Медленно обошла кровать. Оказавшись перед ним, заломила руки. А он действовал прямолинейно: наклонился, уткнулся носом ей в шею и вздохнул воздух. Все бы обошлось для нее благополучно, не задень он своей щекой ее щеку.

—Какого дьявола ты стонешь?

Он произнес это так, как если бы стонать следовало ему. Тон его при этом был крайне раздраженным. Но она ничего не могла с собой поделать. У нее было такое ощущение, что все внутри нее рвется наружу. Она быстро отступила, достаточно далеко, чтобы обрести способность дышать. Она избегала его взгляда.

—Простите, капитан, но... деликатно об этом не скажешь. От вас мне делается плохо.

Ее бы не удивило, если бы он подошел и ударил ее, однако он не двинулся ни на дюйм. Негодующим тоном, какого она от него не слышала, он просто произнес:

—Прошу прощения.

Она предпочла бы получить затрещину, нежели пытаться объяснить происшедшее. Что заставило ее решить, что может сказать ему правду, когда правда ставила ее, а не его в чудовищно неловкое положение? Совершенно очевидно, это именно ее проблема. С ней что-то было не в порядке, поскольку никто рядом с ним не начинал чувствовать себя нехорошо. Он может даже ей не поверить, может подумать, что она просто старается уколоть его в ответ за его намек, будто от нее дурно пахнет, хотя ей прекрасно известно, что запаха нет. В действительности он, скорее всего, и должен был так решить и от этого рассвирепеть. Дьявольщина, что ей мешало держать рот закрытым?

Но теперь уже было слишком поздно, и, торопясь успеть, прежде чем он решит хорошенько ее отделать, она объяснила:

—Я не пытаюсь обидеть вас, капитан. Клянусь, не пытаюсь. Не знаю, в чем причина. Я спрашивал Мака, и он подумал, что действие на меня оказывает ваш одеколон. Это-то я и делал с вашей бутылочкой — нюхал его... Но дело не в нем. Хотел бы, чтобы причина была в нем, но — нет. Это может быть простым совпадением. — Она просветлела от мысли, которая могла уберечь ее от расправы, и даже осмелилась поднять на него глаза, пытаясь втолковать ему: — Да, я уверен, это простое совпадение.

— Что именно?

Благодарение Всевышнему, говорил он спокойно, да и выглядел тоже спокойным. Она боялась, что от гнева он уже мог пойти пятнами.

—То, что при вас мне делается дурно, особенно, когда я оказываюсь близко от вас. — Лучше не говорить о тех случаях, когда это происходило от одного взгляда на него или от его взгляда. Вообще-то было бы правильно покончить с обсуждением этой темы, и побыстрее. — Но, сэр, это именно моя проблема. И я не допущу, чтобы она мешала мне исполнять свои обязанности. Пожалуйста, забудьте то, о чем я говорил.

— Забыть?

Голос его прозвучал так, как если бы его охватило удушье. От смущения она была готова провалиться сквозь землю. Он вовсе не был таким спокойным, как ей подумалось. Возможно, находился в шоковом состоянии, вызванном ее наглостью, либо столь разозлен, что утратил способность толком сложить фразу.

—Что... как... дурно?

Все хуже и хуже. Он хотел узнать детали. Верил ли он ей или же стремился доказать, что она пыталась с ним поквитаться, с тем чтобы он имел все основания хорошенько отделать ее? И если она попробовала сейчас представить проблему сущей безделицей, наверняка решит, что она пыталась уколоть его в ответ, но теперь об этом сожалела.

Она действительно сожалела, что раскрыла свой большой рот, но, зайдя столь далеко, будет уж лучше придерживаться истины.

Она собралась, прежде чем произнести:

—Извините, капитан, но наиболее близкое сравнение, которое мне приходит в голову, это сравнение с тошнотой.

—Ты на самом деле...

—Нет! Просто я начинаю ощущать очень странное неудобство, перехватывает дыхание, мне делается тепло, ну... по сути дела, жарко, но я почти уверен, что это не лихорадка. Когда эта слабость находит, мне кажется, что из меня вытекают все силы.

Джеймс просто вперил в нее взгляд, не в силах поверить в то, что услышал. Девчушка не понимала, что именно она описывает? Не может же быть она столь невинна. И тут его словно ударило в самое больное место — он сам ощутил симптомы, которые она описывала. Она желала его. Его нетрадиционный метод соблазнения сработал, а он даже этого не заметил. И не знал он об этом потому, что она этого не понимала. Тысяча чертей! Считалось, что невежество — блаженное состояние, однако в этом случае ее невежество причиняло ему адские муки.

