— Я в отставке, — с улыбкой ответил Феррис.

Француз понимающе улыбнулся.

Они предоставили ему машину с дипломатическими номерами и водителя для обратной дороги в Бейрут. Феррис с радостью согласился. Все кончено. Теперь у него только одна цель. Найти Алису.

Спустя сутки «Аль-Джазира» показала эту запись. Комментатор назвал ее «признанием предателя». Она смотрелась как публичная казнь через повешение. Может, и ужасающе, но глаз не отведешь.

К этому времени Феррис уже снова был у Хани, окруженный заботой и под защитой. Он даже не стал смотреть трансляцию. Пусть «признание» Сулеймана сделает свое дело. Пусть позор и чувство вины пронзят весь мусульманский мир, пусть звучат оправдания и контробвинения, пусть говорящие разражаются громкими тирадами, злорадствуют или просто ищут, куда спрятаться. Это займет не один день и даже не одну неделю. Пройдут годы, прежде чем террористическая сеть оправится от воздействия этого яда. Потому что если движение не может верить Сулейману, возвышенному архитектору джихада, то оно не может верить никому.

Первые дни они чувствовали себя неловко. Оба не хотели говорить слишком много из страха, что это вызовет бурю чувств и разрушит всякий шанс на счастливую жизнь. Они были очень деликатны друг с другом, как хорошая семейная пара, которая имеет чувство такта, достаточное, чтобы не расспрашивать друг друга о прошлых влюбленностях. Феррис пообещал, что развенчает всю ложь и будет жить, полагаясь только на правду, но это оказалось нелегко. Он прожил жизнь, в которой почти все оказалось ложью. Речь была скорее о том, чтобы начать все сначала, а не переписывать прошлое. Похоже, Алиса это понимала. У нее тоже хватало секретов, загадок, наполнявших ее жизнь в Иордании, таких, в которых она не могла окончательно признаться не только Феррису, но даже себе самой.

Они встретились в госпитале в Триполи. Алиса ждала там Ферриса все то время, что он отсутствовал. Когда она в первый раз вошла к нему в палату, Феррис разрыдался. Он не собирался вести себя подобным образом, но ничего не мог с собой поделать. Он попытался объяснить Алисе, что произошло, но потом сдался. В ответ она просто крепко обняла его. Она увидела синяки на лице и на шее. Взяла в руки его искалеченную ладонь и увидела, что на ней нет одного пальца, а другой забинтован. Все остальное она и сама могла хорошо представить. Феррис не стал рассказывать ей про последнюю схватку в Дамаске. Расскажет позднее, если расскажет вообще.

Хани предоставил им машину с водителем, и они вышли наружу, в сияние зимнего ливанского солнца. На горе у них за спиной лежал снег, а впереди искрилась чистейшая голубая вода. Эта чистота солнца и воды, казалось, смыла с них часть грязи в то же мгновение, как они вышли на улицу. Феррис решил отправиться в мечеть в Триполи, где, по словам Хани, его прадед был шейхом. Он хотел увидеть ее. Он показал Алисе каменный дом, где родился его дед, и она просто улыбнулась, будто уже знала, что он тоже был мусульманином.

После полудня они поехали на юг, обратно в закопченный изумруд Бейрута. Хани забронировал им номер в «Финикии» с видом на залив и заснеженную гору позади него. Алиса повесила на дверь табличку «Не беспокоить». Они начали медленно раздевать друг друга. Алиса изо всех сил старалась не касаться его ран. Она отвела его к кровати, и они легли. Они долго лежали, не начиная заниматься любовью, просто касаясь друг друга и вспоминая, позволяя любви и желанию вернуться к ним. Он ждал ее. Начать должен был не он. Пусть она сама возьмет его. И она сделала это.

Они провели в постели всю ночь и весь следующий день, заказывая прислуге еду, а потом уселись на балконе, выходившем к морю. Время растянулось до бесконечности. Им не надо было никуда спешить, не надо было ни о чем лгать. К вечеру Феррис начал засыпать и услышал, как Алиса поет ему колыбельную. Когда он проснулся, она перестала петь, а потом запела снова, касаясь спутанных черных волос на его голове. Феррис позволил своим мыслям медленно вернуться в прошлое. В своем роде, он проживал все в обратном направлении, но, может, это направление было прямым? Может, и так.

