Его рассказ оживил в памяти всю картину — черноликого безумца, орущего: «Держи вора!», стражников, несущихся мне наперерез, и град ударов, посыпавшихся на меня со всех сторон. При этом воспоминании меня снова замутило, глаза начали закатываться.

Старик взглянул на меня с тревогой. Оставив свою бутыль, он крикнул:

— Эй, Верный, быстрее сюда! Дай ему скорее попить!

— А что стало с тем жрецом? — с трудом вымолвил я.

Из дома вышел слуга и взял бутыль старика.

— Вот, правильно, пусть глотнет. Это поможет ему очухаться, — сказал старик. — Что стало с жрецом? Убежал, наверное. Дочь моя говорила, будто он исчез в толпе, прежде чем она успела расспросить его, в чем дело. И потом, все так увлеченно наблюдали за твоим избиением, что вряд ли кто заметил, куда делся этот человек. — Он недобро усмехнулся. — Ты, видимо, еще не понял, как тебе повезло. Стражники хотели оттащить тебя к себе, и уж там-то наверняка забили бы до смерти. Хорошо, моя дочка сумела убедить их, что ты ничего не украл.

Между тем слуга с бутылью старика подошел ко мне и приставил горлышко к моим разбитым губам.

В бутыли оказалось вино.

А ведь я в свое время раз и навсегда поклялся не прикасаться к этой штуке. Только когда я давал это обещание, я не был избит до полусмерти, не был спасен волей случая, не получил помощь от женщины, которую считал своим врагом, и не стоял привязанный к доске у стены, словно добытый в бою трофей.

Блаженно зажмурившись, я глотал эту добрую жидкость, словно младенец материнское молоко.

— Ну что, проснулся?

Я обнаружил себя в темной комнате, где только тени метались, будто койоты, окружившие раненого зверя.

— Эй, Яот!

Я устремил туманный взор туда, откуда доносился голос.

Тени мелькали из-за принесенного кем-то факела. Когда темная фигура установила его в специальное крепление в стене, тени угомонились и попрятались по углам, словно послушные пузатые собачата.

— Ты, наверное, проголодался, ведь не ел несколько дней. Попробуй-ка вот это.

Только когда к моему рту поднесли миску, я наконец почувствовал пустоту в своем брюхе, так давно не видавшем ничего, кроме недавнего вина, предложенного стариком. От одной только мысли о еде в животе у меня началась буря.

Лилия принялась потчевать меня маисовой кашей, но меня почти сразу вырвало и ею, и стариковым вином.

Лилия отставила миску в сторону и держала мою голову, дожидаясь, когда кончится рвота.

— Ладно, ладно, не волнуйся, — проворковала она. — Отдыхай пока. Потом попробуем еще.

Она осторожно положила мою голову и погладила меня по лбу.

Я закрыл глаза. Спать мне не хотелось. Мне хотелось встать и уйти куда-нибудь подальше от этой доброй женщины, чей сын со своими друзьями были убийцами, жаждавшими моей крови. Но меня одолела немочь, поэтому я решил отдохнуть и собраться с силами, чтобы потом, оставшись в одиночестве, подумать, как выбраться отсюда.

Видимо, я немного поспал.

Возможно, это даже был не сон, а легкое забытье, но женщина, судя по всему, сочла, что я уснул крепко.

Положив руку мне на лоб, она шептала:

— О, мой мальчик!.. Бедный мой мальчик!.. — И в ее сдавленном голосе теперь слышались слезы.

Проснулся я на рассвете под звуки дождя и понял, что нахожусь в комнате один.

Дом Лилии не отличался роскошью, но был сложен крепко и имел прочную кровлю. Я лежал на подстилке в сухости и тепле и с удовольствием внимал звукам дождя, хлещущего о дверную циновку.

Боль в голове почти унялась, а вот ребра по-прежнему ныли при каждом вздохе. Я почему-то чувствовал спокойствие — словно стены этого странного дома могли защитить меня от всех напастей. Казалось, будто огромный город с его шумом и суматохой оставил меня в покое, выпихнул меня в это тихое местечко, огородив от императора, моего хозяина, Туманного с его сыном и их таинственного союзника, который знал мое полное имя. Даже Сияющий Свет находился далеко отсюда, хотя это был его дом. Я постепенно начал осознавать, что если бы его мать и впрямь хотела убить или навредить мне, то давно бы уже это сделала. Теперь я начал думать, что, наверное, ошибался на ее счет и ее намерения по отношению ко мне не были такими уж дурными.