Ему потребуется перестроить свою стратегию. Если ей было невдомек, что именно она ощущает, то не станет осаждать его просьбами овладеть ею, так ведь? Восхитительная фантазия на том и заканчивается. Однако вначале он все же хотел услышать ее исповедь. В отношениях с ней это позволит ему чувствовать себя хозяином положения при условии, что ей не известно, что он раскусил ее маскарад.

—А что эти симптомы, они ужасно неприятные? — задал он осторожный вопрос.

Джорджина насупилась. Неприятные? Они пугали, поскольку ничего подобного в жизни не испытывала. Но неприятные ли?

—Ужасными их не назовешь, — сообщила она.

—Ну, Джордж, я бы больше не стал об этом волноваться. Мне приходилось уже слышать о подобном.

Она удивленно замигала ресницами.

—Приходилось слышать?

—Конечно же. И я знаю, как от этого излечиться.

—Знаете?

—Прекрасно знаю. Так что, дорогой мой, можешь спокойно отправляться в постель и предоставь это дело мне. Я займусь им... лично. Можешь быть в этом уверен.

Он улыбнулся такой нехорошей улыбкой, что у нее возникло ощущение: он подшучивает над ней. Возможно, так ей и не поверил.

—Ты спишь, Джордж?

Ей бы следовало давно спать. Уже больше часа прошло, как она легла. Но все еще не могла уснуть. И сегодня вечером не могла считать причиной этого обнаженный вид капитана, ибо с того момента, как забралась в свой гамак, глаза ее были закрыты. Нет, в этот вечер ей не давало заснуть чистейшее любопытство: она мучалась вопросом. Действительно ли капитан знал причину ее нездоровья и имелось ли средство от него? Должно быть, это какое-то отвратительное варево с ужасным вкусом. Если это и не так, он наверняка сделает, чтобы оно стало отталкивающим на вкус.

—Джордж?

Она подумала, не притвориться ли спящей, чтобы избавить себя от новых хлопот. Если он хотел, чтобы она принесла ему что-то с камбуза, то это путешествие окончательно ее измотает.

—Да?

—Я не могу заснуть.

Она раскрыла веки, уже и так это поняв.

—Могу вам что-нибудь подать?

—Нет, мне нужно как-то успокоиться. Вот если бы ты почитал мне немного. Это наверняка поможет. Ты лампу не зажжешь?

Как будто у нее был выбор, подумала она, вываливаясь из гамака. Он ее предупреждал, что может попросить об этом. Впрочем, сегодня особой роли это не играло, так как она тоже бодрствовала. Почему не шел сон к ней, она знала, но вот отчего не спалось ему, она понять не могла.

Зажгла фонарь, висящий у ее постели, и пошла с ним к книжным полкам.

—Вы хотите послушать что-то конкретное, капитан?

—Там стоит тонкий томик, на нижней полке в правом углу. Это должно помочь. И подтащи кресло. Мне нужно слышать тихий убаюкивающий голос, а не крик, доносящийся с другого конца комнаты.

Она помедлила, но лишь одну секунду. Ей в высшей степени была неприятна перспектива оказаться подле постели, в которой он лежал. Однако она напомнила себе, что он вполне благопристойно укрыт, да и смотреть на него ей не обязательно. Ему лишь хотелось, чтобы она почитала вслух, возможно, книга будет достаточно скучной, чтобы и ее стало клонить ко сну.

Она сделала так, как он сказал, подвинув кресло к изголовью его кровати и поставив фонарь позади себя на обеденный стол.

—Мне кажется, там есть закладка, — проговорил он, когда она устроилась в кресле. — Можешь начинать оттуда.

Она нашла нужную страницу, откашлялась и стала читать. «Не было ни малейших сомнений, что никогда прежде мне не доводилось видеть таких больших, круглых и полных. Я был готов впиться в них зубами». Господи, что за пряное чтиво. Через минуту их обоих оно вгонит в сон. «Я ущипнул за одну и услышал, как она задохнулась от удовольствия. Другая соблазнительно ждала своей очереди, и мои губы были готовы уделить и ей внимание. О, небеса! О, сладкое блаженство — вкус этих сочных... грудей...».