За неделю ситуация упростилась, но совсем не так, как предсказывал Грегор. Благодаря таинственным силам, управляющим настроениями толпы, Николай Канавос, против воли провозглашенный императором в соборе Святой Софии, потерял всяческую поддержку и был казнен теми же самыми людьми, которые всего лишь за шесть дней до этого насильно водрузили ему на голову корону. Алексей и его отец, по слухам, были живы, но по-прежнему находились в тюрьме, окончательно свергнутые. Добраться до них было невозможно, как невозможно было добраться и до императорского лекаря Самуила, которого продержали во Влахерне всю неделю, чтобы он следил за здоровьем его бывшего величества. Иудеи из Перы, перепуганные насмерть безумием, творящимся вокруг, заперли свои ворота абсолютно для всех, включая меня. («Ты обещал не вмешиваться, — говорила Лилиана в панике, когда я попытался придумать, как пробраться за ограду, чтобы все-таки повидать Джамилю. — Ни во что не вмешиваться. Просто сиди тихо и страдай вместе с нами».)
Мурзуфла короновали в соборе Святой Софии, как только оттуда прогнали последних сторонников (сиречь палачей) Канавоса. А та таинственная сила, что управляет настроениями евнухов, вдохновила Константина Филоксенита передать варяжскую гвардию Мурзуфлу.
И все же в городе оставалось три помазанника Божия; поэтому даже сейчас Бонифаций и Дандоло надеялись на дипломатическое разрешение конфликта. В день коронации Мурзуфла они послали во дворец петицию с просьбой дать им возможность переговорить с Мурзуфлом, но получили ответ, что его величество Алексей V Дука занят другими делами.
Той же ночью брат Балдуина Фландрского, Анри, возглавил экспедицию на север, в маленький городок Филея, в котором, по сообщениям разведки, до сих пор можно было поживиться съестным. Недостаток провизии был настолько ощутим, что сказался даже лично на Бонифации. Люди целыми днями спали, когда не требовалось предпринимать ничего срочного, лишь бы сохранить силы. Я попытался было рыбачить, но зимой воды были не так щедры, как летом. Я хотел навестить Перу и посмотреть, как им там живется, но в отсутствие Самуила меня никто не собирался пропустить, как и выпустить за ворота Джамилю. Я мог бы вскарабкаться на стену у дома Самуила и попасть внутрь через окно второго этажа, но в Пере было слишком много бдительных глаз, причем особо тщательно они следили за домом лекаря. Я не мог даже просто подойти к воротам и попросить разрешения войти без того, чтобы не сбежалась половина поселения: люди стояли по ту сторону ворот и злобно смотрели на меня. Пришлось вернуться в хижину Грегора и попытаться успокоить взволнованную Лилиану — теперь она была убеждена, что станет вдовой, так и не успев побыть женой.
Отряд, возглавляемый Анри, состоял не из его обычных воинов, а из тех, кому хватило бы выносливости продержаться в седле двадцать миль пути. Выехали они при полной темноте, а позже дорогу им освещала прибывающая луна. Отто вызвался поехать добровольцем, чтобы мать его ребенка не испытывала недостатка в пропитании, хотя Лилиана предпочла бы, чтобы он остался дома. Грегор никуда не поехал, снова приковав себя на цепь к походному алтарю с маленьким противным распятием. Он обвинял себя в том, что Мурзуфл захватил власть. Я, в свою очередь, возражал, утверждая, что Мурзуфл — моя вина, раз именно я вызволил его из тюрьмы. Но в том, что я вообще здесь оказался с самого начала, была вина Грегора.
Тогда я перестал спорить и подумал, что разочарование Грегора во всем, что связано с пилигримами, было лучшее, что только могло с ним случиться. Разочарование — это всегда хорошо, оно облегчает душу, ибо иллюзии — особенно возвышенные, к которым тяготеет Грегор, — могут быть чрезвычайно тяжелой ношей. Поэтому я решил позволить ему прочувствовать это хорошенько, пребывая в уверенности, что, когда ему надоест кукситься, он вернется к действию, поднимется из пепла, как феникс, излучая уверенность и харизму, настроенный на благие поступки. В своих самых радужных фантазиях я даже допускал, что он отберет лидерство у Бонифация и сам поведет армию в Иерусалим, а там заключит с местными правителями какое-нибудь соглашение в духе Саладина, после чего все перекуют мечи на орала.
