— Это неправда! — кричала Констанс. — В этом возрасте я не была такая, как Эллисон. Я бы никогда не пошла с парнем в лес заниматься тем, чем занималась Эллисон.

— Откуда ты знаешь, чем занималась Эллисон? Ты даже не дала ей возможности сказать хоть слово, а сразу начала работать своим ядовитым языком.

— Говорю тебе, я просто знаю и все!

— По собственному опыту? — спросил Майк.

— О, как я тебя ненавижу! Как я тебя ненавижу!

— Нет, — сказал Майк, — ты ненавидишь не меня, ты ненавидишь правду. Разница между нами, Констанс, в том, что я принимаю правду, какой бы она ни была. Но что я ненавижу, так это ложь.

Он завел машину и, не сказав больше ни слова, поехал к ее дому на Буковой улице, и Констанс знала, что она его потеряла.

— Как ты мог говорить, что любишь меня? — сказала она, выходя из машины. — Как ты мог любить меня, а потом говорить так, как сегодня вечером?

— Я не сказал, что стал любить тебя меньше, Констанс, — устало сказал Майк. — Я только сказал, что ненавижу ложь. Я два года хотел, чтобы ты вышла за меня замуж, потому что я любил тебя. Я и сейчас хочу, чтобы ты вышла за меня, потому что я тебя люблю, но я не могу видеть, как ты лжешь каждый раз, когда не можешь посмотреть правде в глаза.

— А ты, наверное, никогда не врал, — по-детски сказала Констанс.

— Очень редко, — сказал он, — когда правда могла причинить больше вреда, чем пользы, и редко заходил так далеко, чтобы врать самому себе. Более того, Констанс, я никогда не лгал тебе. Между мужчиной и женщиной не может быть ни доверия, ни уверенности друг в друге, если нет правды.

— Хорошо, — разозлившись, сказала Констанс. — Если ты хочешь правду, пошли в дом, и ты получишь ее. Всю до последней капли. Пошли.

Майк прошел за ней в дом. Констанс вошла в гостиную, он закрыл входную дверь и дверь в холл, задернул все шторы, а Констанс, как каменная, сидела на диване и наблюдала за ним.

— Хочешь выпить? — робко спросила она, — вся злость неожиданно куда-то исчезла.

— Нет, — ответил он и встал, облокотившись на дверь, ведущую в холл. — И ты тоже. Давай закончим с этим. Начинай с самого начала и, ради Бога, попробуй быть искренней, хотя бы когда нас двое.

Стоя возле дверей в ожидании, когда она заговорит, он напоминал тюремщика, лицо его стало жестким и суровым, — таким Констанс его никогда не видела. Он не смягчился, и когда она начала перечислять факты своей жизни. Несколько раз он отходил от двери прикурить сигарету, но ни разу не предложил ей закурить, и несколько раз, голосом, который она не узнавала, Майк прерывал ее рассказ, когда она теряла концы своей истории.

— Это ложь, — как-то сказал он, и Констанс, пойманная в собственные сети, начала рассказ заново.

— О чем ты умалчиваешь? — спрашивал он, и Констанс выкладывала о себе все, в чем всегда считала стыдным признаться.

— Расскажи этот кусок еще раз, — сказал он, — посмотрим, получится ли у тебя дважды рассказать его одинаково.

Эту ночь Констанс запомнила на всю жизнь. Когда все кончилось, Майк, бледный и измученный, прислонился к двери.

— Это все? — спросил он.

— Да, — ответила она, и он поверил ей.

И только гораздо позже Констанс осознала до конца, что сделал для нее Майк. В следующие недели она превратилась в другого человека: она свободно шла но улице и впервые ничего не боялась. Больше у нее никогда не возникало необходимости искать убежища во лжи и притворстве, и, только когда она наконец это осознала, Констанс поняла, что имел в виду Майк, когда говорил о мертвом грузе раковины, который она всегда таскала на себе. Но в эту ночь она еще этого не понимала. Не было ничего, кроме огромного желания и голода, которые заставили ее впервые в жизни протянуть вперед руки.

— Пожалуйста, — прошептала она, и не успел он шагнуть ей навстречу, Констанс кинулась к нему. — Пожалуйста, — плакала она, — пожалуйста. Пожалуйста.

