Я кое-как поднялся с пола и, пошатываясь, направился по узкому проходу к бочке с водой. У Лилианы был усталый вид, однако она не смыкала глаз. Поразительно, но принцесса по-прежнему спокойно дрыхла.

— Она спит! — прокричал я Конраду.

— Захлопни пасть, мерзкое отродье! — раздался мелодичный хор женских голосов.

— Тогда разбуди ее, — велел Конрад, после чего наступила тишина: женщины узнали голос епископа, а если не узнали, то интуитивно угадали его ранг. — Она здесь заложница, а не принцесса.

Сапоги поднялись по трапу и скрылись из виду.

— Да и вообще, принцесса ли она? Что-то я сомневаюсь, — прошептала захмелевшая Лилиана. — Какая принцесса смогла бы спать среди всего, что здесь творилось?

— Разве ты не дала ей снадобье? — прошептал я в ответ.

— Шутишь? Будь у меня такое действенное снадобье, сама бы его приняла.

Несколько минут спустя я был уже на палубе вместе со своей спасенной, и мы оба щурились от света. Лилиана переодела ее в верхнюю тунику, подпоясанную ремнем, которая не очень-то ей подходила по размеру: туника была с низким вырезом, чтобы демонстрировать все прелести Лилианы, потому ее следовало носить с точно так же низко вырезанной сорочкой, но сорочка Джамили скромно доходила до шеи. Сочетание облегающей туники со свободной сорочкой под ней было не очень удачным. Кроме того, Джамиля была ниже Лилианы почти на голову, и пропорции у нее были другие, так что все на ней сидело плохо. В наряде с чужого плеча, со смуглой кожей, без блестящего покрывала на лице принцесса Джамиля выглядела почти серой мышью, но осанка у нее была по-прежнему королевская, аж дух захватывало.

Мы осторожно переступали через спящих на наклонной палубе женщин, а те просыпались и потягивались, разминая затекшие конечности. Большинству из них ночью так и не удалось поспать, и теперь они не скатывали тюфяки, намереваясь соснуть днем, во время пути. Матросы, не желавшие, чтобы палубу усеивали спящие тела, покрикивали на женщин, чтобы те собирали манатки. Женщины не обращали на них внимания. Еще больше не радовало матросов появление Конрада, ибо все они, разумеется, знали, что священник на корабле приносит неудачу. К тому же в отличие от шлюх священники вряд ли способны компенсировать риск, связанный с их присутствием.

Епископ Конрад пристроился на огромной канатной бухте в носу корабля. У его ног сидели двое слуг, рядом находился Грегор. Был еще и третий господин, с виду аристократ и ровесник Конрада. Он стоял по другую сторону бухты, скрестив руки и прислонившись к фальшборту.

— Приветствую тебя, дочь моя, — произнес на местном наречии Конрад, когда мы с принцессой приблизились. Он протянул ей руку, чтобы она поцеловала его кольцо, но принцесса только равнодушно посмотрела на него.

Я впервые видел ее лицо при дневном свете. Они с Лилианой были примерно одного возраста — на несколько лет младше меня, — но в остальном принцесса на нее не походила. Лилиана была от природы наделена веселым и добрым нравом. Джамиля лет в двадцать, должно быть, отличалась строгой красотой, и даже сейчас ей нельзя было отказать в удивительной привлекательности, но живости в ней не было. Широкое лицо. Очень темные глаза и брови. Волосы, спрятанные под длинным шарфом, были либо курчавые, либо давно не чесанные, ибо шарф лежал неровно. Смуглый цвет лица. Я как собственник (все-таки она была моей принцессой) счел ее симпатичной, хотя ей недоставало женской красоты в общепринятом смысле слова.

Джамиля повернулась к Конраду и на говоре, который мы все интуитивно использовали — смесь итальянского, французского и других языков, — ответила строго, словно отчитывала епископа:

— Полагаю, вы желаете обратить меня в религию святого Павла.

— Я намерен, госпожа, разделить с вами религию Иисуса Христа, — исправил ее епископ, словно наставляя несведущего ребенка.

— Вы хотите обратить меня в иудейскую веру? — растерялась принцесса.

Мне это понравилось. Может быть, у нее все-таки есть чувство юмора.

