Реджина издала смешок.

—Но у кого, по-твоему, он перенял эту привычку?

—У Джеймса?

—Вот именно.

Джорджина уже начинала жалеть, что затеяла этот разговор.

—Но ты все же не ответила на мой вопрос.

—Это все неотъемлемая часть ответа, моя дорогая. К тому времени, когда дядя Джеймс переехал в Лондон, у него уже имелась репутация беспутного повесы. Однако он уже не гонялся за любой юбкой, поскольку необходимости такой у него не было. В это время уже его преследовали. И большинство бросавшихся ему на шею были замужними дамами.

—Мне кажется, я начинаю понимать, — сказал Джорджина.

—Я надеялась, что ты поймешь. Почти всякий вызов на дуэль имел под собой основания: он исходил от мужей. Ирония заключается в том, что Джеймс, может, и принимал то, что ему предлагалось, но никогда об этом ни с кем не делился. Однако находились такие сумасбродки, столь им увлеченные — ну, он тоже был дьявольски красив, помоложе — что они начинали бахвалиться, даже если он лишь посмотрел в их сторону. Так что вполне логично, что он не испытывает особого уважения к супружеству, повидав столько супружеской неверности.

—Во что и сам внес вклад, — не без язвительности заметила Джорджина.

—Этого никто не станет отрицать, — улыбнулась Реджина. — В конечном счете, он снискал сомнительную репутацию первого распутника и повесы в Лондоне. Даже Тони он посрамил, а ведь в свое время у Тони слава была самая дурная.

—Была бы признательна, если бы Энтони не упоминался в этой связи, — проговорила Розлинн. — Он исправившийся распутник.

—Вот и мой Николас, скажу я тебе. Но что касается дяди Джеймса, то неудивительно, что, видя на протяжении стольких лет худшие стороны супружества, он стал презирать лицемерие брачной жизни, в особенности неверных жен, которых вокруг предостаточно. Дал клятву, что никогда не обзаведется собственной, и мы все были уверены, что он решил это всерьез.

—Уверена, что именно так он и считал. В конце концов, он же не делал мне предложения.

Последнее Реджина под сомнение не ставила. Ей уже говорили, что Джеймса заставили вступить в брак, причем сказал сам Джеймс, еще до того, как это смог сделать Энтони. Однако ей трудно было представить, что это значит — «заставили».

—Меня это так удивляет, Джорджи, — сказала она задумчиво. — Ты просто не знаешь дядю Джеймса...

—Но вот ты как раз мне о нем и рассказываешь. Так редко мне удается из него вытянуть что-нибудь о нем самом. Есть ли еще что-нибудь такое, что, на твой взгляд, мне следует знать?

—Сегодня вечером может всплыть то обстоятельство, что был период, когда семья от него отреклась. Тогда он на десять лет уезжал из Англии. Конечно, он уже восстановлен в своих правах. Наверное, он тебе об этом говорил?

—Нет.

—Ну, тогда это та тема, которую лучше тебе самой в разговоре с ним затронуть, мне как-то не с руки говорить, что...

—Что он покрыл себя позором под именем «капитан Хок»?

У Реджины загорелись глаза.

—Так он все же рассказывал тебе?

—Нет, он признался в этом моим братьям после того, как они его узнали. Можно сказать, в высшей степени неудачно, что двое из братьев сталкивались с Джеймсом в открытом море, когда он еще не отошел от своего пиратства.

Реджина втянула воздух:

—Ты имеешь в виду, что братьям было об этом известно? Боже правый, еще счастье, что они его не повесили!

—Ну, вообще-то, они хотели, особенно Уоррен, — с отвращением проговорила Джорджина. — Но сам Джеймс так старательно в тот вечер исповедовался, что вполне заслуживал виселицы.

—И как же получилось, что... его не повесили? — осторожно поинтересовалась Реджина.

—Он бежал.

—С твоей помощью?

—Не могла же я позволить, чтобы Уоррен своего добился — только потому, что он из-за меня на него обозлился. Он сам бабник порядочный, этот лицемер.

—В общем, все хорошо, что хорошо кончается, как гласит поговорка, — сказала Розлинн, на что Реджина фыркнула.

