Жюли уткнулась лицом в рубашку мужа, скрывая собственные слезы, а тот гладил ее по голове. Им обоим было до слез жаль человека, который сейчас так безжалостно уничтожал все, что связывало его с далеким прошлым, в котором он был так счастлив.

Павел видел, как тяжело сейчас его другу, и с горечью понимал, что не в силах ему помочь ничем. Как и тогда, когда Загорский узнал о смерти своих родных. Только теперь было все гораздо хуже. Потерянное будет вечно у того перед глазами, и не в воспоминаниях, а наяву. Как при этом могут затянуться эти страшные раны?

Так Арсеньевы и стояли, наблюдая за огнем и мужчиной, уничтожающим рисунки, созданными его рукой. Затем, когда папка опустела, Загорский бросил и ее в огонь, а после развернулся и направился к дому, мимо них, даже не поворачивая к ним головы, словно ничего не видя рядом с собой. И Павел поразился пустоте, которую заметил в глазах друга, и ужаснулся ей. Нет, решил он, сейчас будет все гораздо страшнее, чем тогда.

— Господи, дай рабу Твоему Сергею сил забыть, дай ему сил пережить все это, — прошептал Арсеньев, а его жена повторила вслед за ним молитву, только меняя в ней мужское имя на женское, ибо и той, что была упомянута в ее мольбе, нужна была сейчас помощь свыше.

Марина проплакала все время, что была в пути из Киреевки в Петербург. Слезы катились и катились из ее глаз, и она все никак не могла успокоиться. В памяти то и дело возникала одинокая фигура на фоне окна. Как были широко развернуты плечи, стремясь показать, что их хозяин спокоен и хладнокровен в этот момент… Но даже со своего места она видела, как бешено бьется венка у него на виске, как слегка трясутся сжатые за спиной ладони.

Марина приложила платок к губам, чтобы заглушить горестный вскрик, который чуть было не сорвался с ее губ. За что, Господи? За что такое горе — жить розно с любимым человеком, которому она должна была принадлежать и телом, и духом, но которого отныне она не имеет права даже коснуться.

Она была благодарна Сергею за то, что не произнес ни единого упрека в ее адрес, не попенял ей, что она не обратилась к его деду сразу же, как получила страшное известие. Она бы просто не вынесла этих горьких правдивых слов, сказанных прямо в лицо.

Она сама виновата во всем. Ей действительно надо было пойти к старому князю, а не спешить так отчаянно под венец с Ворониным. Ведь у нее сохранились письма Сергея, в которых он признает ее своей супругой, вспоминает о дне их венчания. Чем не доказательства ее слов? Сейчас бы Марина тогда жила бы в Загорском, растила бы ребенка Сергея, встретила бы его, как жена, по возвращении. Как бы счастливы они были бы сейчас…

«…Будет у тебя два мужа, дорогая…», сказала тогда старая цыганка и не ошиблась. Ведь Марина действительно была сейчас замужем за обоими. От этой мысли у нее кругом пошла голова. Как все запуталось в клубок! Можно ли выйти из этой ситуации, не поправ ничьей репутации, избежав скандала? «Я сам решу этот вопрос», вспомнила она слова Загорского. Она так ничего не смогла спросить у него, так и не поговорила с ним, такой растерянной и расстроенной была в тот момент. А так много хотелось ему сказать!

Марина по приезде в столичный дом сразу же прошла к себе и заперлась в своих покоях, не вызвав к себе со временем, как обычно это делала, ключницу и дворецкого. Слуги сначала не придали этому значению, но затем, когда день стал клониться к вечеру, заволновались непривычному поведению барыни. Им было не по себе от доносившихся из-за закрытой двери звуков приглушенных рыданий, ведь графиня редко была расстроена за прошедшие три года, что была хозяйкой в этом доме. Всегда приветливая, всегда улыбчивая. А тут — слезы.

Расспросили кучера и гайдуков. Может, что в деревне случилось? Здорова ли маленькая барышня? Но те лишь качали головами — все в порядке было, когда уезжали, хотя барыня уехала из Завидово уже грустная донельзя.

К ужину вернулся домой Воронин. Его встретили настороженными взглядами, и он сразу же заподозрил неладное. К нему тут же выскочил Федор, словно черт из табакерки, которого встревоженные слуги послали к барину.

— Приехала барыня нынче около трех пополудни, — доверительно прошептал он Анатолю, помогая вместо лакея в передней снять шинель. — Сразу же поднялась в свои покои и заперлась там. Ни с кем не разговаривала, никого не впускает. Обед не взяла, так и остался на подносе около двери. Девушки ходили под дверь слушать, говорят, барыня очень расстроена.

