…Гражданка Селезнева Вера Георгиевна, проживающая в г. Хабаровске, ни на одной из трех предъявленных ей фотографий мужчин, среди которых была фотография Макарова Сергея Константиновича, не опознала своего мужа Селезнева Ивана Евграфовича…
Из показаний гражданина Пекарева Александра Николаевича, 1904 г. р., рубщика мяса:
«Наша многодетная рабочая семья проживала в Казаринке через два дома от Макаровых. С младшим из троих братьев, Петром Макаровым, я дружил в детстве. Старшего, Василия, помню с 1909 г., когда он вернулся из сибирской ссылки. В 1914 г., работая на руднике, я слушал его пламенную агитацию против царского самодержавия за Советскую власть и мировую революцию. Средний ихний брат Сергей Макаров на моей памяти бывал в Казаринке мало, так что мне с ним разговаривать не приходилось. В 1918 г. он объявился в чине белогвардейского офицера-карателя. При участии этого выродка были арестованы и расстреляны многие пламенные борцы за Советскую власть и мировую революцию, как балтийский матрос Вахрамеев и родной его братан Василий Макаров. Дальнейшая судьба Сергея Макарова мне неизвестна. Друг моего детства Петр Макаров геройски погиб за Советскую власть в боях с бандами Врангеля».
Из показаний гражданки Агеевой Пелагеи Семеновны, 1896 г. р., медицинской сестры:
«…Однажды из арестного помещения вывели человек двадцать на площадь перед управлением Казаринского рудника. По приказанию Сергея Макарова конвоиры погнали их в лес за кладбище, где им велели рыть для себя могилу. Они отказались. Тогда конвоиры начали избивать арестованных, но заставить их вырыть могилу так и не смогли. Пришлось им самим взяться за лопаты. Затем арестованных выстроили у ямы и по команде Сергея Макарова расстреляли.
…А моего теперешнего супруга Кузьму Фомича Агеева расстреливали на другой день. Когда их по приказанию того же Сергея Макарова привели в лес, могила уже была готова. Мне показалось, что она не такая глубокая, как прежние, видно, солдаты торопились ее рыть. После расстрела один из солдат спустился, как обычно, в яму и проверил, нет ли живых. Никто не шевельнулся. Однако на душе у меня весь день было неспокойно, и вечером, как стемнело, я все же вернулась послушать, не стонет ли кто под землей, и увидела шагах в двадцати от могилы неподвижно лежащего человека…
…В другой раз я видела, как вели под конвоем Василия Макарова, а жена его, Мария, была пристегнута к седлу офицерской лошади. Василий шел сам, а Мария почти волочилась по земле. Василий был совершенно седой, я знала его не таким…»
4
— В общем, картина достаточно ясная, — сказал Леониду Пчельникову Белобородов, выслушав очередной доклад о проведенной работе. — Здоровенную ты ухватил щуку!
— Мне кажется, Алексей Игнатьич, что пора уже брать у прокурора санкцию на арест, — при этом Леонид не сдержал довольной улыбки.
— Э, нет, погоди! — остановил его начальник отделения и поднялся из-за стола. — Ухватить-то ты щуку ухватил, молодец. Но!.. — Он со значением поднял указательный палец. — Пока не поджарил ее — не облизывайся! Щука, она, брат, и выпотрошенная может зубами щелкнуть. А эта хоть и на крючке у тебя, однако еще под водой ходит. Прокурор-то санкцию даст… Но не поторопимся ли мы? Ведь пока что мы о нем очень мало знаем. К примеру, где Макаров был после Казаринки — тебе известно?
— Ну, да ясно же: воевал с нами, потом скрывался от правосудия. Понадобился чужой паспорт, убил человека… Не привыкать…
— А где скрывался? На что жил? Каким ветром его занесло в Увальск? Кто у него друзья-знакомые?
— Так ведь во время следствия могут всплыть и эти факты…
— Во время следствия может оказаться, что мы не выявили главного факта биографии твоего белогвардейца. Главного!
— Да какого же, Алексей Игнатьич? Куда больше-то? — в крайнем волнении воскликнул Леонид, обескураженный таким оборотом дела.
