Тем временем, Загорский ехал в коляске домой и размышлял. Что происходит с ним? Почему ему так неприятна мысль о том, что Ольховская может быть чьей-то невестой, а уж тем паче супругой? Может, потому, он привык, что только он является предметом ее грез? Простое чувство собственника? Или просто ему неприятно, что это именно Анатоль, дружеским соперником которого он всегда был везде и во всем — в стрельбе, успехе у женщин, в количестве выпитого…

Значит, она в Петербурге…

Загорский попытался вспомнить ее лицо, и его удивило, как легко оно всплыло из недр его памяти. Вся история из знакомства вдруг промелькнула перед его глазами.

«….— Как мило. Только вот верится с трудом в подобное. Отказаться добровольно вышибить скамейку из-под моих ног, когда моя голова уже почти в петле, ну что же вы…

— Не правда ли, неприятно оказаться загнанной ланью, а не охотником, как мгновение назад?...»

«…— Пожалуйста, пригласите меня…»

«… — Боже, Марина Александровна! Что вы делаете здесь в это время?

— А вы, Сергей Кириллович? Вы, смею спросить, так рано поднялись или еще не ложились?...»

«…— Вы злитесь на меня, я вижу. И поделом. Я был недопустимо безрассуден.

— Я повторяю вам, не стоит тратить попусту слова. Вам не за что извиняться. Это я позволила себе недопустимое безрассудство, не вы. Вашей вины здесь нет в помине. И, прошу прощения, я не понимаю, к чему вам извиняться, если в вас так отчаянно и нелепо влюбилась очередная дурочка. Ведь это, я полагаю, произошло не в первый раз и в далеко не последний. К чему тогда так сожалеть? На всех не хватит ваших душевных сил и терзаний….»

Их последний разговор долго не давал ему покоя. Он то и дело перебирал в памяти все сказанное, пытаясь найти те слова, что обидели ее. Он ведь пытался извиниться перед нею за то, что свершилось. За то, что невольно, может, дал ей надежду, проводя столько времени рядом. В свете это ведь считалось уже почти ухаживанием. А ведь он такого желания даже не имел, просто сопровождал Арсеньева в его визитах…

Ах, кого он обманывает?! Ему было приятно находиться рядом с ней. Она так разительно отличалась от всех тех девушек, что он встречал ранее — такая непринужденная, такая дерзкая… И это несмотря на институтское воспитание… Немало палок она там получила, верно, за свой нрав.

Во всей этой истории виноват только он. Он и никто другой. Хорошо еще, что удалось все исправить. Неизвестно, к чему бы это привело в противном случае.

Загорский потер рукой лоб, словно стараясь стереть неприятные ему мысли из головы. Теперь, когда оба участника той драмы в Петербурге, снова всколыхнется на пару вечеров та старая история. Ее обсудят и забудут, главное — не давать повода для других сплетен на эту тему.

Задумавшись, Загорский, только столкнувшись в холле со старым князем, обнаружил, что уже дома. Князь надевал поданным лакеем плащ и хмуро взглянул на внука из-под седых бровей.

— Добрый вечер, ваше сиятельство, — поздоровался внук с дедом.

— Добрый вечер. Как путешествие? Как дороги? — они старательно вели светскую беседу, пока рядом суетились лакеи, помогая им.

— Дороги отвратительные, как, впрочем, всегда по осени, — Загорский стянул перчатки и передал их лакею, старательно избегая взгляда старого князя.

— А я всегда говорил, что только дураки пускаются в путь осенью, когда дороги плохие.

Загорский поднял голову и внимательно посмотрел на деда. Тот стоял прямо и в упор смотрел на него.

— Вы бы желали, чтобы я остался во Флоренции на зиму? — с сарказмом спросил Сергей.

— Нет, — холодно отрезал князь. — Я желал бы, чтобы ты не ездил туда вовсе и не позорил имя Загорских. Но что тебе до моих желаний?!

— Да уж действительно, я такой себялюбивый внук, — Сергей рывком сорвал с себя плащ и кинул лакею.

— Был бы другим, поинтересовался бы, как мое здоровье. Дождался бы меня дома, а не мотался бы по ресторациям, — старый князь махом руки отпустил слуг, чтобы продолжить разговор с внуком наедине.

