Вот и написал Корсаков в двадцать первом году коменданту Екатеринбурга:
«…Я, начальник пулеметной команды 226-го стрелкового полка, прошу выдать пропуск моей жене Анисье Дмитриевне Корсаковой на право въезда в район стоянки 30-й стрелковой дивизии, так как комсостав в отпуск не увольняется».
Корсаков растер грудь ладонью, боль не утихала, она переместилась вниз, под ребра.
Совсем недавно в такие же тяжкие минуты Корсаков сел писать еще один рапорт. Долго над ним мучился.
«НАЧАЛЬНИКУ ЭКО ПОЛНОМОЧНОГО ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВА ОГПУ ПО УРАЛУ.
РАПОРТ
Будучи на Украине в 21-м году, я работал в особом отделе 30-й стрелковой дивизии имени ВЦИК в качестве коменданта, после чего там же в Особотделе 7-го стрелкового корпуса командиром отдельной роты. Там я использовал месячный отпуск. В сентябре 22-го года я перевелся в г. Свердловск (Екатеринбург), где поступил в губернское ГПУ, первоначально в комендатуру дежуркомом, потом в КРО, впоследствии был брошен на чисто оперативную работу по борьбе с утечкой платины.
Каждый раз к летнему периоду начинались самые ударные действия по платинщикам — с апреля по октябрь включительно, так что оперативная деятельность в летний сезон дала колоссальные результаты. Потому полномочное представительство летних отпусков сотрудникам по платине не давало, обещая дать двухмесячный отпуск с сентября, когда медведь подыскивает берлогу, а ты должен лежать на печи вместо курорта.
Не считаясь с трудностями, ради пользы дела, мне пришлось валяться часами в сырости под мостами, в канавах, на крышах сараев в зимнюю и дождливую пору, ходить по тридцать верст в слякоть в погоне за платинщиками. Несмотря на усталость, я был тверд своему слову и каждый сезон проводил успешно, не надоедая с отпуском. Но прошлый год врачебная комиссия назначила мне лечение на юге, так как я на приисках получил сильное заболевание легких. Сейчас я себя чувствую совершенно больным, растрепанным и мне необходимо лечение в Крыму. Думаю, что полученная мною болезнь в погоне за скупщиками металла и изъятие лично мной у них несколько десятков фунтов платины позволяют мне просить об отпуске. Может, я сумею вылечиться.
Уполномоченный ЭКО Корсаков».
Корсаков живо представил, как он встал тогда со скрипучего стула, стер капельки пота. Несмотря на то, что рапорт был давно обдуман, дался он так, будто еще тридцать верст по бездорожью прошел.
Корсаков машинально растер грудь и прилег на диван.
На рассвете он проснулся от стука в дверь. На пороге стоял сияющий Костя:
— Владимир Семенович, держите… 25 золотников платины. Взял в долг. Миша Кондаков у некоего Сергеева достал. Собирайтесь. Надо Мишу арестовать. Незаметно. Чтобы никто не видел. Он меня ждет в укромном местечке.
Корсаков по-солдатски споро оделся, выпил остаток вчерашнего чая, принесенного Иваном, проверил наган.
Миша не оказал сопротивления, гак удивился, когда узнал, что давний скупщик платины Костя оказался чекистом. Его увели…
— А теперь айда к Мишиной хозяйке. Я у нее ночевал. Туда уже среди ночи один субчик заявился. Скоро снова пожалует, — потянул азартно Костя Корсакова.
Мишина хозяйка, пышнотелая бабенка, встретила кокетливой улыбкой, обнажив широкую щель между кривыми верхними зубами:
— А вас ждут.
Корсаков насторожился. А Костя беспечно спросил:
— Кто? Сродственник мой или седьмая вода на киселе?
— Да, грит, знакомец ваш. — Хозяйка пригласила их в Мишину комнату: — Сами посмотрите.
За столом сидел мужик лет под шестьдесят, а то и более; с редкими сединами, еще крепкий, даже могутный. Увидев с Костей незнакомого человека, он обмер.
— Да ты не дрейфь, хозяин это мой. Василием зовут, — представил Корсакова Костя. — У него основная казна наша… А это Герасим Балаков, дядя Агапа Балакова. Тот ко мне ночью прискакал, приглашал к себе. Платины аж фунт обещал! Да я сказал, что мне с вами посоветоваться надо. Хозяин все же вы. Так чо, Герасим Иванович, по поручению племяша своего?..
