Джеймсу пришлось сделать неимоверное усилие, чтобы не расхохотаться. Девчушка так отчаянно старалась удержаться от жалоб на то, что он взвалил на нее подобную ношу. Половину этих забот ему приходилось брать на себя, особенно обязанности камердинера, поскольку уже более десятка лет у него такового вовсе не имелось. Но чем больше у него было дел, удерживающих ее в каюте, тем меньше бы она общалась с членами экипажа, точнее сказать: тем меньше бы они с ней общались. Ему не хотелось, чтобы кто-то еще раскрыл ее тайну, пока он сам ее не раскроет. Помимо того, чем больше она бывала бы в его каюте, тем больше у него появлялось возможностей иметь ее в своем распоряжении.

Сейчас, однако, ему требовалось создать между ними большую дистанцию, нежели та, которая разделяла их в каюте. Вид свернувшейся калачиком в его постели девушки порождал в его голове некие замыслы, претворение которых не относилось к ближайшему будущему.

Самодисциплина, старина, убеждал он себя. Если у тебя ее не будет, так у кого же тогда?

На тот момент это была чертовски отличная шутка. Бог знает сколько времени прошло с тех пор, как ему довелось испытать искушение. Самоконтроль был нехитрым делом, когда чувства оказывались притуплены скукой; когда же они просыпались — это уже было другое дело.

Джорджина решила: беседа с капитаном Мэлори не стоила риска ухудшения отношений, что та явно сулила. К тому же пауза может навести его на мысль заняться чем-то иным, возможно, к примеру, исполнением своих капитанских обязанностей. Это может заставить его покинуть каюту, и в тот же миг она получит возможность сделать то же самое. Ей не пришло на ум, что он может решить направиться к постели, чтобы посмотреть, как она себя чувствует. Увы, сегодняшний день не приносил удачи ее замыслам.

Открыв глаза, она обнаружила, что он склонился над ней.

—Все еще бледен, — констатировал он. — Сдается, я совершил похвальный поступок, уложив тебя: может, удастся утихомирит твой живот.

—Совершили, капитан, несомненно, — подтвердила она.

—Больше не нервничаешь?

—Ни капельки.

—Великолепно. Тогда нет нужды больше оставаться в постели. Но и спешить ведь некуда, а? Если подумать, так у тебя дел особых нет до того, как придет время подавать следующую еду. Подремать бы тебе — и цвет снова появится на лице.

—Но мне вовсе не хочется...

—Ты ведь не собираешься спорить по каждому поводу со мной? А, Джорджи?

Ему что, необходимо принимать такой вид, словно он готов ее отлупить, если она на это скажет «собираюсь»? Он убаюкал ее своей милой болтовней до того, что она забыла, сколь опасен этот человек.

—Вы мне теперь напомнили, что я не слишком хорошо спал прошлой ночью.

По всей видимости, это был правильный ответ, ибо выражение его лица снова изменилось. Совсем уж дружелюбным оно не сделалось, по сути, оно никогда не было дружелюбным, однако в значительной мере утратило суровость и обрело некоторую веселость.

—Ты слишком юн, чтобы заниматься тем, чем вчера занимались остальные члены моей команды. Что же тогда мешало тебе спать?

—Ваша команда, — был ответ. — Возвращающаяся после того, чем она там занималась.

Он рассмеялся.

—Подожди несколько годков, милый мой, и ты станешь более терпимым.

—Я не такой уж невежда, капитан. Я знаю, чем обычно занимаются матросы в порту в последнюю ночь перед уходом в море.

—Да ну? Знаком с этой стороной жизни?

Помни, что ты парень, помни, что ты парень и ради Бога, снова не красней!

—Разумеется, — ответила Джорджина.

Она чувствовала, что-то сейчас произойдет — этот дьявольский изгиб брови, смех, затаившийся в этих пронзительно-зеленых глазах. Но, даже находясь во всеоружии, она оказалась не готовой к следующему вопросу:

—Понаслышке или... из собственного опыта?

Джорджина поперхнулась и закашлялась на добрый десяток секунд, при этом капитан заботливо похлопывал ее по спине. Когда она вновь обрела способность дышать, то подумала, что, вероятно, несколько позвонков у нее сломано, и благодарить за это надо кирпичную стену с ее будто сделанным из кирпича кулаками.

—Не думаю, капитан Мэлори, что мой опыт либо его отсутствие имеет какое-либо отношение к этой моей работе.

