В обусловленное время состоялся разговор со Свердловском. Павел Никифорович Дальнов вник в огорчения командированных и посоветовал Ковалеву оторваться от списочного учета Минского лесного лагеря (он же «Шталаг-352») и отрабатывать бумаги, перетолмаченные минскими чекистами для своей надобности. Прежде всего документы органов СС, СД, которые обслуживали этот лагерь, вербовали в нем агентуру и живую силу для карательных формирований; Новоселову заниматься не переводами немецких документов, а лишь отбором тех, которые представляют интерес в работе. О переводчике Дальнов позаботится сам.
Главное — от документов протаптывать дорожку к живым свидетелям. И, ради бога, не надо придумывать линий. Это похоже на двух зайцев из поговорки. К тому же параллельные — хоть в математике, хоть в контрразведке — пересечься не могут. Силы обоих надо направить в одну цель. Вылущится Алтынов — неминуемо обозначится и Мидюшко. И наоборот.
Дальнов сообщил также о полученном ответе из Чехословакии. Следует обратить внимание, сказал он, на любые, даже незначительные сведения о пособниках гитлеровцев из числа жителей Оренбуржья. Алтынов, судя по чешским документам, выдавал себя за оренбургского (уральского) казака.
Совет Павла Никифоровича был принят к неуклонному исполнению. Работа сдвинулась. Правда, в том, на что наткнулся вскорости Александр Ковалев, и не пахло Андроном Алтыновым, но все же…
Что же выделил следователь Ковалев из уймы трофейных бумаг? Прежде всего документы группы ГФП-723, штаб которой находился в Орше в здании пожарной охраны льнокомбината. Внешние команды этой группы действовали в населенных пунктах вдоль шоссейной и железнодорожных магистралей Витебск — Орша — Могилев.
С нарастающим нервным волнением вчитывался Ковалев в каждую строку донесений, подписанных полицай-комиссаром Вильгельмом фон Робраде. Составляемые ежемесячно, они шли в два адреса: начальнику полевой полиции вермахта полковнику Крихбауму и какому-то Геншриху, адмиралу, да еще принцу — в хауптштадт дес райхс, столицу рейха.
С внутренней дрожью читал раздел, озаглавленный «Безопасность и порядок»:
«Безопасность и порядок на территории, контролируемой нашей группой, обеспечивается через фельджандармерию, через СД, ГФП и русскую службу порядка. С 15 мая по 15 июня 1942 года были арестованы:
176 человек — за неоформление документов;
245 человек — при облаве на базарах;
375 человек — за хождение в запрещенное время;
31 человек — по подозрению в венерических болезнях;
15 человек — за уклонение от работы;
1 человек — за повреждение кабеля;
1 человек — за ведение агитационных разговоров.
В целях безопасности и укрепления порядка расстреляно 815 человек, 5 мужчин и 3 женщины — повешены…»
Кровь гулко бухала в висках. Саше Ковалеву казалось, что он начал слепнуть. Строчки сливались, наползали одна на другую.
Ничтожества, какие ничтожества… «За хождение… за неоформление… по подозрению…» Ни одного мало-мальски дельного обвинения, ни одного доказательства! Восемьсот пятнадцать! Нет, еще восемь повешено… За месяц уничтожено восемьсот двадцать три человека лишь одной группой ГФП…
Вильгельм фон Робраде, где ты, как тебе живется, если ты жив? Дотянуться бы до тебя… Мерзавец!
Пункты раздела «Важные защитные полицейские меры» Робраде детализировал:
«Русской службой порядка в Калинковичах (42 км севернее Орши) были арестованы и доставлены в группу русские Нина Бабаница (20 лет) и Антонина Игнатьева (16 лет). Они приземлились на парашютах в ночь на 28 июня. На месте приземления найдено четыре парашюта, передатчик марки «Сева» и записная книжка. От показаний отказались. Они расстреляны».
У Ковалева защемило в груди. Милые девочки… Откуда вы, из каких краев залетели в своем порыве спасти Родину? Где ваши мамы? Все еще ждут, глядя сквозь слезы в бумажку с кинжально бьющими словами: «Пропала без вести… Не вернулась с задания…»?
