— Меня тоже это беспокоит, — сказал Феррис, вставая из-за стола и беря ее за руку. — Плохие времена.

Он мягко притянул ее к себе. Всего мгновение, казавшееся бесконечным, она была в его объятиях.

Феррис вез ее по улице Принца Мохаммада, к дому в старом квартале города. В машине она сидела молча, глядя в окно. Феррис уже забеспокоился, не зла ли она на него.

— Сверни налево, — внезапно сказала она. — Я покажу тебе место, в котором ты никогда не бывал.

Затем она быстро заговорила, указывая направления то туда, то сюда. Они запетляли по узким улочкам города и через пару минут оказались в нескольких километрах от центра, в районах, лишенных привычного столичного блеска, к которому привыкли посещающие город иностранцы. Промозглые, плохо освещенные улицы, вдоль тротуаров стоят полуразвалившиеся машины. Дома увешаны палестинскими флагами, потрепанными портретами Ясира Арафата и разрисованы небрежным граффити с антиамериканскими лозунгами.

— Остановись, — сказала она, когда машина въехала на вершину холма.

Впереди была узкая, чуть шире коридора, дорога, ведущая к кварталу плохо оштукатуренных домов из шлакоблоков. Феррис опасливо осмотрелся. Это был лагерь палестинских беженцев, один из самых старых, где жили люди, бежавшие сюда еще во время войн 1948 и 1967 годов. Феррис видел его фотографии на инструктаже по безопасности. Это было одно из тех мест, в которых сотрудникам посольства категорически не рекомендовалось появляться, как сказал шеф службы безопасности.

— Здесь я работаю, — сказала Алиса, открывая дверь машины. — В смысле, это одно из мест моей работы. Я хочу, чтобы ты увидел его. Может, тогда ты лучше поймешь меня. Станешь ближе, что-то вроде, да?

Она что, подшучивает над ним?

Алиса решительно пошла вперед, ко входу в лагерь. Феррис поглядел на запыленную дорогу. На беспорядочно стоящих фонарных столбах, мигая, горели лампочки. Как рождественские украшения. У ворот в стене располагалось кафе, чуть подальше — пара магазинов. В кафе сидели несколько мужчин. Они курили кальян, передавая друг другу мундштук и выпуская клубы дыма. Они о чем-то разговаривали, но замолчали, увидев громадный джип Ферриса. Феррис занервничал. Здравый смысл говорил ему, что им не следует находиться здесь поздно ночью.

— Пошли, — сказала Алиса, направляясь к кафе. — Может, здесь есть кто-то из моих друзей.

Но Феррис медлил. Это как в колледже, когда приятель напился и хочет сесть за руль. Тебе приходится решать, станешь ты врединой, сказав «нет», или согласишься.

— Пошли, глупый. Здесь я тебя защищаю, — сказала Алиса, схватив Ферриса за руку и затаскивая его в кафе.

Они сели на бетонной террасе на пластиковые стулья, стоявшие под деревянным навесом, закрывавшим террасу от солнечного света днем. Мужчины осторожно посмотрели на Ферриса и возобновили свой разговор. Он увидел, как один из них сделал жест в его сторону.

— Что это за еврей? — спросил он по-арабски.

Спустя минуту к ним вышел хозяин кафе. Алиса поздоровалась с ним, и он тепло приветствовал ее. Она спросила его по-арабски, был ли сегодня вечером Хамид. Тот ответил, что нет, он поехал в Рамаллу навестить свою мать, слава Аллаху.

— Скверно, — сказала Алиса, поворачиваясь к Феррису. — Я хотела, чтобы ты встретился с Хамидом. Он один из главных моих связных в лагере. И один из умнейших людей из всех, кого я знаю. Он тебе понравится.

— Думаешь? — спросил Феррис. — Почему же?

— Потому что ты ему понравишься. Он бывалый человек, крутой. Его здесь уважают. Думаю, он мог бы многое объяснить тебе лучше меня.

— Знаешь, Алиса, я не уверен, что твой друг Хамид хотел бы встречаться с человеком из посольства США. Мы здесь, знаешь ли, не слишком популярны.

— Все нормально. Ты со мной. А я здесь популярна. И буду защищать тебя.

В ее глазах читалась уверенность. Да, это ее место.

— Да, но ему могут прийти в голову плохие мысли. Или другим людям.