У нее еще много чего было сказать по поводу его весьма необычных расспросов, однако последовавшее «совершенно верно» заставило обвиснуть взбухшие было паруса. И это к счастью, ибо ход ее мыслей не соответствовал в тот момент мышлению двенадцатилетнего. Однако и у него было что сказать.

—Ты должен простить меня, Джорджи. У меня такая привычка — говорить чуть презрительно, это чтобы ты знал. А если это кого раздражает, то я еще жару поддаю. Поэтому постарайся не принимать такое на свой счет, и, честно говоря, досада твоя меня немало повеселила.

Ей никогда не доводилось слышать подобных... нелепостей, а он произносил их без всякого намека на раскаяние. Нарочно привести в ярость. Нарочно раздразнить. Нарочно оскорбить. Чтоб ему гореть в аду, он был еще более отъявленным подлецом, чем она полагала вначале.

—Не могли бы вы удержаться от подобных провокаций... сэр? — выдохнула она.

Он издал короткий смешок.

—И лишится драгоценных крупиц благоприобретенной мудрости? Ну нет, милок, я не отказываю себе в развлечениях — ни ради мужчины, ни ради женщины или ребенка. В конце концов, у меня их так мало осталось.

—Не щадите никого, да? Не делаете исключения даже для больных детей? Или же вы считаете, что я уже достаточно окреп, чтобы подняться, капитан?

—Формулируешь правильно, если, конечно... ты не взываешь о жалости. К этому можно было бы прислушаться. Итак, взываешь?

—Что я делаю?

—Взываешь о жалости.

Чтоб ему сгнить, он старался играть на ее гордости. А двенадцатилетние пареньки в своей неуклюжести зачастую немалые гордецы, на чем он несомненно и строил расчет. Девочка в этом возрасте не только бы просила ее пожалеть, но плакала бы при этом горючими слезами. Однако паренек скорее умрет, чем признается, что не в силах перенести какие-то насмешки, даже если они и безжалостные. Но дьявол его побери, что оставалось делать ей, женщине, мечтающей лишь о том, чтобы влепить ему пощечину, с размаху шлепнуть по этому спесивому лицу, однако лишенной этой возможности, так как мальчик Джорджи никогда бы такого не сделал?

И только посмотрите на него — смущенное выражение лица, напряженные плечи и торс, будто ее слова имели для него какое-то значение. Более чем вероятно, у него была заготовлена для нее еще одна порция великолепного сарказма, которой он не упустит случая с нею поделиться, услышав ее «да».

—У меня есть братья, капитан, все старше меня, — произнесла она жестким холодным тоном. — Так что для меня не в новинку, когда тебя травят, изводят, осыпают насмешками. Делают они это с удовольствием... хотя, конечно, не с таким, как вы.

—Хорошо сказано, парень!

Как это ни было ей неприятно, он выражал радость не только в словах, но и всем своим видом. О, если бы она могла влепить хотя бы одну пощечину, прежде чем сбежать с «Мэйден Энн».

Однако тут она задохнулась от новой волны чувств, поскольку мужчина, подавшись вперед, подобно тому как это сделал мистер Шарп, взял ее за подбородок, чтобы тщательно осмотреть лицо. Лишь в отличие от прикосновений мистера Шарпа капитанские были гораздо мягче, на левой щеке она ощутила два его пальца.

—Подобное мужество и, как и говорил Конни, ни единого волоска. — Пальцы проследовали от гладкой щеки к челюсти, причем совершали свой путь очень, очень медленно, или это ей казалось в ее нынешнем перевозбужденном состоянии. — Ты мне подходишь, приятель.

Джорджине опять могло сделаться плохо, если предвестником этого могло служить странное неудобство в нижней части живота. Однако порожденное нервозностью бурление в желудке у нее вновь улеглось, как только капитан убрал руку. Ей оставалось лишь проводить взглядом его спину: повернувшись, он вышел из каюты.

Странное ощущение, испытываемое Джорджиной, исчезло уже, должно быть, через мгновение, но еще добрых пять минут ей пришлось приводить в порядок свои смешавшиеся мысли, прежде чем она сообразила, что в конце концов осталась в каюте одна. Когда она утвердилась в этом убеждении, то издала столь громкий звук, выражающий отвращение, что он мог быть услышан любым оказавшимся по ту сторону двери. Но там не было никого, в чем она убедилась в следующий миг, распахнув дверь настежь.