Сначала они ехали молча. Марина вдыхала полной грудью свежий воздух деревни, наслаждаясь ароматом скошенного сена, что сохло на лугах, которые они проезжали. В столице воздух никогда не пах так здесь — слишком грязно, слишком людно было в городе.

Анна Степановна же в задумчивости теребила ручки своего ридикюля. Марина сразу же поняла, что ее маменька что-то хочет ей сообщить, но не решается, и подобное поведение, совсем не свойственное ей, удивило девушку. Затем Анна Степановна решилась:

— Не хотела тебе говорить, Марина. Боялась расстроить попусту. Все это, конечно, пустое, так — мои домыслы, deux fois rien [147]. Просто уж слишком подозрительно для меня поведение Загорского в этом случае. К чему таить брак? Для чего? Мне сие непонятно. Пытаюсь понять и не могу. Никак не могу, — Анна Степановна пожала плечами, а затем продолжила, то и дело, запинаясь, словно ей было не себе вести этот разговор. — Когда я была молода (только вывели в свет, помнится), прогремел на всю столицу один пренеприятный случай с некой jeune fille [148]. Она влюбилась в некого графа. Сильно влюбилась. Вот как ты в Загорского. Но она была из бедной семьи да сирота, а он — отпрыск знатного старинного рода. Ему сам Бог велел другую партию. В общем, не пара они были совсем. Проходит время, и в свете появляется толк, что он намерен делать предложение одной богатой невесте. И буквально через несколько дней свет опять faire des cancans [149], что та самая jeune fille пришла в дом к семье этого polisson и заявила, что она является его венчанной супругой. Тот категорически все отрицал. Выяснилось, что венчал их развенчанный поп в какой-то захудалой церквушке, а значит… значит, не брак то был вовсе, а fiction [150]. И не в женах любимый хотел ее иметь, а в полюбовницах. Любить-то, может, и любил, да вот что с той любви-то? Позор один! Он спустя время comme si de rien n'était [151]женился на той самой богатой невесте. Мужчине ведь в свете позволено многое, а вот женщине. Та jeune fille… Один Бог ведает, где она теперь.

Мать и дочь помолчали немного, каждая погруженная в собственные мысли. А потом Марина вдруг спросила у матери:

— Зачем вы рассказали мне это, маменька?

— Сама не знаю, — призналась Анна Степановна. — С тех пор, как ты мне рассказала о вашем тайном венчании, вспомнилась эта давняя история да из головы нейдет. Не по себе мне, милая моя, от всех тайн, не по себе…

Остальной путь они проделали в молчании. Марина обдумывала судьбу той бедной девушки из рассказа матери. Несчастная! Быть обманутой, преданной человеком, за которого ты готова отдать все на свете. Быть отвергнутой всеми. Разве может быть худшая доля?

Увидев ту самую церквушку, где она соединила свою судьбу с князем, Марина почувствовала, как ее сердце забилось где-то в горле, стало сразу трудно дышать. Она вошла, перекрестившись, в храм и тут, в окружении святых ликов да в тусклом мерцании свечей ей вспомнилось, как они стояли вместе перед священником, как обходили аналой, сомкнув руки.

— Моя жена… Муж мой… — донеслось до нее сквозь время из того дня, и пахнуло сладким ароматом ладана.

Они были так счастливы… Почему Господь разъединил их так скоро, не дав испить полностью чашу их любви? Почему забрал к себе его?

— Тебе дурно, ma cherie? — обеспокоенно спросила стоявшая рядом маменька, и Марина поняла, что невольно застонала от боли в тишине храма. Она покачала головой и отошла от Анны Степановны, чтобы одной помолиться об успокоении души ее супруга.

Когда Марина окончила свою молитву, то увидела, что Анна Степановна уже покинула храм. Ее фигуру она видела через распахнутые двери церкви. Рядом с ней стояла невысокая женщина в темном платке. Видимо, матушка, решила Марина и поспешила присоединиться к ним.

— Матушка Фатиния, моя дочь Марина, — представила их друг другу маменька Марины. Девушка удивилась — матушка оказалась довольно молодой на вид женщиной, лет тридцати, когда венчавший их отец Паисий был уже сед, как лунь. — Батюшку уже позвали, сейчас подойдет, — пояснила ей мать.

