— Очень плохо, — наконец сказал он. — Надеюсь, мне удалось его немного утешить. Он поверить не может, что сказал такое Аманде. Я попросил его больше не напиваться, а потом мы выпили полбутылки коньяка и поговорили о Лисетт. Ну и штучка, такого, оказывается, ему наговорила, просто подорвала его уверенность в себе. Бедняга считает, что случившееся — полностью его вина.

— Я думаю, она набросилась на мужа, чтобы оправдать собственный уход, — сказала Салли. — Ты же знаешь, что в любом споре она всегда считала себя правой, она, наверное, не могла смириться с тем фактом, что Найл все делал правильно.

— Попробуй объяснить это Найлу, — вздохнул Мэтти.

Хуго сполз с Аманды, на ходу поцеловав ее торчащий розовый сосок.

— Боже, это было великолепно, — сказал он, проводя пальцами по своим влажным волосам.

Аманда перегнулась через любовника и, хитро улыбаясь, взяла пачку салфеток с прикроватного столика.

— Только не говори мне, что представляла себе нашего прекрасного гостя, — зевая, попросил Хуго.

Аманда рассеянно погладила его мускулистое бедро.

— Зачем мечтать о ком-то другом, когда рядом ты?

— Наш дорогой, непредсказуемый Паскаль точно нагревается под своей рубашкой, когда ты рядом, моя сладкая. — Хуго отодвинулся на свою половину и уткнулся лицом в подушку. — И дружище Найл тоже перевозбудился сегодня.

— Его жена очень похожа на меня? — не устояла и спросила Аманда.

— В постели ты лучше, — прошептал Хуго и заснул.

Тэш никак не могла уснуть и беспокойно ерзала в кровати. Ей пора смириться с тем, что ее влечение к Хуго никогда не будет взаимным. Ее живот мог пульсировать от влечения к Хуго, а грудь болезненно сжиматься, но лишь мысли о Максе вызывали у нее настоящие слезы, и ее тело скучало по его медвежьим объятиям и нежным поцелуям.

Внутренне сжавшись, она вспомнила, что в первый раз, когда Макс сказал, что любит ее, она была так счастлива и польщена, что забыла в ответ сказать, как любит его. Он дулся несколько дней. А за последние шесть месяцев она вообще ни разу не говорила ему эти слова. А как прохладно она вела себя в последнее время, когда так боялась выдать свое отчаяние и боязнь его потерять. Бедный, бедный Макс. Тэш в отчаянии грызла подушку.

Горячие слезы раскаяния падали на щеки. Тэш села в постели, включила свет и зажгла сигарету, но затем потушила ее и встала.

Порывшись в глубине рюкзака, она нашла открытку, которую купила для него перед отъездом из Англии. На ней был изображен портрет старой женщины, которая выглядела невыносимо печальной. Надписи не было. День рождения у Макса двенадцатого июля. Надо бы купить ему более веселую открытку.

Тэш села за расшатанный туалетный столик и достала ручку. Она смотрела на пустой прямоугольник открытки, и ее глаза затуманивались слезами, когда она начинала думать обо всех тех вещах, о которых можно написать. Она высморкалась и смогла написать лишь: «Дорогой Макс!»,после чего у нее закончились чернила.

И, конечно, когда она наконец-то нашла запасную ручку, та оказалась совершенно другого цвета. А она сама потеряла вдохновение. Тэш снова закурила и позволила себе немного пофантазировать о Хуго, представить, как он входит в ее комнату и терпеливо ее успокаивает, прежде чем они падают на ковер.

Тэш вздернула голову. Что она делает? Макс заслуживает лучшего.

«Ты заслуживаешь лучшей девушки, чем я,— написала она, — но я так привязалась к тебе, что не могу проявить самоотверженность и позволить тебе ускользнуть, так и не сказав, как сильно я тебя люблю».

Боже, как это пошло и избито звучит.

«Я вела себя трусливо в последнее время.

Я думаю, ты уже не любишь меня больше. И если я права, не переживай, я как-нибудь справлюсь с этим».

Снова потекли слезы. Она яростно моргала, чтобы видеть, что пишет.

«Но я не могу избавиться от страха, что во всем случившемся виновата я. Я вела себя ужасно глупо. И сейчас я пишу, чтобы извиниться».

