Я смиренно слушал историю, которую и так знал назубок. Когда престарелый Тлакаелель отказался от трона в пользу дяди Монтесумы императора Тицока, он поставил только одно условие — что его собственные сыновья унаследуют трон после смерти Тицока. Однако, не дождавшись конца короткого правления Тицока, сам Тлакаелель умер, и с его пожеланиями больше уже никто не считался. Трон был передан еще одному дяде Монтесумы, Ауицотлю, но после смерти Ауицотля старика Черные Перья опять обошли стороной — на этот раз в пользу самого Монтесумы.

— Может, Монтесума вообразил, что его собираются отравить, как Тицока, — продолжал мой хозяин. — Или он считает, будто я волшебным образом выудил его колдунов из темницы, чтобы наложить на него заклятье и сразить его здоровье при помощи магии. А возможно, все и вовсе обстоит иначе — вдруг он поручил мне отыскать их, заранее зная, что найти их нельзя, и таким образом хотел меня унизить.

— Господин, он поручил мне найти их. Теперь я должен наведаться в темницу Куаукалько. Что мне делать, если он спросит, как продвигаются дела? Не могу же я признаться, что ты запретил мне повиноваться ему, — ведь тогда он удушит нас обоих!

— В таком случае тебе лучше повиноваться. Я не знаю, что там говорил тебе мой брат Монтесума, но этих людей у меня нет. Не вопрос, император получит их обратно, но благодаря мне и тогда, когда я сочту нужным, — дабы он понял, что со мною шутки плохи. А этот молодой торговец еще будет сожалеть о том, что совершил!

Мой хозяин наклонился ко мне, обхватив дрожащими худыми руками колени.

— Ты найдешь этих колдунов, Яот. И приведешь их ко мне — ко мне. Ты понял? Только ко мне, и ни к кому другому, даже к императору! А если вздумаешь схитрить и побежать к Монтесуме, как только обнаружишь этих колдунов, то вспомни в тот момент слова, которые я сейчас скажу. Я думаю, Монтесума наверняка грозил тебе расправой, если ты не приведешь их прямиком к нему. Но запомни, раб: если я узнаю, что ты бегал к императору до того, как я благополучно заполучу этих людей, я сдеру с тебя кожу заживо!

Большую часть ночи я провел, расхаживая по хозяйскому двору, прислушиваясь к звукам спящего города — к раковине-трубе, огласившей окрестности в полночь, к далеким откликам дозорных жрецов с окраин, к крику какой-то потревоженной зверушки со стороны озера. Время от времени подгулявшие молодцы заводили где-нибудь песню, и она разносилась над водой и надо всем городом, лишний раз убеждая наших соседей, что мы, ацтеки, не ведаем сна.

Потом звезды начали гаснуть одна за одной, а с неба посыпались капли холодного зимнего дождя. Я тихонько пробрался под крышу, стараясь не разбудить соседа по комнатушке, и завалился на циновку, обернувшись плащом.

Но мысли не давали мне покоя. Они все крутились вокруг вечерних событий.

Лежа на спине, я пялился в потолок. Где-то там наверху находились покои главного министра.

— И зачем все это? — пробормотал я себе под нос. — Может, ты просто пытаешься доказать, что ты умнее императора?

Голос из темноты вдруг проворчал:

— Если тебе не спится, тогда иди сюда и переверни меня, пока я не заработал себе пролежней.

Оказывается, разговаривая сам с собою, я разбудил соседа по каморке.

Звали его Патие — во всяком случае, за все время, что я прожил в хозяйском доме, его величали этим смешным именем, которое буквально означало «дорогой». Не сомневаюсь: это была шутка старика Черные Перья. Когда-то этот человек был толковым рабом, но уже очень давно состарился и одряхлел и теперь только лежал на циновке, питаясь за хозяйский счет и ничего не делая взамен. Впрочем, положение его оставалось надежным и безопасным, так как он не давал хозяину повода для жалоб, — ведь по закону от раба нельзя было избавиться до тех пор, пока он не получал официального предупреждения за три допущенные прилюдно провинности. Несколько таких же, как он, рабов, включая меня, поддерживали в нем жизнь, окружая его нехлопотной заботой, — время от времени меняли ему грязную набедренную повязку и в хорошую погоду выносили на солнышко во двор. Другие рабы делали это, так как знали, что однажды и сами могут оказаться в его положении. У меня же имелись собственные причины на то, чтобы чувствовать себя обязанным перед этим стариком.