— Как здоровье батюшки? — поинтересовалась Марина.

— Благодарствую, не хворает, — удивленно ответила ей матушка. — Да вот и он.

Она махнула рукой в сторону, за спину Марины, и той пришлось обернуться. К ним приближался высокий темноволосый человек, аккуратно придерживая сутану, чтобы не намочить ее в лужах, оставшихся после ночного дождя. Девушка в растерянности повернулась к матушке и Анне Степановне, наблюдавшими за ней — одна с нескрываемым любопытством в глазах, вторая — напряженно вглядываясь.

— А где священник этой церкви? — спросила Марина у матушки. — Где отец Паисий?

— Бог с тобой, дитя мое, — ответила ей удивленно та. — У нас один батюшка, отец Александр. Вот уже почти пять годков, как мы тут с ним приход держим.

Земля качнулась под ногами Марины. Быть того не может!

— Был другой священник. Седой. Отец Паисий, — отрывочно твердила Марина матушке, но та лишь качала головой на каждую ее реплику. Девушка почувствовала себя так, словно она сходит с ума. Что происходит? Она в отчаянье посмотрела на Анну Степановну, и та поспешила взять ее под руку. Заверив, что сейчас проводит дочь в коляску («Ей дурно, бедняжке, только горячкой отмучилась») и тотчас воротится, женщина попросила матушку подождать ее возвращения.

— Успокойся, — твердила она по дороге к коляске дочери. — Да, выглядит довольно дурно, не скрою. Но есть же еще приходские записи. Надо их глянуть. Может, этот священник куда-то отлучался… по делам…в епархию, например. Была замена какая-нибудь, да мало ли что! Жди меня. Я переговорю с ними, а затем вернусь и расскажу тебе, что и как.

Но Марина не могла ждать возвращения маменьки с хорошими вестями или дурными, просто сидя в коляске. Она все ходила и ходила от коляски до ограды церквушки и обратно, туда и обратно, и думала, думала, думала… Разве это возможно? Разве мог он обмануть ее так жестоко? Разве человек может так лгать, прямо в глаза, под сводами церкви?

Нет, это какая-то глупая ошибка, — решительно тряхнула она головой, отгоняя от себя дурные мысли. Она вспоминала, как они были счастливы, как он шептал, что любит ее… Так невозможно лгать!

Вскоре вернулась к коляске мать, хмурая, напряженная. Она кивнула Марине на коляску, мол, поехали, но та покачала головой.

— Что там? — спросила она, и нерешительный отрицательный кивок головой матери заставил ее сердце похолодеть. — Нет, — покачала она головой. — Я не верю, быть того не может! Не верю!!!

Марина подобрала юбки и метнулась обратно в церковь. Анна Степановна еле поспевала за ней.

Батюшка уже уносил книгу, когда Марина перехватила его прямо в дверях церкви. Немало не заботясь о приличиях под гнетом эмоций, захлестнувших ее, она прямо-таки вырвала из его рук приходские записи и принялась судорожно листать. Краем глаза она заметила, как ее маменька делает извиняющий жест в сторону батюшки, но это ее совсем не волновало сейчас.

Четвертое июня… пятое… шестое… Ее палец скользил по строчкам. Отпевание… крещение… отпевание… Вот венчание! Но не то, не их имена стояли в записях.

Снова крещение…. Крещение… Отпевание…

Марина замерла. На первой неделе июня была запись только об одном венчании, и там стояло вовсе не ее имя. И если ее имени не было записано тут, в этой книге, то никакого венчания и не было. Получается, Загорский солгал ей. Как обманул любимый человек ту jeune fille из истории матери.

Он предал ее. Предал так жестоко, так больно…

Весь мир качнулся вокруг Марины и разлетелся вмиг на тысячи осколков.

Агнешка с шумом раздвинула плотные шторы, впуская в комнату солнечные лучи. Затем распахнула настежь окно, чтобы спертый воздух в спальне сменился на более свежий. Марина с недовольным вскриком перекатилась в постели, закрывая прищуренные от столь яркого света глаза ладонью.