— Растяпы! — шикнула Марина в тишину. Надо же не закрыть дверь. Сколько раз им говорено про сквозняки! Не приведи Господь застудят ребенка! Она двинулась к коридору для слуг, все сильнее ощущая холод, тянущий из приоткрытой двери. Значит, и дверь черного входа, которым заканчивался коридор, была открыта. Верно, истопник заносил дрова для каминов и не прикрыл ее плотно. А нынче такая метель поднялась, вот и распахнулась она.

Задумавшись, Марина ступила в темный, еле освещенный коридор и, тяжело опираясь на перила, поднялась по ступенькам, чтобы крикнуть слугам в людской на чердаке или внизу в «черной» половине дома, чтобы прикрыли дверь с улицы. Но на самой верхней ступеньке она замерла, заметив в неверном свете одной-единственной лампы на нижнем пролете лестницы кого-то большого и темного в углу коридора почти напротив нее. Она вдруг вспомнила рассказы нянечки, что в дни Святок на землю спускается всякая нечисть — колдуны, черти, темные души, и суеверный страх захлестнул ее. Марина подняла руку, чтобы сотворить святой крест, но тут эта большая темная масса зашевелилась, и ее взору предстали двое — девушка в светлом платье, что сейчас вышла из объятий мужчины в темном плаще, и мужчина весь темный, склонивший к ней лицо.

— Катиш? — прошептала Марина, и эти двое вздрогнули от неожиданности. Мужчина поднял лицо, и Марина с ужасом увидела, что у него нет лица, только белели в темноте глаза да блеснули зубы.

«…Черное лицо! Не пускай в дом черное лицо!...», всплыли в памяти слова шептуньи. Марина истошно завопила во весь голос, мужчина тут же бросился к ней, протягивая руку, чтобы заставить ее замолчать, видимо. Она отступила от него назад, спасаясь бегством от этого страшного для нее человека, пытаясь увернуться от его рук. Ее нога ступила в пустоту позади, ведь она стояла на ступеньке лестничного пролета. Всего пять ступенек, но они были довольно круты и высоки, ведь лестница была сделана вовсе не для удобства.

— О Господи, нет! — мелькнуло в голове Марины, когда она стала заваливаться назад с этой лестницы. Она попыталась ухватиться за перила, но не смогла удержаться, скользнув по ним пальцами, ломая ногти. С громким воплем ярости и ужаса, от которого у парочки, наблюдавшей, как она рухнула в темноту, скрывшись с их глаз, застыла кровь в жилах. Упала не на спину, а на бок, чувствуя, как острая боль пронзила ее тело и левый висок, ведь удар об деревянный пол был довольно силен.

Над лицом Марины спустя миг склонилась сначала Катиш, а затем и мужчина.

— О, Боже мой, Марина Александровна! — прошептала ее золовка, а потом прошипела своему vis-à-vis. — Что ты медлишь? На ее крики сейчас сбежится весь дом!

— Ей надо помочь, — настаивал ее собеседник. Он хотел было поднять Марину на руки, но Катиш повисла на нем всем телом.

— Нет, нет! Уходи! Уходи, как пришел, через черный ход! Нельзя, чтобы тебя застали тут, иначе конец всему! Уходи!

Марина вдруг вцепилась пальцами в это черное страшное лицо, снова склонившееся над ней, и ухватилась за что-то мягкое. Черный бархат. Это был черный бархат. Потеряв свою маску, мужчина отшатнулся от лежащей на полу женщины, а потом, грохоча каблуками сапог по ступенькам лестницы, сбежал вниз и, оттолкнув входящего истопника с дровами на руках, покинул дом.

Сережа, — прошептали Маринины губы. Новая волна боли захлестнула ее тело, и она дико закричала, заставив Катиш убежать из коридора к себе. Потом она скажет, что поднималась к себе за шалью, и слышала только крики, но ничего и никого не видела.

Помоги мне, милый, помоги мне, было последней мыслью Марины, а потом она провалилась в черноту, где не было более боли, безжалостно терзающей ее тело и голову ныне.

Она не знала, что ее первый крик прозвучал в тот момент, когда княжна Бельская на миг перевела дыхание, чтобы начать очередной куплет романса, а фортепьяно понизило ноты. Вопль Марины довольно ясно прозвучал в этой благостной тиши салонного вечера, заставив всех на мгновение замереть и отозвавшись диким всевозрастающим беспокойством в сердцах двоих мужчин.

