Мы зашли в крохотную заросшую бухточку — возможно, всего лишь прореху между двумя наделами насыпной земли. Вокруг я не заметил ни души. Да и откуда тут кому взяться, если уже начали сгущаться сумерки? И все же мы были здесь не одни — краем глаза я заметил еще одну лодку в зарослях осоки.

Судя по всему, мы близились к конечной цели нашего пути, и я смекнул — если удирать, то сейчас.

— Ну что? Неужели еще не приехали? — Я произнес эти слова словно капризный ребенок, утомленный дальней дорогой и умирающий от скуки и голода после того, как кончились сладкие маисовые лепешки. Я просто надеялся заморочить им голову.

Ответом мне стала напряженная тишина, нарушаемая лишь плеском воды о борт лодки.

Проворный стоял на корме, держа в руке весло, но не погружая его в воду. Он смотрел куда-то мимо меня. Он пошевелил губами, но так ничего и не сказал.

Сзади я услышал чей-то голос — приглушенный и невнятный.

Человек у меня за спиной невольно обернулся на этот голос. Шея моя освободилась от ножа, и я смог пошевелиться. Я бросился вперед, прямо на Проворного — в узкой лодке это был единственный путь к бегству.

— Берегись! — крикнул он, занеся над головою весло.

Его отец опять хотел схватить меня за волосы, но опоздал, так как я уже соскочил со своего места. Он только вырвал мне клок. Я закричал от боли, но не остановился. Плечом я сбил парня с ног и, придавив его коленями, принялся молотить его по роже.

Я ударил его раза три или четыре, прежде чем его папаша оттащил меня. Он снова задрал мне голову и приставил к горлу нож.

— Нет! Не надо! — Помимо криков Проворного, я услышал какой-то шумный всплеск и снова тот же голос, уже более отчетливый, но по-прежнему невнятный.

— Убей его! — За моей спиной почти перешел на визг Туманный. — Неужто не видишь, что происходит? Разве можно оставлять его в живых? Избавиться от него надо — и все!

Проворный уже поднялся на ноги. Лицо его было в крови, глаза вытаращены, и весло высоко поднято над головой.

— Убить так убить! — крикнул он.

Туманный держал меня за волосы, так что увернуться от удара я не мог. Я смотрел, как приближалась ко мне лопасть весла и через мгновение обрушилась на мою голову.

У дикарей на востоке — уастеков и тотонаков — я видел летающих людей. Разумеется, они не летали по-настоящему, как птицы, а были акробатами, чье искусство состояло в том, чтобы прыгнуть с верхушки высоченного столба при помощи длинного витого каната. В полете канат раскручивался, и акробат, падая, буквально врезался в землю.

Так вот, когда Проворный огрел меня веслом, я почувствовал примерно то же, что чувствуют эти акробаты. Весь мир вокруг завертелся волчком, в ушах шумело и грохотало, когда я распластался на дне лодки.

В первое мгновение я даже не понял, где нахожусь и как сюда попал. Я ничего не слышал из-за шума в ушах и не мог открыть глаз. Во рту и в носу я чувствовал кровь, я едва не захлебывался ею. Голова горела огнем, а по виску будто кто-то стучал кремневым топором; кишки, казалось, выворачиваются наизнанку.

Я перепугался не на шутку. Раскинув в стороны руки и ноги, я истошно заколотил ими, так больно ударившись пальцами о деревянный борт каноэ, что едва не потерял сознание. Потом я снова нащупал рукой борт и отчаянно вцепился в его край.

С большим трудом я подтянулся на одной руке и встал на колени. Другой рукой я провел по лицу, и она тотчас же сделалась влажной от крови. У меня начался удушливый приступ кровавого кашля. Я сумел приоткрыть один глаз, но совсем ненадолго — даже ничего не успел разглядеть. Мне показалось, я услышал чей-то крик.

Я попробовал встать, но слишком поторопился, так как мир вокруг меня все еще ходил ходуном. Выставив руку в надежде за что-нибудь ухватиться, я нащупал только пустоту. Не издав ни единого звука, я перевалился за борт каноэ и рухнул в воду.

Ее ледяной холод буквально обжег меня, так что я даже потерял всякую чувствительность. Я не мог ни думать, ни двигаться. Инстинктивно я пытался выплыть, безвольно кружась вокруг себя, словно снулая рыбина. Потом я испытал новое потрясение — мне показалось, будто какое-то водяное чудовище схватило меня, — но вскоре я обнаружил, что это мой собственный плащ обмотал меня всего, пригвоздив руки к бокам.

В панике я беспомощно барахтался, отчаянно пытаясь высвободить руки из-под плаща. Мне хотелось кричать, но в легких не хватало воздуха, а рот и нос забились кровью и водой.

В голове промелькнула картина участи утонувших, и кому-то новая жизнь была уготована в райских владениях бога дождя — краю вечного изобилия и благодати, где дождь был всегда теплым, а урожаи не прекращались.

Возможно, это видение как-то успокоило меня. Я перестал брыкаться, и в этот момент мокрая ткань сама выпустила мои руки на свободу.

Из последних сил я сделал отчаянный рывок кверху. Лохмотья плаща обвились вокруг ног, и я яростно сбросил их. Впервые за все это время я открыл глаза и посмотрел вверх.

Поверхности я не увидел, только огромная черная тень маячила надо мной. Я еще не успел понять, что это, как голова моя стукнулась о что-то твердое.

Это было днище лодки.

Обеими руками я принялся отчаянно толкать от себя тяжелую, пропитанную водой древесину, боясь, как бы подступавшие слабость и тошнота не опередили меня. Наконец ладони мои почувствовали, как лодка сдвинулась. Что-то тяжелое перекатывалось по ней, словно целая толпа народу бегала по днищу от борта к борту. Скорее всего меня мучили предсмертные галлюцинации — ведь лодка не могла быть такой большой.

Потом ее огромная тень над моей головой ушла в сторону, я вырвался на поверхность и начал жадно хватать ртом воздух.

Поначалу я не слышал ничего, кроме собственного шумного дыхания. Я разгребал воду и озирался, ища глазами берег. Мне нужно было добраться до него как можно скорее, но силы были на исходе, а холод заползал под кожу, повергая меня в оцепенение.

Внезапно я почувствовал рядом какое-то движение и услышал крики — то ли гневные, то ли испуганные. Уши мои еще оставались забиты водой, и слов я не различал, да мне было и не до того, но вдруг произошло нечто, заставившее меня поднять голову.

— Яот! — Голос, доносившийся откуда-то, был по-прежнему невнятен, но имя свое я разобрал безошибочно. — Проворный! Где этот Яот?

Я начал вглядываться в борт лодки, прислушиваясь к крикам и к топоту ног.

Вдруг надо мною нависло лицо. Проворный и я смотрели друг на друга, в изумлении потеряв дар речи. На его щеках и шее еще текла кровь, не успевшая высохнуть после моих побоев.

— Эй, Яот! — снова крикнул кто-то.

Лицо так же беззвучно исчезло.

В надежде спасти свою жизнь я поплыл.

Берег впереди представлял собою искусственный участок суши — край насыпного надела чинампа, не оползающего благодаря натыканным вокруг кольям и ивовым стволам. С большим трудом я забрался на него, цепляясь онемевшими пальцами за переплетенные корни ив, и в изнеможении распластался на сравнительно сухой земле.

Я лежал, уткнувшись лицом в грязную жижу, и понятия не имел, преследовал ли меня кто-нибудь с лодки. Я настолько обессилел, что мне было все равно.

Солнце село. Небо начало темнеть и стало теперь темно-синим. Ивовые ветви у меня над головой свисали зубчатыми тенями, сквозь которые пробивались огни звезд, застывших яркими точками в прозрачном зимнем воздухе.

Я понимал, что, оставшись здесь, замерзну до смерти, но пока мог только лежать, прислушиваясь к шороху голых ветвей, колышущихся над головой.

Я закрыл глаза, но тут же распахнул.

В ветвях что-то шевелилось.

Некоторое время я вглядывался туда, пытаясь различить движение и уже начиная подумывать, не померещилось ли мне. Потом я вдруг сразу и увидел и услышал — огромную птицу, тяжело вспорхнувшую с сука прямо надо мной и опустившуюся на ветку гораздо ниже. На землю посыпались мелкие сучки и перья.