Они оба молчали некоторое время. Марина не знала, как начать ей разговор, пыталась найти слова, что убедят его простить ее, как вдруг он повернулся к ней и положил свои ладони ей на плечи, заглянул в глаза на мгновение, а потом неожиданно притянул к себе и поцеловал страстно и грубо, сминая ее робкое сопротивление своим напором. Мысли Марины тут же унеслись куда-то прочь из головы, ноги подкосились, и не держи он ее, она бы рухнула на плиты балкона. Ей следовало оттолкнуть его, вырваться из кольца его рук, но она была слаба перед теми чувствами, что Сергей вызвал в ней этими прикосновениями губ и языка. Она полностью отдалась потоку, что захлестнул ее и понес прочь, заставляя забыть обо всем, что их окружало, только прижалась к нему еще теснее и запустила пальцы в его волосы.

Тут же Сергей отстранился от нее, словно только этого и ждал от Марины. Отпустил ее, отошел в сторону и, прислонившись к перилам балкона спиной, стал наблюдать за тем, как она постепенно приходит в себя, возвращается на грешную землю.

— Полагаю, вы за этим сюда прокрались, мадам, — насмешливо сказал Сергей, заметив, как она осознала, что он так жестоко отверг ее сейчас, как медленно наполняются злостью ее глаза.

— О Боже! — выдохнула Марина. — Мне говорили, что ты жесток и циничен, но только сейчас я поняла, как они были правы! Как ты можешь так поступать со мной? Я пришла сюда вовсе не за тем, что подсказала тебя твоя вторая натура polisson, я пришла поговорить с тобой, объясниться…

— Объясниться? — с издевкой переспросил Сергей. — Вы полагаете, мадам, что между нами осталось что-то недосказанное?

— Полагаю, да, — кивнула Марина и упрямо вздернула подбородок вверх. Она дрожала то ли от холода, что нынче пробирал ее до костей сквозь легкую ткань бального платья, то ли от нервов. — Полагаю, ты должен знать, что я невиновна в том положении, что сложилось. Вернее, не только я. Ты был объявлен умершим, а наш брак казался тогда только tromperie [448]. Я оказалась просто в ужасном положении, пойми. Это был единственный выход тогда. А не открылась я тебе, потому что…

Сергей прервал ее, подняв руку. Он подошел поближе к ней, почти вплотную, натянул сползшую было шаль на ее плечи, чтобы хоть как-то защитить их от холода. Жест полный нежности, но голос, который прозвучал над ухом Марины, когда она, запрокинув голову, взглянула с эти ледяные серебряные глаза, был схож по теплоте с той ночной прохладой, что окружала их сейчас.

— Я знаю это. Его сиятельство поведал мне и о своей клятве, и о твоей. Я также понимаю и то положение, в котором ты была. Но скажи же мне, как мне забыть то, что я узнал? Как теперь запретить себе думать о ее больших глазенках и о ее мягких волосиках? Она так похожа на Элен в младенчестве, что оторопь берет! — Он замолк, словно ему было сейчас тяжело говорить о ребенке, а потом продолжил после некоторой паузы — еще холоднее, еще резче. — Ты думаешь, я не могу простить тебе твоего обмана? Как-то я сказал тебе, что больнее всего, когда тебя предают самые близкие люди, те, от которых даже не ждешь удара. Ты мне мнилась такой нежной, такой хрупкой, словно цветок. Удивительно чистая, невинная. Я посему казался сам себе чудовищем рядом с собой. Вот, думал я, тот образчик искренности и чистой любви, что я так долго искал в этом мире. Я хотел жить только для тебя, я думал, ты — иная. А ты такая же, как остальные — лицемерная, лживая, ищущая свою выгоду во всем…

— Как ты можешь меня обвинять в этом? — отшатнулась от него Марина. Слезы градом катились по ее лицу, но ни она, ни Сергей словно не замечали их. — Я же все объяснила тебе. В чем я солгала тебе? В чем предала?