Второй крик Марины, еще более отчетливо прозвучавший в наступившей тишине среди замерших в напряжении гостей, заставил этих двоих сорваться со своих мест и броситься к дверям, вон из гостиной. Только вот первый быстро пробежал их и продолжил свой путь далее, выкрикивая имя Марины, призывая к себе многочисленную челядь. А второго поймал за рукав мундира Арсеньев, с силой удержал на месте подле себя.

— Пусти! — процедил ему сквозь зубы тихо Сергей, буквально белый от волнения, что сейчас гнало его прочь из этой комнаты. — Пусти! Она там!

— Да, там! — также тихо, чтобы услышал только Загорский, чеканя каждое слово, ответил Арсеньев. — И рядом с ней ее муж. Муж, Серж! А значит, тебе там места нет. Прости.

Сергей опустил голову, признавая свое поражение, и Арсеньев отпустил его. Затем взглянул поверх его плеча на собравшихся в гостиной, что сейчас суетились на своих местах, взбудоражено переговариваясь друг с другом. Только одна из них сидела, неестественно выпрямив спину, спокойно и безмятежно, будто ничего и не произошло.

— А у тебя есть нареченная, mon ami, — произнес Арсеньев. — И я бы посоветовал уделить ей свое внимание, ибо она, похоже, раскрыла твой маленький секрет.

Сергей обернулся на Вареньку, что смело встретила его прямой взгляд, пытаясь прочитать в его глубине ответы на те вопросы, что возникли у нее сейчас, заметив несколько мгновений назад, как он вдруг быстро направился к дверям, заслышав крик графини Ворониной. Остальные видели только то, что он подошел к другу, но она-то вдруг ясно увидела…. Она знала теперь. Или нет? Или ей это только показалось? Привиделось… Конечно, ей привиделось. Иного и быть не может,

Но, Господи, почему так горько во рту, и так сильно хочется плакать?

Доктор еще раз приложил слуховую трубку к животу Марины, но в этот раз с другого бока, во что-то внимательно вслушивался, а потом медленно распрямился, качнув головой, словно в подтверждение свои мыслям. Отошел прочь от постели к стулу, на котором оставил свой саквояж, сопровождаемый внимательным взглядом своей пациентки. Та, вцепившись в простыни от волнения, следила за каждым его движением.

— Что вы скажете, доктор, нынче? — взволнованно проговорила Марина, пытаясь приподняться в постели. Но это ей не удалось — тут же голова пошла кругом, нахлынула дурнота, и она снова упала на подушки.

— Все то же, ваше сиятельство, все то же, — господин Арендт подошел к ней снова, наклонился над ней и, приподняв ей веки, заглянул в глубину глаз. — Голова все еще кружится?

— Немного, — призналась Марина. — Да Бог с моим здравием. Как мое дитя?

Со времени ее злополучного падения прошло уже несколько дней, а она все никак не могла избавиться от липкого страха, что непременно случится что-то худое. Каждую ночь, что она лежала без сна в своей постели, она неустанно молилась, умоляя Господа сохранить здравие ее ребенку, совершенно позабыв о себе.

— Ваше дитя крепко держится в вашем чреве, графиня, — проговорил медленно доктор. — Если вы не скинули его после вашего падения, то и нынче причин для волнения нет. Теперь нам следует ждать только разрешения. И прошу вас, дождитесь его здесь, в постели. Последствия травмы вашей головы могут сказать в дальнейшем, а нам с вами это совсем ни к чему. Ну-с, прощайте, ваше сиятельство. Завтра к вечеру я вас снова навещу, чтобы проверить ваши швы и ваше здравие в целом.

Марина улыбнулась на прощание господину Арендту дрожащими губами. Почему ей казалось, что он что-то утаивает от нее? Все они — девушки, дежурившие в спальне, Анатоль, доктор Арендт, мать, приехавшая следующим утром и навещавшая ее каждый день, — что-то от нее скрывали, она чувствовала это подсознательно. Да, ее падение, слава Богу, не привело к тому, что она скинула дитя, а только расшиблась: разбила голову и ушибла локоть руки, на которую упала. Доктору, вызванному к ней тут же после того, как ее перенесли в комнату, пришлось наложить ей несколько швов на рану головы, но Марина даже не переживала за этот шрам, что останется после, у самого виска.