Белобородов некоторое время задумчиво смотрел ему в глаза.
— Не знаю, ничего не знаю! — Присев на край стола, он постукал ладонью по суконной обивке. — Чтобы на этот вопрос ответить, милый мой, нам сейчас с тобой надо думать не о степени вины Макарова — этим пускай суд занимается, — а постараться узнать о нем все, что возможно. Все, что возможно!.. И давай-ка мы с тобой первым делом подумаем, какие запросы куда еще следует направить. А завтра тебе придется опять выехать в Увальск. Личность Макарова мы установили — теперь надо искать пути, которыми можно будет подобраться к нему поближе, не спугнув при этом…
5
Пассажиров в вагон набилось, как всегда, с избытком. С узлами, баулами, мешками. Леониду удалось пристроиться на нижней полке у окна. Когда обычные при посадке толчея и ругань улеглись, он отвернулся к окну, облокотился о столик и унесся мыслями ко вчерашнему вечеру, к тяжелому и неприятному вначале, однако закончившемуся мирно и даже чудесно разговору с Леной, своей теперь уже невестой.
Не хотелось огорчать ее, говорить о неожиданном — в который уже раз — отъезде. Тяжело было смотреть на вдруг изменившееся, только что светившееся бездумным счастьем и сразу поскучневшее, а затем и раздраженное, капризно нахмурившееся личико.
Положение осложнялось тем, что последний день командировки приходился как раз на день рождения Лены, и невозможно было объяснить, почему именно так получилось. И вообще — почему именно его, а не кого-нибудь другого послали в Увальск? Ведь Леонид совсем недавно — по представлениям Лены — вернулся из этого самого Увальска. Поэтому сам собою возник вопрос: а не ждет ли его там «кто-нибудь другой»? Вернее, «другая». И они чуть было не поссорились, потому что, кроме голословных заверений, никаких доказательств своей верности Лене он представить не мог.
К счастью, в характере Лены есть одна замечательная черта: она не умеет долго сердиться. Вскипит, как вода на примусе, наговорит тебе самых немыслимых вещей и мгновенно успокоится. И вчера тоже все кончилось распрекрасно: Лене первой пришла мысль, что именины можно перенести с четвертого дня пятидневки на пятый. Так даже лучше, удобнее — перед выходным днем.
И вот когда все так славно устроилось, Лена сразу позабыла и про «кого-нибудь другого» в Увальске. Се милое личико опять засветилось бездумным счастьем, и весь остаток их вчерашнего свидания прошел в почти непрерывных вопросах-ответах: «Ты меня любишь?» — «Очень!» — «И я тебя тоже очень-очень-очень!..»
Нынче Лена перешла на последний курс медицинского института, и они уже решили, что поженятся зимой или в крайнем случае весной. Но все это пока одни только слова. Ее отец — известный в городе детский врач, живут они в собственном каменном доме, просторном и удобном. — Ленка, ее родители и домработница. Вот тут-то и вся закавыка: у Леонида своей жилплощади нет, койка да тумбочка в общежитии, а и была бы комната в коммунальной квартире — это ровным счетом ничего бы не изменило, поскольку Лена считает, что в родительском доме хватит места и им с Леонидом, и их будущим детям. Так-то оно так, но Леонид не хочет жить в доме, где распоряжается Ленкина мамаша.
Ох, эта мамаша!.. Таисья Ивановна. Всякий раз при появлении в доме Леонида ее румяное от кухонного жара лицо принимает строго-снисходительное выражение, слегка подслащенное натянутой улыбочкой. В ее синих холодных глазах Леонид неизменно читает откровенное нежелание принимать его всерьез за жениха своей дочери.
И как только подумалось ему о Таисье Ивановне, захотелось тут же переключить мысли на что-нибудь другое. Некоторое время он смотрел на мелькающие за окном каменистые откосы, медленно проплывающие навстречу лесистые увалы, долины извилистых речек, по берегам которых лепились небольшие серенькие деревеньки, и думал о том, как славно было бы провести в одной из таких деревенек хотя бы недельки две, попить парного молока, поесть румяных, прямо из печи, пирожков с капустой и уж непременно поездить верхом… Без седла, как бывало в детстве…