Но теперь было ясно, что разочарование Грегора приведет лишь к еще большему разочарованию — как одна опухоль нарастает на другой. Я продолжал надеяться, что хуже уже не будет и что в конце концов все само как-нибудь утрясется. Все-таки Грегор оставался Грегором, и даже в самую тяжелую минуту ему всегда удавалось поднять голову, расправить плечи и сделать то, что нужно, или хотя бы попытаться сделать.
Но только не в этот раз.
Хочу описать набег на Филею и ту роль, которую сыграл в нем Отто, ибо мне пришлось выслушать столько рассказов очевидцев, что их хватило бы на двадцать баллад. Дошло до того, что Лилиане становилось плохо от одного только слова «Филея».
Никто в тот рейд не отправился в полном боевом облачении — надевать и снимать доспехи без помощи оруженосца почти невозможно. К тому же воины хотели ехать налегке. Совершить набег оказалось просто: жители ретировались в леса, предпочтя не встречаться лицом к лицу с вооруженными конными воинами. Без всякого кровопролития весь город перешел к крестоносцам. И там действительно оказалось полно провианта, скота, сушеных фруктов, корнеплодов, хлеба, масла и сыра. Отряд позволил себе отдохнуть и попировать остаток дня и весь следующий день, послав в лагерь весточку, что вернется с добычей, которой хватит всей армии на целых две недели.
На следующее утро воины двинулись в обратный путь, медленно и радостно, со всем добром. Многое из награбленного было погружено на баржи, посланные вслед отряду, но скот пришлось перегонять по суше, а он передвигается медленнее лошадей. Тридцать рыцарей и конных воинов числом поболе — всего их было человек сто — трусили не спеша, убаюканные мирным безлюдным пейзажем вокруг. Чтобы окончательно не заснуть, они распевали рыцарские песни и играли в «угадайку» в этот сонный облачный день…
Но тут их встретила засада из четырех тысяч конных византийцев.
Мурзуфл, должно быть, бросился в седло в своих новых пурпурных сапожках прямо перед собором Святой Софии сразу после окончания коронации и больше не спешивался. Он собрал армию, в сорок раз превышающую численность отряда, за которым охотился, и сразу двинулся на Филею, захватив с собой икону Пресвятой Девы в золотом окладе с каменьями.
Пилигримы закричали в тревоге, лошади под ними заржали, но и те и другие получили закалку в боях и привыкли к неприятным сюрпризам. Воззвав к Иисусу, франки побросали копья — враг подобрался слишком близко — и вооружились мечами и кинжалами, чтобы отразить атаку.
Когда позже участники битвы пытались пересказать, как все было, они приходили в такое волнение, что не могли точно описать ни одной подробности, но очень скоро стало ясно, что крошечный отряд пилигримов полностью разгромил византийцев. Греки повернули вспять и побежали, многие погибли, но ни один пилигрим не пострадал и даже не был выбит из седла.
Император Алексей V и его охранник в панике помчались галопом обратно к городу, но Отто и еще несколько рыцарей решительно настроились догнать их — это было личное дело для Отто, потому что он тоже винил себя за Мурзуфла. Пока Отто преследовал своего бывшего сокамерника, охранник Мурзуфла бросил императорское знамя. Лошадь под Отто рванула в сторону, но тем не менее от грека не отстала. Тогда Мурзуфл швырнул икону назад через левое плечо, а сам продолжал мчаться вперед, надеясь оторваться от погони.
Отто проглотил наживку, резко развернул Ору и первым оказался возле иконы. Будь Ора чуть побыстрее, Отто мог бы поймать святой образ, даже не покидая седла. А так ему пришлось спешиться и накрыть собою икону, чтобы никто из остальных всадников не лишил его трофея. Он прижал Пресвятую Деву к груди, произносил молитвы и воздавал хвалу ее именем всю дорогу обратно в лагерь, где подарил икону Лилиане и объявил, что если у них родится дочь, то зваться она должна Марией.
