Трагично сложилась судьба их любви — старый князь отверг просьбу внука жениться на соседке («Недостаточно богата и родовита для фамилии Загорских»), и девушка вышла замуж за пожилого, но богатого графа Ланского. Тем не менее, как поговаривали в обществе, молодой князь по-прежнему поддерживает связь с первой любовью, несмотря на длинный список его увлечений. Это вызывало страшную злость старого князя Загорского, а также его немалые опасения за судьбу внука, ведь государь слыл известным семьянином и не одобрял внебрачные связи. Пока, однако, Загорскому все сходило с рук, но, как писала Жюли: «все имеет свой конец, и если Сергей Павлович и в этот раз проигнорирует наказ деда вернуться незамедлительно в Петербург и найти себе достойную спутницу жизни в этом сезоне, то он сильно рискует, ведь исключительно заслуги фамилии Загорских перед царской семьей и государством российским заставляют государя закрывать глаза на подобное непристойное поведение молодого князя. Старый князь до того негодует, что сам готов просить Его Императорское Величество наказать внука согласно его рангу».

Что ж, вздохнула Марина, может, это к лучшему, что Загорский будет отсутствовать во время этого сезона. Видеть его было бы такой мукой. Тем более теперь, когда она твердо решила выйти замуж. Она никогда не могла сдерживать своих чувств и мыслей, и именно это ее качество значительно осложняло ее жизнь. Марина боялась, что снова может неосторожно дать повод для сплетен, как тогда, два года назад. Тогда во многих гостиных обсуждали «L'amour naïf [3]этой провинциалки Ольховской в этого polisson [4]Загорского», а Павел Григорьевич Арсеньев, тогда еще жених Юленьки, посоветовал ей некоторое время не пересекаться на приемах и балах с Загорским. Он также смущенно сообщил ей, что в Английском Клубе принимают ставки на то, как быстро она перейдет в ранг дам полусвета.

— Поймите, что я действую в ваших же интересах, Марина Александровна. Жюли опасается, что вся история негативно отразится на вашей репутации, и я готов приложить все силы, чтобы этого не произошло, как и ваша тетушка, и даже сам Серж, — говорил ей тогда граф Арсеньев. — Свет, не задумываясь, заклеймит вас и отвернется от вас, сделай вы еще один неосторожный шаг. Вы понимаете, что ваше положение…

Он замялся тогда, но Марина его прекрасно поняла. «Провинциалка, приживалка, бесприданница», — так клеймили ее матери достопочтенных семейств, где были дочери на выданье. Им было только на руку падение «этой parvenu [5]Ольховской». Ведь появление Марины на «рынке невест Петербурга», как цинично выражалась Марина, сильно подорвало шансы их деток на удачную партию — несмотря на маленькое приданое, Марина сразу же стала весьма популярна среди завидных холостяков света. Наивная, она тогда даже не догадывалась, что не с каждым позволительно свободно общаться молодой девушке, не повредив своей репутации…

Два сезона, два длинных года не была Марина в Петербурге. Интересно, вспомнят ли в столице при ее возвращении ту маленькую сплетню, столь развлекавшую скучающую петербургскую публику? Юленька писала, что сплетни сразу же уменьшились при демонстративном пренебрежении Марины молодого Загорского, а потом с ее отъездом в Ольховку и вовсе затихли. Но девушка все равно опасалась снова стать мишенью злословий петербургского света. Так ли это будет при ее приезде в столицу?

— Бог покажет, — сказала вслух Марина и поднялась со скамьи беседки. Она никогда не ничего не боялась, негоже ей трусить и здесь.

День отъезда выдался довольно суматошным. Суетилась дворня, суетилась, покрикивая на слуг, Анна Степановна. Трое из сестер поссорились из-за шляпки, и ни одна из них не хотела уступать. Дело дошло до небольшой потасовки, что вызвало приступ мигрени Анны Степановны. В итоге злополучная шляпка была привязана к одной из колясок в шляпной коробке, что заставило сестер умолкнуть в раздражении друг на друга. Затем они опять переругались, потому что никто не хотел ехать с противником по борьбе за шляпку в одной коляске, а колясок всего было две, что поставило Анну Степановну на мгновение в тупик по поводу рассаживания на время поездки. В итоге она быстро пришла в себя и, от души отшлепав негодниц сложенным зонтиком прямо на виду любопытной дворни, усадила их в одну коляску с собой, чтобы иметь возможность и в дороге выпустить пар, отводя душу за столь неудачные сборы.