— Да я… Это самое… — нерешительно и невразумительно начал Герасим, — к Агапу… зову… Это самое… Фунт привезли… Это самое… Ей-богу!
Костя с Корсаковым переглянулись.
— Придем, придем. Обязательно. Ждите нас в десять часов утра. Ты иди, а мы еще к одной бабе заскочим, — Костя махнул в сторону окна.
— А не обманешь? Это самое… Деньжата при себе? — поднялся Герасим.
— О, какой ты недовера! Я ж тебе говорил, что у меня 80 червонцев, а у Васи, — Костя указал на Корсакова, — двести двадцать. Мало будет — еще появятся… Не на один фунт хватит. Показать?
— Не… Ну дак… Это самое… Ждем.. Это самое… — И Герасим вперевалку двинулся к выходу.
Когда он вышел, Костя смущенно протянул:
— Вы уж не обессудьте, что я вас, Владимир Семенович, Васей кличу. Для конспирации.
— Для конспирации хоть чертом зови. Не стесняйся, — улыбнулся Корсаков. — Молодчага, умело действуешь, не ошибся я в тебе.
…У Агапа их ждали. Кто-то, видимо, таился за воротами и смотрел в щелочку. Не успел Костя постучать, как их впустили.
Корсаков кивнул Косте головой: мол, иди, а я посижу на лавочке у ворот. Для подстраховки.
Июньское солнце припекало. На небе ни облачка. «Сейчас бы искупаться! — Корсаков потер ладонью грудь. — Да нет, для меня рановато. Вода в речках не согрелась как следует».
При мысли о воде нестерпимо захотелось пить. Во рту пересохло.
Скрипнула калитка. Вышел Герасим Балаков, оглядел пустынную улицу:
— Ты… Это самое… Чего тут расселся?.. Это самое… Жарко ведь… Заходь во двор.
Двор был крытым. «Старообрядцы строили», — отметил Корсаков и напрягся: Герасим запер калитку на громадную задвижку. Створы ворот были закрыты на толстенный брус, продетый через вбитые в столбы скобы. К тому же ворота подпирало бревнышко — целая сосна!
Над головой вместо неба — почерневшие доски. У крыльца топтался еще один мужик в выцветшей форменной фуражке и недружелюбно косился на Корсакова.
«Неужели ловушка? Убить решили, на червонцы позарились? — Корсаков поежился от страшного предположения. Но тяжесть нагана, заткнутого за пояс под френчем, успокоила его: — Чего испугался? Не в таких переделках бывал!»
— Я посижу на завалинке, — потянулся и зевнул Корсаков, — разморило! — И присел поближе к крыльцу.
— Дак… Это самое… Сиди… — пробурчал Герасим. — Пошли, Евсеич, в избу, — позвал он мужика, который топтался рядом.
Когда они ушли, Корсаков еще раз огляделся, прислушался: «Женских и детских голосов не слышно. Значит, всех семейных из дома убрали». Корсаков быстро переложил наган в карман галифе.
Из дверей выглянул Герасим:
— Дак… Это самое… Ждут… Это самое… тебя.
В избе прохладно, сумрачно. В углу какие-то иконы. Но разглядывать было некогда. За столом на скамье сидели Костя и Агап. На столе лежала взвешенная платина. Костя обрадовался Корсакову, словно не на несколько минут, а на годы расставались:
— А, Вася… Гони десять червонцев. За 15 граммов платины. У меня не хватило. — И тут же ссыпал платину в кожаный мешочек.
Корсаков внимательно посмотрел на Агапа, расстегнул карман френча и, чувствуя, как начинает колотиться сердце, вместо денег вынул картонное, почти квадратное, красное удостоверение:
— Вот тебе десять червонцев! Ты арестован, Агап Балаков. Следуй за нами.
— Дай, — протянул Агап лапищу к удостоверению.
— Дать не дам, но… на, прочитай. — И поднес картонный квадрат к глазам Агапа. — Коль на слово не веришь.
— Не верю! — Агап несколько отстранился и по складам начал читать:
— Объеди-нен-ное Го-судар-ст-венное По-ли-ти-ческое Управление. У-до-сто-ве-рение. Да-но си-е Корса-кову Владимиру Семеновичу в том, что он сос-тоит на служ-бе в Тагильском окр-от-деле ОГПУ в дол-жно-сти… у-пол-но-моченного. Раз-ре-ша-е-тся ноше-ние ре-воль-вера. Наган номер…