— Ты была частью этого, — сказал он.

— В конце — да, — ответила она, перестав петь, но продолжая гладить его волосы. — Я уже бывала в Сирии. И знала, что я делаю.

— Для Хани?

— Да. Он помогал мне оставаться в Иордании, и я иногда помогала ему. Но в последний раз я делала это ради тебя. Он сказал, что ты будешь в безопасности. Иначе ты никогда не стал бы свободен.

— Ты больше ничего не хочешь мне сказать?

Она надолго задумалась.

— Нет, — наконец сказала она. Коснувшись его лица, она улыбнулась и скоро заснула рядом с ним.

Они полетели обратно в Амман на личном самолете Хани. Хофман ждал их; возможно, он злился, но смог не показать этого. Как и предсказывал Хани, он присвоил себе всю славу, даже за операцию с «Аль-Джазирой». Хофман хотел получить полный отчет, и Феррис все ему рассказал, ничего не скрывая. Рассказ занял часа три, не прерываясь ни на минуту.

— Я хочу уйти в отставку, — сказал Феррис, закончив свой рассказ.

Хофман не стал его отговаривать. Только пробормотал, что целиком и полностью понимает его. Конечно, он мог вздохнуть с облегчением. Феррис был единственным американцем, который знал всю правду. И с этой точки зрения Хофман хотел бы в последнюю очередь видеть его на работе в ЦРУ.

Он предложил Феррису внушительное выходное пособие, не то чтобы золотое, но вполне серебряное. Пожизненные выплаты за утрату трудоспособности плюс особое пособие, поскольку он был ранен при исполнении. И особая премия из директорского фонда, «За отличную работу». Выплата за неиспользованные отпуска, премии за переработку и работу в опасных условиях. Не то чтобы настоящий подарок судьбы, но весьма немало. Хофман сказал, что они хотели тайно вручить Феррису медаль, и директор вручит ее ему, если он приедет в штаб-квартиру. Феррис отказался, и его медаль отправилась в сейф. К предыдущей, за Ирак.

Роджер Фариз и Алиса Мелвилл поженились в Аммане, в июне. Он слегка скрыл шрамы, отрастив волосы и бороду. Алиса сказала, что таким он ей нравится даже больше. Церемония была простой. Феррис не принял ислам, но на свадьбе были шейх-суннит и священник англиканской церкви, который и произносил все необходимые слова. На свадьбу прилетели родственники Алисы и мать Ферриса. Сначала Феррис не хотел приглашать шафера, но потом решил пригласить Хани. Тот очень обрадовался, поняв, что ему прощены все те манипуляции, которыми он занимался. После свадьбы Алиса продолжила работать с палестинскими детьми в лагерях беженцев. Феррис присоединился к ней, и люди в лагерях были рады ему. Он говорил на их языке, выслушивал их. Они проработали так до осени, живя в квартире Алисы в старом квартале города и уча друг друга поварскому искусству.

Но в сентябре, почти через год после того, как они встретились, их посетил Хани. Сначала он хотел поговорить с Феррисом наедине, но тот отказался, сказав, что с этим покончено навсегда. Тогда Хани изложил ситуацию им обоим. К нему обратился некий британский журналист, ведущий собственное расследование перестрелки в Алеппо, в которой был замешан недавно ушедший в отставку американский дипломат по имени Роджер Феррис, работавший тогда в Аммане. Хани сказал, что может спустить дело на тормозах, благо у него хватает друзей в Лондоне, Бейруте, Париже и Тель-Авиве, если утечка произошла где-то там. Но слухи уже пошли. Это означает, что Феррису и Алисе небезопасно оставаться в Аммане. Хани обещал защитить их, но сказал, что счел своим долгом сообщить об этом.

И в начале октября они переехали в другой арабский город, где тоже было Агентство по делам беженцев, которому тоже требовались добровольцы. Они не сообщили об этом даже друзьям. Перед отправлением из Аммана выяснилось, что Алиса беременна. У них родился ребенок, родился в арабском мире. Роджер и Алиса окончательно породнились с этой землей, став ее частью, влившись в ее кровоток. Они не избежали печального очарования этой культуры, принявшей их в свои руки. Да и не пытались. Так они и жили.