Тэш похоронила себя среди глаголов, выражающих раскаяние, и ее понесло. Она изобразила Макса святым, а себя — настоящей стервой. Вскоре у нее получился настоящий рассказ.

«Я знаю, ты всегда считал, что у меня бедный словарный запас, обвинял меня в плохом копировании чужих слов, но ты такой замечательный: забавный, умный, привлекательный, щедрый, нежный, потрясающий любовник, хороший слушатель и лучший друг, который у меня когда-либо был, и все это я написала без помощи словаря. И если тебе когда-нибудь понадобится реклама для рубрики одиноких сердец, я тебе ее мигом составлю. Только тебе не понадобится — любая женщина с легкостью отдаст свою правую руку за такого мужчину, как ты. Но я, пожалуй, не стану этого делать, а то не смогу подписать конверт».

На открытке закончилось пустое место, несмотря на то что Тэш использовала обе стороны и поля. Она перечитала и поморщилась. Это звучало так искусственно и слащаво. Тэш отчаянно поискала что-нибудь еще, на чем можно было бы писать, но ее блокнот для эскизов был внизу, и она не хотела перебудить весь дом. В конце концов, она удовлетворилась старой маминой открыткой 1965 года.

«Я не могу расстаться со своей правой рукой, потому что мне нужно написать тебе, что я тебя люблю, и неважно, что мы разошлись, я хочу, чтобы ты знал, как мне отчаянно жаль, что я добавила к твоим проблемам с работой новые, и что ты всегда останешься лучшим, что было в моей жизни. Яне заслуживаю такого замечательного человека, как ты, и надеюсь, что ты найдешь себе достойную спутницу».

Моргая сквозь слезы, Тэш поняла, что исписала и эту открытку. Перевернув ее, она нацарапала поперек картинки:

«Прими мою любовь, извинения и сожаления. Тэш».

Она запечатала конверт, написала адрес отца Макса и наклеила все оставшиеся марки, так как не знала, сколько стоит доставка в Америку. Затем кинула конверт в кучу с остальными открытками.

После этого Тэш почувствовала себя очистившейся. Она была уверена в том, что с утра, протрезвев, она разорвет свое послание на мелкие куски. Ведь оно означало окончательный разрыв.

Споткнувшись о рюкзак, Тэш решила, что если она ничего не будет делать, то все само собой как-нибудь образуется. Вполне можно закрутить короткую, страстную интрижку с Хуго, сесть на суровую диету и вернуться к Максу в Деррин-роуд загоревшей, стройной и уверенной в себе.

Успокоившись, она заползла в постель и почти сразу же уснула.

Касс вошла на кухню. Быстро оглядевшись, она вздохнула и вышла. Затем, взяв себя в руки и глубоко вдохнув, снова вошла обратно.

В раковине было полно тарелок, измазанных кетчупом, кружек из-под кофе и мисок с объедками. В кастрюле засох суп, рядом жирный противень вонял рыбой. Пустые банки из-под пива валялись на мраморном полу, и повсюду чувствовался отчетливый странный запах горелой выпечки.

— Маркус!

Ноль эмоций. Она начала разгружать посудомоечную машину.

— Маркус!

— М-м-м. Что? — послышалось из глубины дома.

— Маркус, иди сюда!

— Мам, не могу.

— Почему?

— Я в туалете.

— Понятно. — Мать устало переставила грязную посуду из раковины в посудомоечную машину, после чего поняла, что разгрузила только нижнюю полку и теперь грязная посуда была перемешана с чистой.

В холле старинные часы астматично отбили десять. Неужели она так долго провалялась в постели? Но когда Майкл уезжал, было так приятно, что не нужно ни свет ни заря бежать вниз и готовить завтрак. В полдень приезжает Олли, а в кухне такой разгром, что ей сегодня придется пропустить поход в церковь.

С тоской она вспоминала те воскресные обеды, когда дети были маленькими. Как они, бывало, восторженно визжали, если на обед был ягненок под мятным соусом или шоколадный мусс. Затем Майкл брал мальчиков в сад — пострелять из пневматического ружья. Потом у родителей наконец появлялась возможность улизнуть и почитать воскресные газеты, пока дети играли внизу или на чердаке. Иногда они разыгрывали целые сценки, которые родителям приходилось досматривать до конца. Майкл при этом неизменно засыпал.