Мне ничего не стоило, взяв его за костлявые плечи, перевернуть на другой бок. Однако, прокравшись обратно на свое место, я понял, что так легко от него не отделаюсь.

— И чем же этот старый пердун пронял тебя на этот раз?

— Да ладно, ничем, — пробурчал я. — Давай лучше спи.

— Не могу теперь, — обиженно сказал он. — Ведь ты меня уже разбудил. Теперь вот и пол мне кажется жестким, и сам я не могу уютно улечься, чтобы уснуть, поэтому давай уж, поговори со мной. Или ты забыл, чем мне обязан?

— Нет, — ответил я, вздыхая. — С тобой, пожалуй, забудешь.

А обязан я был этому дряхлому старику ни много ни мало, как жизнью. Когда главный министр приобрел меня на невольничьем рынке и я пришел к нему в дом, то первым делом попал в суровые лапы Четырех Сотен Кроликов, богов священного вина. Двадцать плащей, уплаченных мне хозяином за мою свободу, очень быстро улетучились в обмен на противнейшее наидешевейшее пойло, какое я мог раздобыть. Когда деньги кончились и я приступил, согласно нашей с хозяином сделке, к служению в его доме, то по-прежнему мог думать только об одном — об очередной тыквенной бутыли. Застукал меня в этом больном состоянии как раз «дорогой» Патие, это он держал меня своими костлявыми старческими ручонками, когда я трясся, вырывался и молил хотя бы еще об одной капле, об одном глотке вожделенного зелья.

Я никогда не забывал, что он сделал для меня. А он с тех пор всегда присматривал за мной.

В общем, я рассказал ему обо всем увиденном и услышанном в этот вечер. На рассказ ушло много времени, но, когда я закончил, старик еще не спал.

— Значит, Черные Перья опять пустился в воспоминания о папаше? Нет, это просто поразительно! Я-то знаю нашего достопочтенного главного министра как-нибудь подольше тебя, юноша, и, если б мне давали по мешочку какао-бобов всякий раз, когда я слышал эти завистливые тирады о его отце, то я бы уже давно выкупил себе свободу.

— Но ведь господин Тлакаелель умер около сорока лет назад.

— Да. И его сын все это время так и не выходил из его тени. И что же тут удивительного, скажи на милость? Четыре императора прислушивались к советам Тлакаелеля. Он был с ними на равных. А Монтесума обращается с его сыном как со слугой, несмотря на то что одна из его жен — дочь старика Черные Перья. Ты только представь, как часто приходится нашему хозяину слушать истории о ратных подвигах своего папаши или, хуже того, самому рассказывать эти истории по просьбам других. А теперь вот скажи-ка мне: сам-то он каких успехов добился на военном поприще?

Сказать я, конечно, мог, так как подобные разговоры мы водили не впервые, но, чтобы ублажить душу старика, я сделал вид, будто думаю, а потом ответил:

— Ну… вот, например, когда они с Монтесумой отправились на войну, но по дороге Монтесума решил избавиться от каких-то там слуг дома и отослал старика Черные Перья обратно домой, чтобы тот позаботился об этом. Не очень-то почетное задание.

— Вот именно. О таких подвигах, знаешь ли, как-то не принято рассказывать потом внукам, особенно если учесть, что император не доверял ему до конца и послал вслед за ним шпионов, чтобы те за ним присмотрели. Поэтому всякий раз, направляясь в этот огромный дворец, что громоздится над Сердцем Мира, он, вероятно, говорит себе: «Эх! Вот если бы мой папаша не отказался от трона, все это было бы сейчас моим!»

— Честно говоря, меня мало волнует хозяйское чувство зависти, — напомнил я старику, ежась у себя на циновке под плащом. — Моя задача — разобраться с этими колдунами.

— А тебе не кажется, что между тем и другим есть связь? Ты вспомни его слова — он всегда хотел чего-то, не принадлежавшего бы его отцу.