— Ах, простите. Как ваше здоровье, ваше сиятельство? Не хвораете, часом?

Старый князь закрыл на мгновение глаза, стремясь обуздать все те эмоции, что рвали его душу. Успокоившись, он продолжил разговор:

— Я был сегодня у Его Императорского Величества, просил за тебя. В наказание за недостойное офицера гвардии и дворянина поведение тебя ждет лишь домашний арест сроком на два месяца. Начиная с сегодняшнего дня, тебе запрещено покидать этот дом на время ареста. Никаких визитов, никаких попоек и шлюх, никаких игорных. Ты должен быть еще благодарен за то, что так легко отделался.

— Премного благодарен, — шутливо склонился в поклоне Загорский.

— Неблагодарный щенок! — взорвался старый князь. — Другой бы на твоем месте радовался, что не ссылка или тем паче, Кавказ, а ты! Одно радует, что хоть два месяца ты не дашь повода трепать наше имя! Все, нет больше желания продолжать эту беседу с тобой.

Князь повернулся к выходу и, словно из-под земли выросший в мгновение ока, лакей открыл перед ним входную дверь.

— Я еду к Вяземским. Буду поздно, — князь начал спускаться по ступенькам, но потом, словно вспомнив что-то, повернулся к Сергею, который наблюдал за ним через открытую дверь. — Да, и вот еще что. Ты, верно, не знаешь, в Петербурге нынче опять эта полячка. За те три месяца, что она здесь уже успела вскружить головы половине Петербурга, в том числе твоему закадычному другу, Анатолю Воронину. Люди говорят, он столь увлечен ею, что намерен делать ей предложение. А ты просидишь здесь до конца сезона и не увидишь самое интересное … Какая жалость! — и князь со смешком продолжил путь к карете.

Лакей уже закрыл дверь, а Сергей продолжал ее буравить взглядом. Он был так зол, что готов был крушить все подряд. Ни капли сомнения — это дед упросил императора посадить его под замок, пусть даже домашний.

Загорский направился в игорную комнату, где стоял барный шкаф. Налив себе бренди, он махом вылил его в рот. Только почувствовав, как тепло распространяется по всему его телу, от горла до желудка, он успокоился и начал думать.

Старый князь уверен, что обыграл его. Но нет, не на того напал. Он найдет способ насолить ему любой ценой, что бы ему этого не стоило! Старикан уверен, что он маленький мальчик, которым можно управлять по своему желанию. Сначала этот нелепый арест, а что потом? Насильная женитьба на какой-нибудь внучке-мышке одного из его друзей? Он же просто бредит продолжением рода…!

Загорский налил себе еще бренди.

— Вы хотите войны, ваше сиятельство? Вы ее получите! — он посмотрел на свое отражение в зеркале над камином и усмехнулся.

«…— Полячка, без роду-племени, без гроша в кармане и, быть может, католичка! Неужели ты забыл, сколько горя принесло польское отродье семье Загорских? Неужели не понимаешь, к чему может привести подобный мезальянс? Полячке не дали шифр, это тебе о чем-нибудь говорит?...»

«…— Ты, верно, не знаешь, в Петербурге нынче опять эта полячка. За те три месяца, что она здесь уже успела вскружить головы половине Петербурга, в том числе твоему закадычному другу, Анатолю Воронину. Люди говорят, он столь увлечен ею, что намерен делать ей предложение. А ты просидишь здесь до конца сезона и не увидишь самое интересное …»

— Обещаю вам, ваше сиятельство, выуж точно не пропустите самое интересное! — Сергей отсалютовал бокалом своему изображению в зеркале.

Марина в восторге прильнула к окну. Наконец-то! Наконец-то пошел снег. Пока еще маленькими пушистыми снежинками, но скоро, совсем скоро повалят настоящие хлопья, и вся земля на следующее утро будет покрыто белоснежным покровом. А это значит, что начнутся катания на санях и другие зимние забавы!

— Снег-то какой валит, — отметила Анна Степановна, покрепче затягивая шаль. — Завалит все к утру. Ну, и, слава Богу, что валит. Уже почти декабрь, а снега все нет и нет. Как бы ни померзли бы озимые…