Майк обнял ее, его губы прижимались к ее щекам, глазам, шее. Констанс плакала, а он шептал:

— Дорогая, дорогая, дорогая.

Он растирал ей спину между лопаток, пока она не успокоилась. Потом он сел, не отпуская ее, и стал убаюкивать в своих объятиях. Констанс прижалась лицом к его плечу, согретая своим желанием отдавать, отдавать, отдавать. Она нежно провела кончиками пальцев по его щеке и прошептала:

— Я не знала, что так может быть, — так легко и не страшно.

— Может быть еще и по-другому, даже смешно.

Она, тихонько покусывая, целовала его, и скоро они уже сами не могли различить слов, которые говорили друг другу.

Впервые за время их отношений она сама разделась перед ним и с радостью давала ему смотреть на себя. Она не лежала тихо в его объятиях.

— Все, что угодно, — говорила она. — Все, что угодно.

— Я люблю в тебе этот огонь, люблю, когда ты двигаешься.

— Не останавливайся.

— Здесь? И здесь? И здесь?

— Да. О да. Да.

— У тебя соски твердые, как бриллианты.

— Еще, дорогой. Еще.

— У тебя абсолютно распутные ноги, ты знаешь об этом?

— Я тебе нравлюсь, дорогой?

— Нравишься? Боже!

— Тогда сделай мне это.

Он поднял голову и улыбнулся ей в глаза.

— Сделать что? — дразнил он. — Скажи мне.

— Ты знаешь.

— Нет, скажи. Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Она умоляюще посмотрела на него.

— Скажи, — настаивал он, — скажи, что?

Она прошептала ему на ухо, и он сильно сжал ее за плечи.

— Так?

— Пожалуйста, — шептала она, — пожалуйста, — и потом: — Да! Да, да, да.

Потом она лежала, положив голову и руку ему на грудь.

— Первый раз в жизни мне не стыдно после этого, — сказала Констанс.

— Я должен быть отвратительным и сказать: «Что я тебе говорил?»

— Как хочешь.

— Что я тебе говорил?

Она слегка повернула голову и укусила его.

— Ой!

— Возьми обратно!

— Хорошо! Хорошо!

— Уверен?

— О, ради святого!

— Обещаешь?

— Ты — каннибал! Да.

Она поцеловала его туда, куда укусила.

— Любишь меня?

Он приподнялся на локте и положил руку ей на горло — так, что она чувствовала свой пульс на кончиках его пальцев. Он долго смотрел ей в глаза, пока она не почувствовала, как в ней снова нарастает желание.

— Не могу смотреть на тебя, — хрипло сказал он.

— Ты ведь не только из-за секса со мной, да?

— Не знаю. Сначала надо попробовать тебя еще раз.

— Пожалуйста, это обойдется в два доллара.

— Веди себя хорошо, и я дам на чай.

— О, дорогой, — неожиданно сказала она. — Дорогой. Я больше не боюсь, — и ее голос задрожал от счастья и облегчения.

— Я знаю, — сказал он. — Я знаю.

Через несколько недель после этого Майк сделал ей предложение, и Констанс просто и прямо сказала ему: «Да», и пошла домой сообщить об этом Эллисон.

— Майк и я собираемся пожениться, Эллисон, — сказала она.

— О? — сказал ребенок, который больше не был ребенком. — Когда?

— Как можно быстрее. Может быть, в следующий уикенд.

— Почему вдруг такая спешка?

— Я люблю его, и я ждала достаточно долго, — сказала Констанс.

Констанс Росси закончила вытирать столовое серебро и убрала его. «Я потеряла Эллисон не из-за того, что вышла за Майка», — подумала она. Это было во время их долгого разговора об отце Эллисон, и Констанс проиграла. Хотя она искренне старалась честно отвечать на все вопросы дочери.

— Ты любила моего отца? — спросила Эллисон.

— Не думаю, — честно призналась Констанс. — Не так, как я люблю Майка.

— Понимаю, — сказала Эллисон. — Ты уверена, что он мой отец?

«Она ненавидит меня», — подумала Констанс и старалась быть с дочерью помягче.

— Я не ищу для себя оправданий, — сказала она. — Но то, что случилось между мной и твоим отцом, может произойти с каждым. Я была одинока. Я нуждалась в ком-то, а он был рядом.

— Он был женат?

— Да, — понизив голос, ответила Констанс. — Жена, и у него было двое детей.