— Прости меня, господин. Я случайно уснул после жертвоприношения…

— Врешь! Ты был у императора.

Я почтительно смотрел в пол, мысленно радуясь, что не должен смотреть ему в глаза.

— Братец твой искал тебя здесь. — В обманчиво спокойном голосе моего хозяина появились жесткие нотки. Отец его в молодости тоже был городским стражем, и старика Черные Перья всегда коробил тот факт, что человеку столь низкого происхождения, как Горный Лев, было позволено занять эту должность. — О его желании выслужиться известно каждому. Наверняка выполнял какое-нибудь поручение Монтесумы. Только вот ты, по-моему, меня за дурака держишь! Думаешь, я не способен догадаться?

— Но я ничего не мог поделать! — запротестовал я. Отрицать то, что я был у императора, не имело смысла, но ни в коем случае мой хозяин не должен узнать о порученном мне деле. — Он посылал за мной, чтобы я отчитался за это жертвоприношение. Разве я мог отказать?

— А-а… за жертвоприношение! — проговорил он так, будто сегодняшнее событие совсем вылетело у него из головы. — Тогда скажи-ка мне, раб: намерен ли ты сделать мне одолжение и посвятить в это также и меня? Или я должен выяснять обо всем через десятые руки от каких-то там посторонних людей? — Он больше не шептал.

— О господин, я поспешил домой, как только появилась возможность…

— Нет, вообще-то я мог бы расспросить об этом любого. Не так ли? Весь город слышал, что говорил этот омовенный раб, и все видели, как он умер. «Остерегайтесь большой лодки!» Ведь так он сказал? — Теперь хозяин уже перешел на крик, и в голосе его не было ничего старческого. — Буквально любой мог бы поведать мне, как мой увалень раб упустил его. Любой, если бы, конечно, не захлебнулся при этом от смеха!..

— О господин! Я правда сожалею, что мы не смогли удержать его. — Я беспомощно озирался по сторонам, силясь придумать, как смягчить его гнев. — А ведь он перед смертью произнес еще кое-что. И этого не слышал никто, кроме меня.

— Что же? — Что-то тихонько скрипнуло — то ли старческие кости моего хозяина, то ли плетеное сиденье под ним, когда он порывисто нагнулся вперед. — Что еще он произнес?

Я передал ему, что слышал, при этом не понимая, имели ли эти слова для него какой-нибудь смысл.

— «Передайте это старику!» — вот что он сказал.

Хозяин мой напрягся. Осторожненько наблюдая из-под полуопущенных ресниц, я видел, как потемнело его лицо. На мгновение мне даже показалось, что ему сделалось дурно. Потом он обмяк в своем кресле.

— И что, по-твоему, это могло означать?

— Господин, я понятия не имею. Разве… — Сейчас мне были видны только костяшки его пальцев, но и по ним я прочел ответ — по этой натянувшейся на суставах коже, готовой вот-вот лопнуть. Предсмертные слова того раба содержали в себе послание для моего хозяина. — Разве что он имел в виду тебя, мой господин.

— Меня? — Он буквально взвился на месте. — С какой это стати? При чем тут я?

Я пребывал в растерянности. И даже понятно почему — ведь Монтесума и мой брат были правы. Человек, нашедший свою смерть сегодня вечером, был одним из сбежавших от императора колдунов, и за всем этим стоял мой хозяин.

— Я не знаю! — воскликнул я в отчаянии.

Я вдруг понял, что все могло быть куда сложнее, чем я думал. В чем бы ни заключалась причастность моего хозяина к исчезновению этих колдунов, все равно необъяснимым оставалось другое — как один из них попал на пирамиду, откуда сбросился, и почему его смерть привела в такой гнев и расстройство старика Черные Перья? И какие бы виды ни имел мой хозяин на этих колдунов, произошло нечто, явно разрушившее эти планы.

— Ну и где, по-твоему, этот торговец взял себе жертву? — спросил хозяин.

— На невольничьем рынке в Ацкапоцалько.

— Не говори глупостей! Тебе прекрасно известно, что ни на каком рынке он не был.

— Ну… тогда, господин, ты, вероятно, сам знаешь, откуда он взялся.

— Знаю ли я? — Старик Черные Перья зашелся в смехе, вернее, в каком-то сухом, безрадостном кашле. — Конечно, знаю! Уж мне ли не знать! Только другое дело — как он попал к Сияющему Свету? Вот на этот вопрос я хотел бы получить ответ! С его помощью этот сопляк обвел меня вокруг пальца. Ему было выгодно, чтобы перед смертью этот человек устроил припадок и при этом рядом находился мой раб, который непременно передал бы мне все слово в слово. Он, конечно же, думает, что ему это сойдет с рук, что он так и будет держать их у себя, заставляя меня плясать под его дудку. Ну уж нет, это ему не удастся!

— Выходит, колдуны находятся у этого торговца?! — Потрясенный, я сначала выпалил эти слова и только потом сообразил, какую ошибку совершил.

В тот момент я все еще лежал распростертый на полу, вытянув вперед руки. Внезапно что-то больно придавило их — жесткая подошва сандалии. Я снова услышал скрип плетеного кресла и почувствовал у себя на затылке дыхание хозяина, который, наклонившись, снова заговорил своим страшным зловещим шепотом:

— Может, я и старик, но я пока еще могу раздробить все пальцы на твоих руках, так что ты даже и пискнуть не успеешь. Ну а потом отдам тебя моему слуге — пусть развлекается. Это тебе понятно?

— Да! — простонал я.

— Итак, теперь мне известно, что Монтесума звал тебя вовсе не для того, чтобы ты поведал ему об этом испорченном жертвоприношении. Он рассказал тебе о колдунах и приказал шпионить за мной. О чем еще говорил он тебе? Только не ври и ничего не утаивай. А то сам знаешь, что с тобою будет.

Словно в бреду я лопотал что-то, перечисляя все события этого вечера с того момента, как я встретил своего брата, и мысль о переломанных пальцах сводила меня с ума.

Когда повествование мое близилось к концу, я почувствовал, как болезненная тяжесть оставила мои руки. Я невольно пошевелил пальцами. Не знаю, сколько времени прошло в таком безмолвном напряжении, прежде чем я отважился поднять глаза.

Хозяин мой, устремив взгляд вверх, разглядывал ветви над головой. Сейчас они были голые — мороз раздел их донага.

— Моего отца дерево. — Он вздохнул. Он вдруг полностью переменился и теперь выглядел задумчивым, даже печальным, когда пальцы его нежно гладили голую ветку. — А я всегда хотел чего-нибудь, что не принадлежало бы ему, — своей собственной славы. Видишь это дерево? Мой отец господин Тлакаелель посадил его еще до моего рождения. Сколько воды с тех пор утекло! А ведь оно будет расти здесь и когда я умру. — Он вдруг схватил одну ветку, сломал ее и забросил в глубь двора. Дерево заколыхалось и зашуршало. — Но и тогда о нем еще будут говорить. О великом Тлакаелеле! О человеке, на которого четыре императора смотрели снизу вверх, об этом главном министре, отвергнувшем трон, в каковом он не нуждался, так как он и так уже был правителем! А что, по-твоему, станут говорить люди о его сыне?

Отвечать я не рискнул бы. Да в общем-то и не ко мне был обращен этот вопрос.

— Чем занимаюсь я? Кланяюсь с почтением перед своим младшим двоюродным братом Монтесумой да просиживаю задницу в суде, решая, какая из тяжущихся сторон врет больше или какому из кварталов настал черед выгребать навоз из зверинца. Но и этим я должен бы довольствоваться, не так ли? Ведь я сын великого Тлакаелеля, для любого этого оказалось бы достаточно! — Он вздохнул. — Так надо понимать, что и мне теперь придется довольствоваться этим.

— Но, господин, я что-то не понимаю… Если даже жертва Сияющего Света и была колдуном, какое это имеет отношение к тебе? И при чем здесь твой отец?

— Как ты не понимаешь, Яот?! Как раз из-за моего отца император боится меня! Монтесума ведет себя так, будто на трон его усадили сами боги, но они этого не делали — его избрали старейшины, так же как избирали они всех императоров до него. И он хорошо знает, что его трон по праву принадлежит мне!

Вкрадчивые, почти льстивые нотки в голосе главного министра не могли провести меня. Ему не было нужды оправдываться перед собственным рабом — то, что он сейчас говорил, предназначалось для императорского шпиона.