Но в этом случае Анатоль, на удивление Марины, презрел каноны света, которые так свято соблюдал во всем безукоризненно, и буквально боготворил Леночку, проводя с ней каждую свободную минуту своего времени.
— Я скоро начну ревновать вас к дочери, мой дорогой, — иногда выговаривала мужу Марина шутливо, а он лишь радостно улыбался в ответ.
— Ты даже не представляешь, как отрадно мне слышать это из твоих уст, — и с этими словами ловил ее руку и целовал нежно ее пальцы.
Прошедшие годы сблизили их, как супругов, заставили Марину смириться с некоторыми чертами характера Анатоля, что так не нравились ей: его контроль над ее жизнью, особенно когда она переезжала на время сезона в Петербург, его ревность и вспыльчивость, его неумение выслушать и принять другую точку зрения, отличную от его мнения. Он безумно переживал, когда при выезде в свет Марину обступали ее многочисленные поклонники, и, по его мнению, она была слишком любезна с кем-либо из них, но никак не показывал этого на людях, сохраняя свое реноме. Лишь после, наедине, в тиши спальни он мог выпустить пар, который копился в нем в течение всего вечера — кричал, швырял предметы, что попадались под руку, но, слава Богу, не в нее, а мимо, стараясь напугать ее, дать выход своей ярости. А ночь, что следовала за этой вспышкой ярости, была полна какой-то странной грубой ласки, отличной от той нежности, с которой он обычно ласкал тело Марины. Словно он стремился наказать ее за свои эмоции, за то, что он так мучился по ее вине.
Скоро Марина, впрочем, привыкла гасить эти вспышки гнева и ревности чуть ли не на корню. Анатоль обожал, когда она ластилась к нему, словно кошка, шепча на ухо ласковые слова, нежно касаясь губами его уха. В эти моменты он был словно воск в ее руках, забывая обо всем на свете. Марина могла бы пользоваться этим приемом и в других моментах их совместной жизни, но ей казалось это не совсем справедливым по отношению к нему — эти нежные слова, лишенные всякого смысла для нее, ведь они не были наполнены тем самым чувством, что женщина должна испытывать к мужчине, произнося подобное.
При этом никогда в ее речах не проскальзывали три коротких слова, никогда она не говорила их Анатолю, считая бесчестным для себя и по отношению к нему совершить подобное. Я тебя люблю. Самые желанные слова для ее мужа, она знала это. Но заставить себя произнести их так и не смогла. Ведь означало бы солгать ему, ввести в заблуждение.
Она не любила своего супруга. Грустно признавать это, но это так и есть. В ней не было к нему того ослепляющего, безумного чувства безграничной любви, что Марина когда-то испытывала к Загорскому. Скорее, чувство ее к супругу было основано на благодарности к нему за все, что он сделал и продолжает делать для нее и дочери, а также на некоей привязанности, которую испытывают к человеку, который постоянно присутствует рядом, с которым были прожиты многие недели.
В том, что эта привязанность существует, она убедилась еще в 1837 году, когда Анатоль уехал в сентябре в Севастополь, а затем в Кавказский край, сопровождая в поездке Его Императорское Величество с женой и наследником. Тогда Марина чуть с ума не сошла от беспокойства. Ей казалось, что она непременно потеряет его, как некогда потеряла Сергея. Кавказ для нее стал символом смерти, горькой утраты. Только успокоительные капли и спасали Марину в ту долгую поездку ее супруга. Но ночью, когда их действие заканчивалось, к Марине приходили кошмары, в которых она видела, как Анатоль попадает в засаду горцев и погибает у нее глазах. Когда же она подбегала к нему, чтобы попытаться остановить кровь, текущую из его раны, и переворачивала к себе лицом, то узнавала в человеке, лежащем у нее на коленях не супруга, а Сергея. И это понимание отражалось такой болью даже во сне, что она просыпалась с криком, будя спавших в гардеробной домашних девок. Она неистово молилась перед образами за сохранность в пути своего супруга, и лишь возвращение Анатоля смогло вернуть ей душевное равновесие.
