На квартиру к Пальчинскому явился пристав и печально спросил его жену:

— Как вы думаете, ваш муж успел пересечь границу? А то розыск его объявлен. За его голову три тысячи рублей назначили. Для меня они не лишние.

А Пальчинский катил по заграницам: Париж, Лондон, Гамбург, Константинополь, Варна, берег Сирии.

В Италии Пальчинский получил известие: его выделили из «Иркутского дела» за недостаточностью улик. Царь наградил его орденом за организацию выставки российской промышленности в Италии.

— Вы понимаете, — теребил за рукав Доменова его однокашник, — Пальчинский отказался и от царского, и от итальянского орденов! «Мы мастера, — говорит, — и на чай не берем!» Какая смелость! Какая смелость! Не всякий бы смог так поступить!

Доменов подумал, что лично он бы не нашел в себе силы отказаться от наград! Но Пальчинский смотрел далеко вперед: такое поведение ставило его чуть ли не выше царя. По крайней мере, связывало его имя с именем самодержца, а это долгая молва.

И вдруг в семнадцатом году Доменов узнал, что Пальчинский, не признававший никакой власти, пошел в услужение к Керенскому.

Правда, перед этим в среде интеллигенции распространились слова Пальчинского, сказанные им в шестнадцатом году, когда ему предложили войти в группу переворота. Слова, как всегда, были звонкими, запоминающимися: «В переворотах не участвую, приму участие в революции».

Выходило, что Пальчинский пришел на службу не к Временному правительству, а к февральской революции.

Начинал эту службу Пальчинский в Таврическом дворце, в военной комиссии Временного комитета Думы чуть ли не писцом: выдавал пропуска во дворец. Попутно советовал, как, к примеру, обстрелять Адмиралтейство.

Через два часа после этого совета Пальчинский уже имел в своем распоряжении все войска в Петрограде — двадцать тысяч солдат! А после ликвидации наступления Корнилова Пальчинский был назначен генерал-губернатором Петрограда.

Потом, по предложению Гучкова, Пальчинского сделали помощником военного министра и одновременно — главой совета по топливу. За подписью Пальчинского появился закон «Об отделении от поверхности земли и национализации недр».

Когда народ пошел на штурм Зимнего, Пальчинский возглавлял оборону дворца. Потом сокрушался, что его не послушали: если бы расставили пулеметы, как он указал, Зимний остался бы неприступным.

Не так давно сам Пальчинский с гордостью поведал Доменову, как после взятия Зимнего и заключения Временного правительства в трубецкой бастион его выбрали старостой всего арестованного кабинета министров. И министры безоговорочно подчинялись ему. Он один не впал в уныние. Делал зарядку. Потрясал конвой манипуляциями с пудовым ломом при сколке льда.

Скрученный крепостным ревматизмом, он не согнулся, приобрел седьмую по счету профессию-ремесло: научился плести корзины.

После освобождения вывез из Петропавловской крепости десятки корзин из соломы, бамбука, камыша, — деньги имелись и конвой покупал необходимый материал.

Корзины он торжественно вручил своим друзьям.

Советская власть прощала всех, кто давал подписку: не выступать против нее с оружием в руках.

Пальчинскому предложили: «Хотите работать? Пожалуйста! Мы найдем для вас соответствующее вашим знаниям место. У вас имелись труды по сланцу? Республике нужен ваш опыт. Возглавьте совет по сланцам!»

Пальчинский усмехнулся:

— Я бы мог возглавить и правительство!

Народный комиссар принял это за шутку и добродушно рассмеялся.

Но Пальчинский не шутил. Он считал, что правительство должны возглавлять инженеры, аристократы промышленности, К тому же он не раз слышал в Зимнем дворце:

— Вы мессия! Вы спаситель России!

И поверил в свою исключительность.

Предложение возглавить совет по сланцам он воспринял как личное оскорбление. Но не подал виду.

Советы не только простили его, но стали поручать ему все более и более ответственную работу. Но Пальчинский не простил Советам прерванную политическую карьеру.

Обо всем этом Доменов узнал при личной встрече с Пальчинским.

Однажды осенним ненастным вечером на квартире Доменова раздался телефонный звонок.

— Какой-то Пальчинский просит вас к телефону, — подала трубку прислуга.

— Пальчинский! — не поверил Доменов. — Не может быть!

