Ветер дул свежий, но холодный и резкий. Он вырывал слова прямо изо рта, так что мы с Лилианой быстро отказались от попыток обсудить Джамилю, оставшуюся внизу. Моряки говорили очень кратко. Одна фраза у них составляла целый абзац: «ветер», «Задар», «Византия», «другой линь» — подобные высказывания воспринимались как длиннющие монологи.
Такой качки мне раньше испытывать не приходилось, разве что во время мрачного перехода через «рукав» — пролив, плохо защищающий Британию от варварских орд. Те, кто сравнивает выход в море с прогулкой верхом на лошади, скачущей легким галопом, или сильно ошибаются, или это должна была быть хромая кобыла высотой с десяток ярдов, которая бежит не переводя духа и каждые несколько секунд сильно взбрыкивает. Когда то, что должно быть незыблемо, начинает уходить из-под ног… В общем, это не то испытание, которое боги предназначили смертным.
Почти весь день солнце жарило немилосердно и злобно отражалось от воды с ничуть не меньшей силой. Принцесса Джамиля оказалась совершенно невосприимчива ко всем неудобствам путешествия и большую часть времени проводила в трюме, где ветер и солнце ее не беспокоили, хотя качка действовала сильнее в темноте и смраде.
Первые несколько часов все женщины на верхней палубе валились друг на дружку, хватаясь за все, что попадалось под руку, — за тяжелые витки линя, оснастку, мачты и даже за сундуки, привязанные по бокам судна. Матросы то и дело на них покрикивали, чтобы они сидели на месте и не путались под ногами. Я устроился в центре корабля, ибо Барцицца был прав: здесь меньше качало. Подумал о боевых конях на грузовых судах, прикидывая, как они все это перенесут. Отто, конечно, объяснял, что каждого коня поместят в стропы, так что даже самая сильная качка их не покалечит, но все равно для животных такой переезд — настоящий ад. Как только их выпустят на травку на первой же стоянке, обратно на корабли загнать коней не удастся. Теперь, когда у меня была собственная причина быстро добраться до Египта — благополучное возвращение принцессы Джамили, — эта проблема не на шутку тревожила меня, чего раньше никогда бы не случилось.
Зато на моряков смотреть было любо-дорого. Не то что мы, сухопутные крысы. Они относились к кораблю, как рыцарь относится к своему коню или музыкант к своей лире: бережно, заботливо, внимательно. Все они были загорелые, и я никак не мог определить их возраст, ибо среди них были молодые мужчины с лицами стариков и старики с гибкими, как у юношей, телами. Капитан стоял на корме и весь день просто глазел на нас (так это выглядело со стороны). На каждом борту он поставил по мальчишке. Если ему казалось, что мы слишком близко подходили к другому кораблю, он кричал мальчишкам, а те, в свою очередь, передавали приказ рулевому. Тот натягивал лини, чтобы выправить рули, торчавшие с боков корабля наподобие чересчур длинных весел. Матросы подскакивали в одну секунду, словно стайка рыбок, и кидались выполнять громко отданный приказ. Они натягивали какие-то веревки (фалы), бросаясь с ловкостью акробатов на одну веревку вчетвером или впятером. Какое-то время меня забавляло зрелище, когда они что-то натягивали в одном месте, а совсем в другой части корабля поднимался треугольный парус, привязанный к реям, которые, в свою очередь, крепились к высоченным мачтам.
Мы все время шли в виду берега, потому что венецианцы каждый третий день пополняли запасы воды на галерах. На таких стоянках нанимали временную команду моряков, знакомых с местными опасностями. На переговоры с этими людьми тоже уходило довольно много времени. Дни становились короче, а из-за мелководья Адриатики можно было безопасно плыть только при хорошем дневном свете. Путь на юг предстоял долгий.
После нескольких часов тяжелых испытаний я оступился и чуть не свалился за борт. Корабль шел так быстро, что вряд ли остановился бы выловить меня, и я вдруг остро осознал, насколько бренно мое существование и насколько мне нужно — просто необходимо — избежать смерти. А ведь днем раньше мне было бы трудно даже представить такое. Вопреки собственным намерениям пришлось пожить чуть подольше, чтобы доставить ее высочество домой.