Конрад и не подозревал, что ему подсунули наживку.

— Госпожа, я с прискорбием вижу, что вы, хоть и провели пять лет среди нас, по-прежнему не знаете нашей веры. Начнем с самого начала.

— «В начале было Слово», [11]— тут же процитировала она.

У Конрада округлились глаза.

— Вы знаете Библию?

— От Бытия и дальше. Альфу и омегу, как говорят в Византии.

— Чудесно. Значит, вы уже приобщились к Слову Божьему, — улыбнулся Конрад.

— Там, откуда я родом, Словом Божьим называют Коран. Но меня очень позабавили рассказики из вашей книжки. Особенно из Ветхого Завета. Не обижайтесь, ваше преосвященство, но после смерти Иисуса все стало как-то назидательно и скучно.

Аристократ-незнакомец возмущенно фыркнул, я громко захохотал, а Конрад злобно на меня посмотрел.

— Прошу прощения. — Мне пришлось изобразить кашель. — Продолжайте.

Конрад внимательно вгляделся в лицо принцессы.

— Итак, вы читали Слово Божье, но оно не наполнило вашу душу сиянием.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, — ответила Джамиля, помолчав секунду. — Это сияние… — Она стала подбирать подходящие слова. — Оно должно было бы заставить меня жить по-другому или просто вдохновить на то, чтобы я молилась Господу по-другому?

Конрад заморгал.

— Тонкий вопрос. У вас больше ума, чем у большинства женщин. — Он бросил взгляд на Грегора. — Вам предстоит не просто спасти душу, а, возможно, взрастить ее.

— Да, из нее может получиться вторая Хильдегарда Бингенская, [12]— изрек незнакомец по-французски и не без доли иронии.

Его теноровый голосок разнесся по всей палубе, несколько женщин взглянули на него и тут же отвернулись без всякого интереса.

— Я читала Хильдегарду Бингенскую, — парировала принцесса, обратившись к вельможе на безупречном французском. — Она неплохо разбиралась в медицине, особенно в той части, что касается кровотока в человеческом теле, но до просвещенных мужей моего народа ей далеко. И музыка у нее довольно красивая, если учесть ограничения, в которых ей приходилось сочинять. Однако мне бы не хотелось стать аббатисой. Религия святого Павла не пробуждает во мне отзыва.

— Почему ты называешь ее религией святого Павла? — возмутился тенорок, пропустив остальные ее замечания (которые нас с Грегором не оставили равнодушными).

— Потому что до Павла никакого христианства не существовало, — деловито ответила она. — Ваш Иисус просто пытался реформировать иудаизм, как впоследствии это делала секта караимов или шииты внутри ислама. Его последней вечерей была иудейская Пасха. И отдельной верой это не было, пока один парень по имени Саул не перегрелся на солнце до галлюцинаций. В голове у него все смешалось так, что он даже перепутал собственное имя.

Такой ответ не понравился незнакомцу, а епископу, видимо, причинил смертельную муку.

— Где ты все это услышала? — строго поинтересовался Конрад.

— Священник Барциццы пытался меня обучить, — сказала она. — Разумеется, он высказывался по-другому, но не нужно обладать большой прозорливостью, чтобы понять, что вашу религию основал человек, страдавший солнечным ударом. Наверное, поэтому он изрекал безумные вещи, например, что не должно совокупляться, если есть возможность этого избежать. Даже Маймонид [13]не проповедует такую чушь. — Она презрительно оглядела палубу. — Я нахожу странным, что этот корабль специально выделен для совокуплений, хотя мы находимся на его борту с высокой целью — способствовать распространению христианства. И еще более странным считаю то, что вы будете убивать людей, проповедуя христианство. Не припоминаю, чтобы Христос кого-то об этом просил.

— Христос ни за что бы не потерпел, чтобы его святой город оказался в руках кровожадных неверных, — упорствовал епископ.

— Этот город и был в руках кровожадных неверных, когда Христа распяли, — возразила она. — Они тогда звались римлянами. Но, уверена, он бы обрадовался, узнав, что в конце концов город возвратили его соплеменникам, иудеям. А вы собираетесь вернуть его иудеям, после того как вырежете всех мусульманских женщин и детей, что окажутся в пределах города?