А эти — Алтынов и Мидюшко — живы… Но плохо им будет, девочки, ой как плохо. Мы постараемся с Юрой, во имя вашей светлой памяти постараемся…
Подробные, очень подробные писались донесения немецкой тайной полицией. Словно дневники, мемуары… В расчете на что? Что скрываемое сейчас потом не будет секретом и потомки не забудут их на бранном пиру победителей? Воздадут должное?
Воздадим…
А тут о чем докладывает фон Робраде?
«В команду группы, которая действовала совместно с 7-й ротой 354-го стрелкового полка, поступила жалоба от старосты деревни Чернявка о том, что большое количество нерусских лиц, а именно евреев, поселились в деревне и не регистрируются. Они занимаются антинемецкой пропагандой. Староста потребовал от них соблюдения распорядков, но они не исполнили. Староста просил помочь. При занятии деревни было обнаружено 56 мужчин-евреев, которые не имели удостоверений и не были зарегистрированы. В целях безопасности они расстреляны».
В целях безопасности…
«Русские Потап Слижон и Демьян Урбан 20 декабря за воровство картофеля мною наказаны смертной казнью через повешение».
Это же потеря разума, маниакальный психоз!
Нет, нормальные люди не в состоянии достичь такой крайней формы падения. Кровавое насилие, безумный террор — болезнь злокачественная. И название ей — фашизм…
А вот уже ежемесячные отчеты за 1943 год. Все те же «защитные меры» с расстрелами и повешением. Острота первых впечатлений схлынула, и сочинения Робраде читал Ковалев бегло, стараясь не пропустить лишь касаемое их конкретной работы. Но вот одна фраза цепко прихватила внимание: «…главарь банды сталинских чекистов». Александр вдумчиво перечитал весь отчет за апрель:
«Наружной команде в Горки стало известно, что осевший в деревне Нестерово… В сотрудничестве с русской службой порядка было… Во время окружения дома Таранцева… В развалинах обнаружены трупы… Неизвестный от показаний отказался и никакими средствами невозможно было заставить его заговорить… На запястье левой руки himmelblau Zeihen из двух букв К-Я…»
Справиться с нарастающим нервным беспокойством в одиночку Саша Ковалев не мог, подозвал Новоселова. Тот в поисках «жемчужного зерна» разгребал залежи своих «папирхауфен» и не хотел отрываться.
— Юра, прочитай.
Услышав подавленный голос друга, Новоселов поспешил подойти. Пробежав текст с большой заинтересованностью, вопросительно воззрился на товарища.
— Переведи это, — Ковалев ткнул пальцем в нужную ему строку, хотя уже без перевода понял, что значат эти слова.
— Химмельблау цайхен, — прочитал Новоселов. — Небесно… Или светло-голубая метка. Знак. Примета… Несколько значений. Видимо, имеется в виду татуировка.
— Только она, и ничего больше. Ты что-нибудь слышал о Константине Егоровиче Яковлеве? Хотя, откуда тебе…
— Погоди, погоди… Кажется, твой шеф, подполковник Орлов что-то рассказывал.
— Не что-то рассказывал… Яковлев — один из первых чекистов на Урале. Николай Борисович работал с ним во время войны в армейской контрразведке.
— Орлов знает об этом? — показал Новоселов на папку с делом.
— Экий ты, право… Совершенно секретные документы тайной полиции. Не попадись они нам, так и остался бы Константин Егорович пропавшим без вести. А весть — вот она.
— Ты сначала убедись, что это Яковлев.
— Юра, вникни. Место действия — раз. Время события — два. А главное — наколка. Тысячи выкалывают инициалы — две буквы с точками, а у него инициалы через черточку. Они означают — так говорил Николай Борисович — Константин Яковлев и… Еще как-то расшифровываются. Запамятовал. Пунктуальные немцы обратили внимание на черточку, внесли эту особенность в документ.
— Почему медлишь? Звони Орлову.
— Не буду звонить. Не к спеху, и к нашему конкретному делу не относится. Напишу. Завтра Поскребко, здешний следователь, в Свердловск собирается. Ему в лагере поработать надо. С ним и отправлю.