— Тогда, в сторожке, когда у тебя был шанс все исправить, вернуть мне то, что я потерял по воле злого рока! — прошипел он ей в лицо, не в силах сдерживать свою ярость. — Ты, клявшаяся мне в безграничной любви и предавшая меня, свои слова! Разве любящая женщина способна на это? Делая выбор, кого из нас ты должна лишить счастья отцовства — меня, которого ты по твоим заверениям любишь больше, чем свою жизнь, или его, с которым ты живешь по воле долга, предпочесть его! Навсегда отказать мне в возможности увидеть, как растет моя дочь, как взрослеет. Делить с ней ее маленькие радости и разочарования. Повести ее к алтарю. Этого я не смогу простить тебе… Что ты меня всего этого лишила, когда у тебя был шанс все исправить. Разумом могу понять, но простить!

Сергей развернулся с этими словами и направился к дверям в залу, у которых он вдруг остановился, но к ней лицом не повернулся.

— Ты знаешь, я даже рад, что так сложилось. Судьба подкинула мне спасительный плот, за который я с радостью ухвачусь. Твой выбор дает мне право не испытывать к тебе добрых чувств, а это значит, что та любовь, что живет где-то в дальнем уголке моего сердца, рано или поздно исчезнет без следа, освободив от этих оков. И она поможет мне в этом, — он смотрел куда-то вглубь залы, и Марина ощутила очередной укол в самое сердце, подойдя ближе к нему и заметив с какой теплотой он смотрит. — Она именно такая, что способна успокоить мою страждущую душу — преданная, верная, любящая.

— Ну, тогда почему бы тебе не завести собаку? — не смогла удержаться Марина. — Они тоже очень преданные, верные и любящие существа.

Он перевел взгляд на нее, а потом медленно поднял правый уголок рта в усмешке.

— Собаки не могут дать женского тепла и ласки, а она может.

Марина не смогла сдержаться при этих словах, до того они были жестоки сейчас по отношению к ней, до того были грубы.

— О Господи, как ты можешь говорить так! Это же неприлично! — а потом добавила с горечью в голосе. — Как ты жесток!

Сергей по-прежнему усмехался, глядя в ее глаза. Такой безразличный, такой отстраненный, такой грубый и циничный. Тот, прежний Сергей, которого она едва встречала, ведь с ней он всегда становился другим.

— Я никогда не был un homme comme il faut [449], вспомни сама, моя дорогая. А что касается жестокости, то тут вынужден тебе заметить, что и ты у нас вовсе не образчик милосердия. Не стоит стоять тут на ветру в вашем-то положении, мадам. Или вы надеетесь получить мое прощение на смертном одре, сгорая от чахотки?

С этими словами Сергей откинул занавесь и ступил залу. Вскоре Марина увидела сквозь легкую ткань, как он затерялся в толпе приглашенных на бал. Она же стояла словно оглушенная, не замечая жгучего холода, что обжигал ее плечи и руки. Ей нужно было возвращаться: закончилась кадриль, и Катиш будет искать ее сейчас. Но она стояла не в силах двинуться с места, будто приросла к нему.

Эти жестокие слова! Зачем он намеренно причинял ей боль ими, наслаждаясь ее терзаниями, ее раскаянием? Разве он не может понять, что у нее не было иного пути тогда, в имении Юсуповых, когда они позволили себе забыться на пару дней?

Марина судорожно запахнула шаль на плечах. Она все потеряла. Все…

— О Господи, — взмолилась она, обращая свою мольбу в темноту. — Будь милостив ко мне. Пусть эта потеря будет последней моей в жизни, ибо большей боли моему сердцу не снесть!

Но Бог остался глух к ее просьбе, отвернув от нее свой лик, закрыв чистое до этого момента небо, темными ночными облаками.

Утром следующего дня едва Марина поднялась с постели, как вдруг почувствовала себя дурно, перед глазами ее все поплыло, и она упала в обморок прямо у кровати, благо что на мягкий ковер, что уберегло ее от ушибов. Перепуганный Анатоль даже не поехал на службу в ту утро, а срочным порядком послал за господином Арендтом, чтобы тот осмотрел Марину тщательным образом. Он не позволил своей жене подняться с постели и заставил ту дождаться визита доктора лежа. Даже завтракать ей пришлось тут же в постели, что Марина не любила.

— Не стоит нагнетать страху, Анатоль, это просто обморок, — пыталась она уговорить своего мужа пустить ее вниз в малую столовую, где обычно накрывали завтрак, но тот был неумолим.