— Какие? — спросила Алиса Он с трудом видел ее лицо в темноте. Знает ли она, чем он на самом деле занимается? Не это ли она имела в виду?

— Забудь.

Феррис оставался в напряжении. Оглядевшись, он поискал признаки опасности, но все было тихо. Возможно, беспечность Алисы, ее нежелание признать возможность того, что сидеть среди ночи в лагере палестинских беженцев может быть опасно, была ее главной защитой. Или что-то еще. Возможно, она действительно была здесь своей — здесь и в других местах, закрытых для Ферриса.

Владелец кафе вернулся, принеся им сваренный по-турецки кофе, сладкий и горький одновременно, как плитка черного шоколада. Они принялись медленно пить его. Феррис позволил себе немного расслабиться.

— Как получилось, что у тебя нет приятеля? — спросил он. — У такой хорошенькой девушки, как ты, не должно быть отбоя от предложений.

Она ответила не сразу. Выпив последний глоток кофе, она перевернула чашку, давая гуще стечь на край. Потом она повернула чашку к свету, глядя на гущу, как предсказательница.

— Удача? — спросил Феррис.

— Быть может. Если поверить, что удачу можно найти в кофейной гуще. Мой бывший приятель верил в это, а также в кучу прочих глупостей.

— Значит, у тебя был приятель.

Она посмотрела в сторону, в тени узкого переулка, и повернулась обратно секунд через десять, тянувшихся бесконечно долго.

— Я любила его, — сказала она. — Он был палестинцем. Очень гордым и очень вспыльчивым. Я любила его, но он предал меня.

Феррис протянул к ней руку, но она сидела слишком далеко от него.

— Как же он предал тебя?

— Всеми способами, какие ты только можешь себе представить, и еще кучей других.

— Боже мой. Я представить себе не могу, чтобы тебе хоть кто-то причинил вред.

— Он не справился с собой. Он был слишком вспыльчив. Я тут ни при чем. Просто все так сложилось. Именно об этом я и пыталась тебе сказать. Люди действительно очень злы на нас. Мы думаем, что можем лгать им, отнимать у них их земли, обращаться с ними как с грязью, а они возьмут да и забудут об этом. Никогда.

— Почему же ты не уехала из Иордании? Я имею в виду, как ты могла остаться здесь, после того как он плохо обращался с тобой?

— Я упертая, Роджер. Возможно, это нечто общее в нас с тобой. Чем больше я думала о нем, о его злобе, тем чаще я говорила себе: «Нет! Не убегай! Это то, чего он ждет, он и все остальные арабы». Того, что мы делаем вид, что заботимся о них, но, получив от реальной жизни болезненный пинок, убегаем. Поэтому я осталась. Так я преодолела это. Я сохранила любовь к людям, причинившим мне боль. Я не могла сбежать. Не должна была.

Феррис с удивлением почувствовал, что плачет. Потерев глаза, он попытался скрыть слезы, но она взяла его за руку и улыбнулась ему так, как не улыбалась еще ни разу. Он поцеловал ее в щеку. Его щеки были еще влажными от слез.

Оба они не хотели бросать начатое. Феррис спросил Алису о ее работе в лагерях, и она принялась объяснять. Помочь этим людям — элементарная задача снабжения. Закупать школьные учебники и лекарства, финансировать доставку воды и обустройство зубоврачебных кабинетов, организовывать учебу в американских колледжах. Работа, которую она делала хорошо. Но ее тон и мимика говорили о том, что она занимается здесь делом своей жизни.

Феррис посмотрел на обветшалые потемневшие дома, укромные места, в которые чужаку заходить не стоит. Хотелось бы ему разделить веру Алисы в то, что достойные люди одержат верх, если у них будут школьные учебники и зубоврачебные кабинеты. Но он слишком много знал для этого.

Это мир, наполненный ненавистью. Его улыбки лживы, а правдой является лишь жажда мести. Эти люди искалечены американцами, израильтянами и даже собратьями-арабами. Это крысы в клетке. Алиса, как бы отважна она ни была, просто не знает тех ужасов, которые рождаются в таких местах. Она не знает, что эти люди хотят убить ее. Да, ее.Это не простое недопонимание, которое можно разрешить, вложив свою любовь. Это ненависть. И такие люди, как Феррис, знают все это и буднично работают, чтобы разрушать ячейки, сети, уничтожать логово убийц, для того чтобы другие люди, подобные Алисе, оставались в живых.