В следующий раз смерть чуть не вошла в жизнь Марины в декабре того же года, когда поутру в Завидово прискакал гонец со страшной вестью о пожаре в Зимнем дворце. В тот вечер у Анатоля было дежурство, и он вместе с остальными кинулся на борьбу с огнем и на спасение царского имущества. В тот день все, находившиеся в момент пожара во дворце, проявили такое усердие, что сам Император увещевал их в некоторых особо опасных случаях спасать себя самое, а не картины и мебель.
Гонец сообщил Марине, что ее супруг пострадал при пожаре, лежит сейчас в спальне городского особняка, что к нему вызвали лейб-медика. Насмерть перепуганная женщина, споро заложив сани (возок был слишком уж грузен и ехал медленно), поручив ребенка заботам Агнешки, помчалась в Петербург, молясь про себя всем святым, кого только могла вспомнить в эту минуту, чтобы помогли ей и не оставили ее вдовой. Ей почему-то казалось сейчас это самым страшным — остаться одной, совершенно одной.
Марина влетела в городской дом, словно пушечное ядро, перепугав дворню своим неожиданным появлением, быстро вбежала в спальню Анатоля, где он лежал в постели, и, убедившись, что он жив и почти невредим (лишь небольшие ожоги да простуда), кинулась к нему на грудь, безудержно рыдая. Анатоль лишь улыбался и гладил ее по волосам, успокаивая. Ему было по душе ее беспокойство о нем, эти слезы. Значит, небезразличен он ей, вовсе нет. Кто знает, во что ее чувства к нему смогут перерасти в дальнейшем?
Именно пожар в Зимнем дворце и послужил той точкой, с которой началось их сближение, как супругов. После Анатоль стал чаще бывать в Завидово, а Марина стала, без опаски оставляя дочь домашним, выезжать к нему в столицу. Конечно, из-за занятости супруга виделись они все же нечасто, но теперь в их свиданиях было гораздо больше теплоты, чем прежде, гораздо больше нежности друг к другу.
Супруги наконец-то пришли к компромиссу по поводу того, где им следует все-таки жить постоянно — в деревне или в столице. Весь сезон, от начала и до конца, Марина с дочерью проводила в столице, полностью погружаясь в светскую жизнь — балы, маскарады, салонные рауты, званые ужины, иногда даже несколько за вечер. И визиты, визиты, многочисленные визиты. Без них было бы немыслимо представить жизнь Марины в Петербурге.
Но затем после бурных Масленичных гуляний наступал Великий Пост, и Марина уезжала обратно в деревню, где ее по мере выпрошенных отпусков навещал Анатоль. Там она проводила почти все лето, возвращаясь в столицу лишь в июне-июле, когда объявлялись гвардейские маневры, и по этому поводу давались балы. После же бала в честь дня рождения императрицы Александры Федоровны Марина покидала светскую жизнь на долгое время — до самого начала сезона после окончания Филиппова поста.
По мнению Анатоля деревенская жизнь была скучна, Марине же она была по душе гораздо больше, чем тот светский водоворот, в который она попадала в столице. Ей нравилось, что тут заметнее происходит смена природных сезонов, нравились эти бескрайные просторы, эта сельская тишина, изредка прерываемая редкими звуками.
Лишь несколько раз Марина покидала имение за время, что она проводила в Завидово, уезжая за пределы губернии. Она навещала свою подругу и своего крестника Митеньку, долгожданного наследника в семье Арсеньевых, появившегося на свет в апреле 1838 года.
— Он такой красивый, — шептала ей счастливая Юленька в тот самый первый приезд Марины к ней, сразу же после рождения ребенка. — Он вырастет высоким и широкоплечим и разобьет еще немало женских сердец.
— И тебе не жаль этих несчастных, моя милая? — с улыбкой спрашивала ее Марина. Юленька в ответ качала головой, задорно смеясь.
— Ну не его же вина, что он так хорош собой! В народе говорят, что красивый ребенок всегда плод счастливой любви, — уже проговорив эти слова, Юленька сообразила, что ляпнула совсем не то, что следовало, и виновато посмотрела на подругу.
— Прости меня, ради Бога, дорогая. Я после родов, словно в какой-то эйфории — сама не понимаю, что делаю и говорю.