—Не слишком-то, по-моему, все хорошо, когда против дяди Джеймса ополчилась вся семья.

—Не волнуйся, Регги. Ну кому придет в голову, что он будет беспокоиться из-за такой безделицы, а? Особенно, если он тут, а они за океаном. Когда он настроится, я уверена, то помирится с ними — ради Джорджи.

—Джеймс?

Преувеличенное недоверие Реджины заставило Розлинн буквально повалиться со смеху.

—Возможно, ты и права. Но он не слишком будет стараться простить или забыть. Твой несчастный муж на собственном опыте в этом убедился, не так ли?

—Не надо мне напоминать об этом. Не сомневаюсь, что сегодня вечером Николас вволю потешится, получив возможность посмеяться над Джеймсом, особенно когда узнает, что женился он при тех же обстоятельствах, как и Николас на мне. — Заметив вопрос в глазах Джорджины, добавила: — Твой муж не единственный, кого к алтарю подтолкнули. В случае с Николасом в ход и шантаж пошел, и подкуп, при этом Тони выразил надежду, что Николас откажется и тогда он сможет разорвать его на куски.

—А Джеймс?

—Он в этом не участвовал. Мы даже не знали, что он уже вернулся в Англию. Однако случилось так, что и мой муж однажды столкнулся в открытом море с капитаном Хоком. Так что, если они будут сегодня держать себя как смертельные враги, не придавай этому значения.

Джорджина встретила эти слова взрывом смеха.

Несмотря на то, что встреча считалась семейной, Джорджина поняла, что такие события носили здесь весьма официальный характер, — по тому, что Реджина развернула перед ней совершенно ослепительное вечернее платье, которое ей предстояло надеть. Коричневый материал так мерцал и переливался, что смотрелся отполированной бронзой, плюс корсаж из тюля с блестками — Джорджина поистине сверкала в этом образце портновского искусства. По меньше мере, наряд ей самой очень нравился. Принужденная так долго одеваться в пастельных тонах, она жаждала более темных, идущих зрелой женщине, и сейчас эти тона для нее были более уместны. И для своего будущего гардероба она уже выбрала смелые, резкие цвета.

Спустившись чуть позже вниз, они нашли мужчин в гостиной и убедились, что и те оделись подобающим образом. Энтони был не по моде одет во все черное, кроме небрежно завязанного белоснежного галстука. На Джеймсе для этого случая был атласный сюртук, но такого темного изумрудно-зеленого оттенка, что щегольским его никак нельзя назвать. Но что этот цвет сотворил с его глазами! Они сверкали, как драгоценные камни, в глубине которых зажигались огоньки, зелень глаз сделалась еще более живой и излучала свет. А Джереми, этот шалопай, был воплощенный денди в своем вызывающего ярко-красного цвета сюртуке и скандального вида зеленых бриджах до колен — сочетание вещей, как шепнула Джорджине Реджина, рассчитано на то, чтобы позлить его отца.

Присутствовал и Конрад Шарп, что не удивительно, так как и Джеймс, и Джереми считали его членом семьи. Прежде Джорджина никогда не видела его одетым для выхода в свет — а дело дошло до того, что была даже сбрита его шкиперская бородка. Однако и он впервые видел ее в чем-то ином, нежели в ее мальчишечьей одежде, и трудно было ожидать, что он не обратит внимание на это обстоятельство.

—Боже милостивый, куда же, Джордж, подевались твои штаны? Не насовсем, а?

—Очень остроумно, — пробормотала она.

Конни и Энтони ответили на это короткими смешками, Джеймс уставился на ее глубокое декольте, а Реджина заметила:

—Стыдно, Конни. Разве так говорят даме комплимент?

—Так ты уже взяла ее под свое крыло, нахаленок? — проговорил он, притягивая ее, чтобы обнять. — Тогда прячь коготки. Джордж так же, как и ты, не нуждается в лести, да, кстати, и в защите тоже. К тому же небезопасно адресовать ей комплимент, когда ее муж рядом.

Игнорировав это дурачество, Джеймс сказал племяннице:

—Как я понимаю, это один из твоих нарядов, дорогая, так вот, должен тебе сообщить, что вырез у тебя чересчур глубокий.