Анатоль сразу же заподозрил, чем могло быть вызвано подобное расстройство Марины, послал Федора выяснить, не заезжала ли барыня куда по пути сюда, а сам направился к дверям в половины жены. Они были заперты на ключ, и это вдруг наполнило его душу каким-то страхом — впервые за три года их брака Марина заперлась в своей комнате. Если она ездила к Загорскому, то что меж ними произошло? Что они решили? И поведал ли ей тот об обмане Анатоля?

Позади него неслышно появился Федор и шепнул в спину барину только одно слово: «Киреевка». Анатоль вздрогнул — это место у него теперь всегда будет ассоциироваться с крушением его надежд и грез. Он поднял руку и громко застучал в дверь.

— Марина, ангел мой, отворите дверь, je vous en pris [295], — проговорил он. За дверью раздался неясный шорох, створки распахнулись, и он увидел жену. Она была растрепанна, лицо покраснело и слегка опухло от слез, портя ее красу. Но не это заставило сердце Анатоля болезненно сжаться, а выражение ее глаз. Она смотрела на него так, словно он был виноват перед ней в чем-то.

Он рассказал ей, мелькнуло в голове Анатоля, и он начал сбивчиво объясняться, не давая ей даже рта раскрыть:

— Я знаю, что ты виделась с ним, презрев мои просьбы. Но я готов простить тебе этот проступок. А что касается того, что он поведал тебе обо мне… Поверь, я скрывал от тебя правду лишь потому, что считал верным то, что ты будешь разочарована в нем, думал, что это поможет мне установить лад меж нами. Только поэтому я сжег его письмо, поэтому удалил свидетелей вашего венчания подальше от столицы. Только ради тебя.

Глаза Марины расширились, в них сначала отразилось недоумение, сменившееся вскоре пониманием его слов и такой лютой злобой, что ему стало не по себе.

— Ты лгал мне! Все это время! — прошипела она, впервые за годы их брака обращаясь к нему на «ты». — Ты позволил мне думать о нем дурно, оболгал его!

— Прошу тебя, выслушай меня, — взмолился Анатоль, понимая, что сам невольно только что разрушил все, что так тщательно выстраивал все эти три года. — Я сделал это только ради тебя!

— Нет, — покачала головой Марина. — Ты сделал это только ради себя.

Прежде, чем он успел что-либо сделать или сказать, она снова захлопнула створки дверей. Прямо перед его лицом. Анатоль сначала негромко постучал и позвал ее по имени, а потом не получив ответа, забарабанил в дверь кулаками.

— Открой дверь, слышишь? Открой немедленно! Ты моя жена, слышишь? Не смей запираться от меня. Прошу тебя давай поговорим. Ты обязана выслушать меня! Ты моя жена!

— Разве? — донеслось из-за двери, и в створки ударилось с глухим стуком что-то тяжелое, брошенное, по всей видимости, рукой Марины. — Разве, Анатоль Михайлович?

Спустя некоторое время он понял, что Марина не откроет ему, не даст ему возможность оправдаться. Он сел на пол у двери в спальню, прислонился к ней спиной.

— Я люблю тебя, — просто сказал Анатоль, обращаясь к запертой двери. — Я всегда тебя любил и буду любить. Все, что делал, только ради того, чтобы быть с тобой. Только с тобой я понял, каково это когда твое сердце замирает от счастья. У нас растет дочь, которая любит нас обоих. Подумай об этом.

Она откроет, думал Анатоль. Она непременно откроет. Не сидеть же ей в своей половине вечно, похоронив себя в четырех стенах. Каждый вечер, приезжая со службы, он справлялся о своей жене и неизменно получал один и тот же ответ: барыня из комнат не выходила, есть отказывалась, возвращая поднос за дверь почти нетронутым. Это начинало его уже сводить с ума, пару раз он серьезно раздумывал приказать выбить двери в ее половину, но после одумывался — ни к чему хорошему бы это вовсе не привело. Анатоль увещевал ее через дверь, умолял выйти и поговорить, но Марина молчала. Он каждый Божий день писал ей письма, в которых молил о прощении и понимании, но она не трогала конверты в щели под дверью, и они так и лежали одиноко на полу, пока он не забирал их и не сжигал. В отчаянье на третий день он послал в деревню, чтобы приехала Агнешка и привезла с собой маленькую Леночку. Ведь если Марина спокойно может игнорировать его, то остаться равнодушной к собственной дочери она не сможет.