Марину такой расклад как нельзя устраивал. Она попала в одну коляску с папенькой и самой младшей из сестер Ольховских, что давало ей прекрасную возможность совершить путешествие в полном молчании в свое удовольствие: папенька всегда старался дремать на протяжении всего пути, а восьмилетняя Оленька также обожала читать, как и сама Марина, и старалась любое свободное время посвятить чтению. Вот и сейчас они задорно переглянулись, когда Агнешка положила на одно из сидений целую стопку книг.

— Смотрите, испортите себе такие прекрасные глазоньки, — добродушно проворчал Александр Васильевич Ольховский, поудобнее устраиваясь на сидении напротив дочерей. — Уж лучше бы подремали всласть, особенно ты, Мариша. В Петербурге тебе такой возможности не представится: Анна Степановна не пропустит ни один бал сезона.

— Ах, папенька, думаю, время для сна я в столице найду, а вот для чтения…, — улыбнулась отцу Марина.

— Как знаешь, душа моя, — с этими словами Ольховский закрыл глаза, чтобы открыть их только на время стоянки на ближайшей станции.

Прозвучал окрик Гришки, их старшего конюха, и коляски с подводами тронулись в путь. Путешествие предстояло нескорым, потому как ехали на «долгих» [6]— Анна Степановна хотела показать своей старой родственнице, что хоть Ольховские и живут скромно, но лошадей породистых имеют в своих конюшнях. Марину это тоже, как неудивительно, устраивало. Будь ее воля, она максимально долго отсрочила свой приезд в Петербург, ведь он означал конец ее прежней жизни.

С самого начала решения поехать в столицу все пошло наперекосяк: сборы, само путешествие. Анну Степановну жутко раздражали местные постоялые дворы, и она срывалась на первом же, кто попадался ей под руку. Кроме этого, у одной из колясок сломалась рессора, и это обстоятельство задержало их в дороге еще на два дня. Марине чудился во всем происходящем некий тайный смысл, словно сама судьба препятствует их приезду в Петербург, словно что-то нехорошее ждет ее там.

«Верно, Загорский все же вернется в столицу, будто назло мне», — думала она. Ее мысли все время крутились вокруг князя, да и как же иначе, ведь среди множества книг, положенной заботливой няней ей в путешествие неожиданно нашелся ее старый альбом, который, как она прекрасно помнила, Марина хранила в сундуке под ворохом нижних юбок и кринолинов. Анна Степановна поклялась тогда дочери, что непременно уничтожит его, вот девушка и скрывала его от всех. Изредка бывало, когда на Марину накатывала какая-то странная тоска, она запиралась в комнате и доставала из своего тайника это свое драгоценное сокровище — девичий альбом, открывала ту самую заветную страницу и долго смотрела на нее.

Вот и сейчас, в пути, альбом постоянно манил Марину заглянуть внутрь него. Он лежал сразу под английским романом на сидении между ней и сестрой, и его яркая обложка так и приковывала взгляд. Неожиданно, поддавшись порыву, Марина покорно открыла его и посмотрела на ту самую страницу, где некая рука когда-то начертала строчки Байрона и нарисовала тонким черным грифелем собственный профиль. Как часто она любовалась им на балах воочию! Как часто с волнением ловила звук его голоса или тихий смех!

«Ты из смертных, и ты не лукава,

Ты из женщин, но им не чета...»

Эти строки Марина уже знала наизусть. Раньше она все время искала в них некий скрытый смысл. Теперь, спустя два года, — перестала. Теперь она понимала, что эти строки — просто приятный комплимент от самого завзятого циника и повесы Петербурга, но, тем не менее, они грели ее душу, ведь она знала, они шли от его сердца.