Он запахнул свой теплый халат, оставшийся от роскоши дореволюционной, и торопливо прошел к письменному столу:

— Слушаю!

— Извините за беспокойство… Это Петр Акимович Пальчинский… Не удивляйтесь, я в Свердловске — в командировке… Мы не знакомы, но у нас очень много общих знакомых. Думаю, что мы найдем с вами общий язык… Хотелось бы, Вячеслав Александрович, встретиться с вами… Желательно не в тресте.

— Я готов. — Доменов решился, оглядев кабинет. — Рад буду видеть вас у себя дома… Мой адрес…

Они проговорили всю ночь. Они нашли общий язык. Их объединила ненависть к большевикам, которые лишили их честолюбивых надежд и состояний.

К рассвету эти надежды вновь загорелись в доменовском сердце. Пальчинский сумел его убедить в возможности поражения Советской власти.

— Мы не идиоты, которые пытаются вооруженным путем свергнуть большевиков, — страстно излагал свои взгляды Пальчинский, — не те недоумки, которые совершают диверсии на заводах, железной дороге, поджигают новостройки. Мятежами да взрывами Советы сейчас не сломить. Мы будем действовать по-иному, вносить экономический хаос, бить по слабым местам неокрепшего народного хозяйства, вызывать трудностями недовольство. Мы заставим пойти Советы на поклон к мировому капиталу и, значит, капитулировать!

Пальчинский зацепился за звукосочетание: «капитал — капитулировать»:

— Слышите? В этих словах есть общее!.. Конкретно мы ударим по золото-платиновой промышленности. Сейчас на ней держится многое. Золото разрешает Советам получать передышку в экономической блокаде, закупать необходимое за рубежом… Кто мы? Все сознательные горные инженеры, показавшие себя до революции.

— Одним росчерком пера, — Пальчинский передохнул, — мы нанесем Советам такой урон, какой бы не нанесли двести, триста, тысячи взрывов на промышленных объектах! Мы вычеркнем одну цифру из плана, поправим другую — и через год, через два потребуются миллиарды, золотом! Чтобы поправить то, что мы с вами сделали. И никто не докопается. При частой смене руководства, при той неразберихе, которая сегодня царит в наркоматах, все спишут на бесхозяйственность, на неопытность, на ошибки, в крайнем случае, на безответственность!

В точном расчете Пальчинского Доменов потом убеждался не раз.

Однажды он сам привез планы Уралплатины на консультацию Пальчинскому.

Пальчинский вооружился ручкой:

— А вот эту цифирку, милейший Вячеслав Александрович, заменим. Пусть через пять лет исправляют ущербик неисчислимый.

Пальчинский аккуратно сделал поправку в плане:

— Перепечатайте страницу… Можно даже сослаться на опечатку.

В ту первую ночь их личного знакомства Доменов стал главным представителем тайной экономической организации Пальчинского на всем Урале. Организация уже объединяла большую группу знакомых горных инженеров, работавших по золоту и платине.

— Люди верные, — успокаивал Пальчинский Доменова, — все бывшие владельцы акций, управляющие приисками, хозяева. Деньги будут. Нам помогают зарубежные компании, заинтересованные в концессиях. А для легальных встреч я создал в Москве «Клуб горных деятелей». Правда, звучно? Пожалуй, можно нашу организацию так поименовать.

Доменов тревожно подумал: «Мы-то ее так назовем. А как назовут Советы? Вредительской? — Отогнал от себя эту мысль. — Вредители — это для нас с Пальчинский мелко. Какие мы вредители? Мы — борцы за справедливость, за народ!» И тут же погасил вспыхнувшую от слова «справедливость» гордость, поняв, что пытается обмануть самого себя.

Доменов отогнал воспоминания. «Что же я должен в первую очередь сделать?.. Все-таки береженого бог бережет! Пусть обижается самодовольный глухарь Чарин. Соколова надо еще проверить. А пока буду его посвящать в наши заботы постепенно. Итак, решено!» Доменов сел за стол, придвинул чернильный прибор, аккуратно снял пылинку с пера, задумался и стал писать: «Уважаемый друг!» Доменов не называл имени и фамилии Дюлонга, которого хорошо знал по дореволюционной поре, по золотым делам на Урале, а письмо было адресовано Дюлонгу: