Марина протянула руку и погладила ладонь Юленьки поверх одеяльца, в которое был завернут ребенок.

— Нет, не извиняйся, я поняла, что ты хотела сказать, — ответила она на реплику подруги. Они немного помолчали, глядя на младенца в руках Юленьки, а потом Жюли решилась спросить:

— Ты жалела когда-нибудь, что у тебя нет дитя Загорского? Что Элен — дочь Анатоля?

Марина резко вздрогнула и невольно отшатнулась от подруги, отвела в сторону глаза, пытаясь скрыть промелькнувшие в них боль и стыд за свой обман.

— Я никогда не жалела о рождении Леночки, — глухо сказала она правду. — Ни одного дня не наступало, чтобы я сожалела об этом.

— Ты еще вспоминаешь о нем? — запинаясь, спросила Юленька, уловив в голосе подруги муку и какую-то странную тоску.

— Иногда, — согласилась Марина. — Иногда наступают дни, когда он приходит ко мне во сне. Я не вижу его лица, оно словно размыто. Зорчиха не обманула — я забыла его. Но ту страсть, что когда-то соединяла нас, сладость его поцелуя, его нежность мне, видно, позабыть не суждено.

Марина замолчала и вспомнила, как однажды она что-то искала в своей гардеробной, не желая звать горничных, и наткнулась на шкатулку, что когда-то отдала Агнешке. Ее в тот же миг захлестнуло такое бурное желание открыть ее, взглянуть хотя бы одним глазком на его лицо на рисунках, коснуться бумаги, что когда-то держала его рука. Марина побежала в кабинет и, схватив кочергу, попыталась вскрыть запертый ларец. Это ей никак не удавалось. Она сломала пару ногтей, расцарапала резную крышку железом, била по ней изо всех сил, не замечая, как по лицу бегут горькие слезы.

На шум прибежала дворня во главе с Агнешкой, что тут же коршуном налетела на Марину и вырвала из ее рук истерзанную шкатулку, сопровождаемая удивленными и растерянными взглядами слуг.

— Навошта взяла не свае? — нянька передала ларец в руки Игната и велела ему унести его прочь, а сама опустилась на пол рядом с барыней и крепко прижала ту к себе, подставляя свое плечо для ее слез. — Не час яшчэ, голубка. Яшчэ крови рана твоя. Не час яшчэ.

— Мне иногда кажется, что я обречена любить его до конца моих дней, — продолжила Марина свой монолог Юленьке, внимательно слушавшей ее, сочувственно сжимавшей ее ладонь. — Мне никогда не забыть его. Любовь к Сергею словно проросла в меня, в мое тело и душу, пустила настолько глубоко свои корни, что ничто не способно извлечь ее оттуда. Я иногда забываюсь, проходят дни и даже месяцы. Но потом какая-нибудь мелочь, неприметная маленькая деталь снова возвращает меня в прошлое, не давая покоя моему сердцу. Слава Богу, нет более той боли, что терзала меня раньше. Я уже смирилась с его потерей, приняла его уход. Но бывают моменты, когда просыпаюсь рядом с мужем, и страстно хочу увидеть рядом на подушке не его лицо, другое. Грешные мысли, Жюли, знаю это, но как прикажешь сердцу? Никак…

Но Марина тогда умолчала о том, что бывают ночи, когда она во сне целиком и полностью отдается Сергею во сне, его рукам и губам. В этом она не могла признаться никому, даже собственному духовнику. Сергей приходил к ней и ласкал ее, целовал ее губы и ее кожу, брал ее истосковавшееся по страсти тело, возвращая Марину в дни полные нежности и неги. Она просыпалась, вся мокрая от пота, чувствуя, как сладостная истома разливается по ее телу, как бешено колотится сердце в груди. И она ждала этих снов. Ждала, хотя корила себя за них, за предательство собственного тела, покоряющееся ее ночному любовнику, но непокорное супругу, который так и не сумел вызвать в нем отклика своей страсти, своим ласкам.

Да, это правда, Анатоль сумел стать ей верным другом, великолепным отцом ее дочери, заботливым супругом. Но любовником, способным разжечь в ней огонь страсти, он так и не стал. Хотя разве это главное в супружестве? Разве это так важно по сравнению с тем фактом, что он безумно любит дочь, а она его? Ведь когда он приезжает к ним с Леночкой после долгого отсутствия, та тотчас бежит из детской, смешно перебирая при этом своими пухленькими ножками и лепеча «Папа, папа» на французский лад. А Анатоль подхватывает ее на руки и начинает кружить да так сильно, что у Марины захватывает дух, и она просит опустить дитя на пол. Но муж не слушает ее, подхватывает и ее тоже, вовлекая в это безумное кружение по комнате. Смеется Анатоль, хохочет Леночка, и Марина тоже невольно улыбается при этом.

Или когда они лежат с Анатолем в постели утром (он настоял, чтобы они никогда не спали раздельно), уже пробудившиеся, но не открывающие глаза, потому как слышат глухое «шлеп» — «шлеп» по половицам босыми ножками, и недовольное ворчание Агнешки, что «Ленуся не апранула шкарпэтки на ножаньки [257]». Открывается дверь в спальню, Леночка заходит будить своих родителей. Но Анатоль уже хохочет во весь голос, услышав слово «шкарпэтки». Он его уже не раз слышал, но оно всегда вызывает в нем бурный смех.

Увидев, что никто из родителей не спит, как говорила ей няня, Леночка забирается на перины и прыгает на Анатоля. Тот начинает ее щекотать, она довольно повизгивает при этом, отбиваясь ножками от рук своего мучителя. Потом они уже вдвоем набрасываются на Марину, которая с улыбкой до этого наблюдала за их возней, и начинают щекотать ее, невзирая на ее протестующие крики.

Разве все это не стоит минутной истомы в ночной тиши? Разве неравноценны моменты бешеной страсти целой жизни, полной тихих семейных радостей?

Марина вдруг вздрогнула, услышав крики, донесшиеся до нее сквозь оконное стекло оранжереи и нарушившие ход ее мыслей. Она выглянула в окно и заметила, что к дому, размахивая шапкой, бежит один из дворовых людей, указывая при этом выбежавшему к нему навстречу лакею куда назад, на дорогу к усадьбе.

— О Боже, — прошептала Марина, чувствуя, как холодеют руки. Точно так же кричали, когда в Завидово скакал верховой с вестью о том, что барин был ранен на пожаре. Неужели, что-то случилось? Был бы просто экипаж, дворовый бы так не бежал со всех ног. Значит, в Завидово едут с вестями.

В это время во двор усадьбы, цокая подковами по камню, буквально влетела лошадь с всадником в бобровой шапке. Марина с изумлением узнала в нем Арсеньева и буквально побежала прочь из оранжереи в основной дом, чтобы узнать, что привело его в Завидово да при такой скачке.

— Что-то с Жюли? С Митенькой? — сразу же спросила она, едва вбежав в гостиную, куда проводили визитера. Тот молча покачал головой и подошел к ней, чтобы прикоснуться губами к руке. Затем он вдруг коснулся холодными губами ее щек, и Марина испуганно вздрогнула от этого вполне приличного приветствия, но столь непривычного со стороны Арсеньева в последнее время.

Анатоль, вдруг пришло ей в голову. Что-то с ним случилось в Пензе, куда он выехал с государем по делам. Но что? Перевернулись сани, как бывало не раз в пути с путешественниками? Или его свалила горячка?

— Анатоль? — спросила Марина у Арсеньева, который, как она сейчас только заметила, даже не снял шинели и так и стоял в центре комнаты, глядя на нее в упор с каким-то странным выражением в глазах. Тот снова покачал головой, а потом проговорил:

— Присядьте, Марина Александровна, прошу вас, — и когда Марина покачала головой, вдруг сам подошел и, опустив на ее плечи ладони, усадил ее в кресло, стоявшее за ее спиной. Потом помолчал с минуту, по-прежнему не отрывая взгляда от ее испуганных глаз. Ее мысли метались в голове, строя самые подчас совсем нелепые предположения, но того, что она услышала от него позднее, Марина даже представить себе не могла.

— Жюли велела ехать к вам сразу же, как мы получили письмо. Я понимаю, это прозвучит странно, нелепо… Я сам не поверил бы никогда в такое, но les faits sont des témoins obstinés [258]. Сам Вельяминов подтвердил его личность. И почерк… его почерк…Я бы узнал его из тысячи

— О чем вы говорите, Павел Григорьевич? — растерянно пролепетала Марина, ничего толком не уяснив для себя в его сбивчивой речи. Арсеньев взял ее ладони в свои руки и просто и коротко сказал: