Я понимал, что для этого лучше воспользоваться темнотой. Но, будучи пойман днем, я бы просто снова попал к хозяину, зато ночью меня бы отловили уже как вора. К тому же дерево, росшее у самой стены, так манило меня; по нему я без труда мог взобраться на стену.

Решив воспользоваться этой возможностью, я полез. Удача сопутствовала мне и дальше, когда под стеной на противоположной стороне обнаружились густые заросли страстоцвета — удобная площадка для мягкого и бесшумного приземления.

Во дворе все оказалось так же, как в прошлый раз, — только сегодня здесь не сидел старик. Сегодня здесь вообще никого не было. Не то что людей, даже ни одной собаки.

Вздохнув с облегчением, я направился к ближайшей двери. Обычно закрывающая ее циновка, свернутая в рулон, стояла прислоненная к стене, так что вошел я беспрепятственно.

Комната оказалась пустой.

Я выругался про себя, сообразив: конечно, здесь никого нет, а зачем иначе оставлять дверь незавешенной? Я уже собрался выйти, когда что-то меня насторожило.

Нечто странное было в этой комнате.

Понять, для чего она предназначалась, я затруднялся. Как и во всех ацтекских домах, здесь лежала пара сильно потертых циновок и стоял покореженный плетеный сундук. На стенах — убогая мазня в виде каких-то фигур. Мне показалось странным, что стены расписаны только наполовину. Вся дальняя часть комнаты по одну сторону от двери не была разрисована вовсе, и две половины разделяла ровная черта. Либо стену оставили голой с какой-то целью, либо раньше вдоль нее что-то располагалось.

Внимательно изучив это место, я понял, в чем дело. Когда-то здесь была ложная стена, которую снесли и аккуратно соскребли остатки штукатурки, но следы ее виднелись довольно отчетливо.

— Вот, значит, где вы прятали свое добро, — пробормотал я себе под нос. — Интересно, куда оно подевалось теперь.

— Это я тоже хотел бы знать, — раздался голос у меня за спиной. — Только я ведь уже говорил, что о делах тебе лучше беседовать с моей дочерью.

От испуга я громко крякнул. Я поспешно отбежал в глубь комнаты и повернулся лицом к старику.

Дед Сияющего Света стоял на пороге. Его лицо было почти неразличимо впотьмах, но я узнал его по согбенной фигуре и по винному перегару.

— А ты что это здесь делаешь? — как ни в чем не бывало спросил я даже с некоторым укором в голосе. — Я думал, все спят!

— Да вот, пописать приспичило. Тебя увидел да подумал: надобно узнать, зачем пожаловал. — Он помолчал и прибавил, словно его только что осенило: — Кстати, хочу спросить тебя, Яот: а как ты сюда вошел?

Возраст и вино не больно-то сказались на его способности соображать, раз он без труда вспомнил, кто я такой.

— Меня впустил слуга.

— Не мог он впустить. Ты перебрался через стену по дереву. Так ведь? Давно мне надо было его срубить. Один только вред от него. Летом ребятишки лазают, фрукты таскают из сада.

Я по-прежнему стоял в пустой половине комнаты.

— Вот ты, помнится, рассказывал, что вы не храните здесь деньги. — Я оглядывался по сторонам с укоризненным видом.

— Так оно и есть. Раньше хранили. — Мой вопрос явно смутил старика, он даже забыл, что задал его человек, которого запросто можно назвать грабителем. — Внучок мой все вывез отсюда. Сдается мне, кто-нибудь из приятелей помог ему подыскать местечко получше. Только я ведь тебе говорю, спроси лучше…

Его перебил другой голос — мужской, но по-старушечьи сварливый:

— Что здесь происходит? С кем это ты беседуешь?

Старик обернулся и посторонился. В дверном проеме показалось грубое лицо слуги, на котором играла кривая усмешка.

— Вот, Верный, погляди, это наш старый друг — раб главного министра Яот.

— Яот?! — Слуга испуганно отпрянул, словно я ужалил его. — Смотри-ка, и вправду он! Ну что ж, побегу доложу властям — пусть вытурят его отсюда!

— Не надо. — Старик положил руку слуге на плечо. — Сдается мне, он и так уже собирался уходить. Наверное, просто хотел поговорить с Лилией.

— Да, хотел! — поспешил подтвердить я.

— Боюсь, не получится. Ее здесь нет, — сухо сообщил слуга.