В первый же день путешествия выяснилось, что моряки не любят, когда на корабле находятся женщины, из-за каких-то страхов, связанных с русалками. (Лично мне это показалось бессмысленным: если русалка опасна тем, что заманивает мужчину в воду, то почему бы не держать под боком хорошеньких женщин, способных соблазнить тебя остаться на борту? Я приводил этот аргумент многим матросам, но они упорствовали в своем страхе, словно гордились им.) Самые суеверные матросы отказались пополнить команды кораблей, которые перевозили шлюх. Поэтому «Венеру» обслуживали два типа моряков: те, кто совершенно не был подвержен суевериям, и те, кто решил, что они все-таки могут побороть свой страх за хорошую плату — деньгами или натурой. Первые быстро поняли преимущества вторых и притворились, что тоже к ним принадлежат. Шлюхи — самое смышленое подразделение войска — все это заранее предвидели и потому приготовились. Наше судно было, наверное, самым веселым в целой Адриатике.
Как только корабли бросили якоря на ночь, во всем флоте началась сумасшедшая гонка к баркасам, тащившимся за галерами и транспортными судами, — каждый стремился быть первым. Морякам, разумеется, отдых не полагался. Им предстояло очистить борта от ракушек и водорослей; проверить, не спутаны ли веревки; смазать и залатать мачты, пострадавшие на сильном ветру; проверить швы парусов — самые уязвимые места.
Но для армии вечер означал кутеж. Женщины, чтобы мужчины точно знали, куда держать путь, увешивали борта «Венеры» и «Афродиты» своим бельем — по примеру других кораблей, где на ветру хвастливо трепетали рыцарские вымпелы. Наш корабль был таким же грязным и пропахшим уксусом, как и другие, но колдовство женского смеха преобразило его во всех умах во дворец с парусами. На «Венере» было больше фонарей, музыкантов и вина, чем на других кораблях, и это тоже способствовало поддержанию иллюзий.
Когда Отто впервые оказался у тюфяка Лилианы и узнал сине-зеленое покрывало Барциццовой принцессы, он почти сразу понял, что вляпался. Сильно вляпался.
— Что она здесь делает? — рявкнул он смущенно.
Лилиана, сидевшая рядом на корточках, потупилась, чтобы не смотреть ему в глаза; а Джамиля тем временем крепко спала и даже не шелохнулась. Наступила короткая неловкая тишина. Неловкость усилилась, зато стало не так тихо, когда я высунул голову из-за бочки и сказал:
— Она здесь по моей инициативе.
По-моему, именно в эту секунду до Отто дошло, что ему придется пересмотреть свой рассказ о нашей последней стычке.
Эта мысль не привела его в хорошее настроение.
Подозреваю, он с большим удовольствием прибил бы меня прямо там, если бы ему дали волю. Но Лилиана подняла руку и прижала ладонь к его колену. Он взглянул на нее, закипая.
— Не привлекай внимания! — яростно прошептала она, искоса глядя на шумную толпу, напиравшую на юношу с трех сторон.
Целую минуту Отто оглядывал нашу троицу, пытаясь понять, что же случилось и как теперь ему быть.
— Ты тоже участвовала в сговоре? — злобно спросил он Лилиану.
Я поспешил ответить первым:
— Нет, это моя работа.
Немного успокоившись, Отто прошипел:
— Какая глупость — привести ее сюда!
— Согласен, — ответил я. — Но любой другой шаг был бы еще глупее.
Отто перевел дух и собрался сказать что-то еще, но в последнюю секунду засомневался.
— Да, — сказал я. — Тут есть о чем подумать. Советую отвезти меня на «Иннокентия», а ее оставить здесь.
— В таком случае именно этого я и не стану делать, — взбрыкнул Отто.
— Как знаешь. Любое другое решение будет еще глупее, — пожал плечами я.
Отто посмотрел вокруг на шумное пестрое собрание раздевающихся тел. Некоторые пытались что-то сделать в близко повешенных друг к другу гамаках, другие устраивались целыми группами на палубе. Фонари дико раскачивались вместе с кораблем и отбрасывали на всех нас тени, от которых начинала кружиться голова. От такого скопления тел становилось жарко. Дышать в трюме было нечем, а уж о том, чтобы уединиться, не могло быть и речи.