Моим безмятежным раздумьям пришел конец, когда дверная циновка вдруг отодвинулась и в комнату торопливо вошли двое.

Раздался мужской голос:

— Лилия, я промок до нитки. Надеюсь, ты что-нибудь придумаешь?

— Ты же знаешь, что всегда можешь рассчитывать на наше гостеприимство, — ласково уверила его она. — У нас есть оленина и индейка, и одежду сухую мы тебе найдем.

Мужчина, похоже, смягчился, и голос его теперь звучал не столь сурово.

— Ладно. Тогда я лучше осмотрю его пока. Поглядим, что там с ребрами. Факела горящего, случайно, не найдется?

Вскоре комнату осветил факел.

Не будь я связан, я бы попробовал удрать. Незнакомец явно был каким-то лекарем, а лекарей, даже хороших, боялись все. Вот и этот коренастый коротышка, чьи движения отличались крайней нервозностью, навис надо мною сейчас, как страшная грозовая туча. При виде узкого длинного ножа, который он откуда-то извлек, у меня сразу пересохло во рту.

— Та-ак… Что тут у нас?..

Я скривился и сморщился еще до того, как он начал разрезать повязку у меня вокруг груди.

— Что, по-прежнему болит?

— Да, — прохрипел я.

— Ну я так и думал. Такие вещи всегда болят сильнее на третий день. Но ты же ведь не станешь принимать снадобье из дохлых ящериц, растворенных в моче?

— На третий день… — Я не верил своим ушам.

— Ну да. Тебя принесли сюда в четвертый день Стервятника. Так ведь, Лилия? А сегодня седьмой день Дождя.

Он распрямился и сунул пальцы в тряпичный мешочек, болтавшийся у него на груди, потом снова склонился надо мной и дунул в сложенные чашей ладони.

Глаза мои, нос и горло чем-то запорошило. Глаза защипало, и они заслезились. Я чихнул.

— Ты что делаешь?! — возмутился я. — Что это такое было?

— Яутли.

— Яутли?! Но ведь его же дают…

— Да, его дают священным жертвам на праздниках Созревания Плодов и Пришествия Богов перед тем, как бросить их заживо в огонь. Разумеется, это яутли. Нам же надо как-то ослабить боль. А теперь веди себя спокойно — я буду взывать к богу.

Его порошок ослабил боль ненамного. Он работал руками, распевая гимн Кецалькоатлю, покровителю всех лекарей и знахарей. Я стиснул зубы, заметив при этом, что, оказывается, потерял их несколько, и извивался на циновке от боли, пальцами буквально разорвав ее края.

Тогда Лилия подошла и нежно, но уверенно сжала мою руку. От удивления я даже не отдернул ее.

— Он идет на поправку, — объявил лекарь. — Я пустил ему кровь, а через денек пусть попарится в горячей баньке с травкой, которую я дам, опухлость с лица спадет. Из дому и со двора пусть не выходит. Я приготовлю для него «змеиное жало», на случай если откроется кашель, на грудь сделаете припарки. А от желудка поставите клизму. — Он посмотрел на меня: — Тебе повезло, что ты выжил. — Он взглянул на дверь: — Идет дождь? Нет? Вот и отлично. А теперь я бы чего-нибудь поел, уж больно голоден!

— Я не понимаю, чем ты недоволен, — возмущалась Лилия. — Ведь я же привела к тебе настоящего лекаря, а не какого-то там колдуна-шарлатана, который стал бы швыряться кукурузными зернами и брехать про твою судьбу.

— Да, но он хоть больно не сделал бы, — огрызнулся я.

— Но уж точно бы и не помог!

От доски меня давно отвязали. В выметенном сухом дворе мне постелили циновку возле самой стены, помогли добраться до нее и уложили. Я наблюдал, как Лилия суетится вокруг меня.

— Да он самый лучший лекарь из всех, что я знаю. Набрался опыта в военных походах…

— Да? И чем он там занимался? Приканчивал раненых?