— А где же она? — До сих пор мне как-то в голову не приходило, что матери Сияющего Света может не оказаться дома.

— А тебе какое дело? — огрызнулся слуга.

— Зачем тебе это знать? — более мягко поинтересовался старик.

Я замялся, боясь сболтнуть лишнего, хотя впоследствии понял, что одно мое присутствие и так уже меня порядком выдало.

— Я хотел сообщить ей кое-что любопытное.

— Врет он все! — свирепо прорычал слуга.

— Врет, да не совсем, — возразил старик. — Он пришел сюда за каким-то делом, и уж явно не для того, чтобы нас ограбить. — Он смерил меня проницательным взглядом и прибавил: — Уж если бы твоего хозяина интересовали деньги, то он просто потребовал бы их. Так ведь?

— Я больше не служу главному министру, — поспешил сообщить я.

— Вот как? — Старик задумался. — Ну что ж, в конце концов, моей дочери самой решать, выслушать тебя или нет. Она у нас сама себе голова. А ну-ка помолчи! — Последние слова старик адресовал слуге, после чего отвернулся от меня и прибавил: — Попробуй заглянуть на игровое поле в Тлателолько.

Вот так да! Что же, интересно знать, могла делать вдова почтенного торговца на игровом поле?

— Лилия, наверное, пошла расплатиться с игорными долгами сына?

Или у нее имелись более дурные намерения? Как же это я не подумал, что она могла быть заодно с сыном в делишках, которые он проворачивал с Туманным и Проворным? А для подобных встреч более удобного места, чем игровое поле, не найти.

От мысли, что она состоит в сговоре с моими похитителями, меня даже бросило в дрожь.

— Ну вот, а ты уверял, будто твоя дочь ведать не ведает о людских пороках, — укоризненно сказал я. — Теперь-то мне ясно, что она знает о них все!

Тень пробежала по лицу старика, и он отвернулся.

— Только о некоторых.

Я мчался к игровому полю со всех ног, надеясь успеть до того, как все узнают, что я туда направляюсь. Если у Лилии была там назначена встреча с Туманным, то я хотел удивить их обоих.

Когда я прибежал туда, задыхающийся и мокрый от пота, игра была в самом разгаре. И день подходящий — теплый, солнечный, и в то же время не жаркий, а легкая изморось прибивала пыль. Еще издали я слышал глухие удары мяча о кирпичные стены поля.

На трибуны пробраться оказалось не так-то просто, ибо все вокруг кишело народом. Люди вели себя спокойно, как и принято у ацтеков, но так увлеченно и деловито шептались о своих делах, что я боялся кому-нибудь помешать.

Стараясь никого не задеть, я взобрался на одну из каменных скамей и вместе с остальными зрителями стал следить за происходящим на поле.

По нему носились две команды игроков, чьи прически и шрамы свидетельствовали о том, что их обладатели получили хорошую боевую закалку. На игроках были укороченные набедренные повязки и кожаные щитки на коленях и локтях. Эти бравые парни гонялись за мечом так, словно от этого зависела их жизнь. Казалось, они готовы бегать по полю, пока не упадут замертво. Толпа на трибунах шумно подстегивала их.

Мяч темным пятном летал между мечущимися по полю фигурами. Игроки использовали руки и ноги лишь для того, чтобы подняться после падения с земли. Отбивать мяч разрешалось только бедром, ляжкой или ягодицей. Земля была заляпана кровью в тех местах, где падали игроки. В воздухе стоял тяжкий дух пота и крови, к которому примешивался звериный запах всеобщего возбуждения.

Зрелище и впрямь казалось на редкость захватывающим. Зрители, подавшись вперед и выгнув шеи, неотрывно следили за движением мяча. Никто из болельщиков не кричал и не разговаривал громко, шептались, даже когда кому-нибудь из игроков удавалось отбить самый сложный удар, ведь сама игра считалась неким священным ритуалом, за которым наблюдали боги с небес и жрецы на земле.

Здесь же, на трибунах, обычно делались ставки — мешочки какао-бобов, вороха одежды, медные топоры и стержни перьев, начиненные золотым порошком; драгоценные губные пластины и прочие украшения; свежие тыквы, индейки и перепела; кипы дорогущей бумаги из Аматлана и Амакочтитлана и самые ценные для ацтеков предметы — перья. Прямо передо мной лежала кипа роскошных пурпурных перьев из тех, что торговцы и сборщики дани везут в столицу из далеких южных провинций.