Да, мне было девятнадцать. И что с того?

Она пришла за нами. Она все спланировала.

Что я думаю об употреблении алкоголя в школе?

Вас и в самом деле интересует мое мнение?

Когда тебе исполняется восемнадцать, ты уже взрослый человек. Простите, но это так. Если тебя могут призвать в армию, отправить на войну и заставить убивать других людей, значит, ты имеешь право выпить банку пива. Шесть банок пива, если тебе так хочется.

Ну, я понимаю, что девчонка не должна была пить. Я не знаю, где она наклюкалась.

Думаю ли я, что детишки в Академии Авери продолжают пить, даже после всего этого? Вы шутите? Я хочу сказать, вы же знаете, что мы все уже давно состоим в АА. [23]

Это шутка.

В Академии Авери?

Вся эта муть в духе Шекспира… Мэттью даже думать о ней спокойно не мог. «Ответственность». «Гордость Авери». «Цвет нашей молодежи». «Талантливый сын, идущий по стопам отца». Чушь собачья.

Ответственность тут вообще ни при чем. Гордость — другое дело. Гордость и чувство неуязвимости. Само собой, Джеймсу повезло, что он родился у образованных родителей. Они преподают в колледже, и это не могло не наложить отпечаток на весь уклад их жизни. К примеру, они никогда не смотрели телевизор. В детстве Джеймс запоем читал книги. Мишель могла бы сказать, что ей приходилось его уговаривать, но взявшись за книгу, он уже не выпускал из ее рук. С домашними заданиями действительно было много проблем. Мишель за это надо памятник поставить. Джеймс был ужасно неорганизован, и теперь Мэттью жалел, что они вовремя не обратились к психологам. Вполне возможно, что Джеймс с самого начала страдал целым букетом легких психологических расстройств.

Джеймс очень многим был обязан своей матери, но Мэттью отчетливо понимал, что ему тесно под ее крылом.

Они назвали Джеймса зачинщиком. Журналисты выставили его в этом свете только потому, что он был самым старшим. Но Мэттью видел эту ситуацию совершенно иначе. Мэттью не стал смотреть кассету. Не захотел. Это слишком личное и таковым должно оставаться.

В этих парнях ключом била жизнь, вот и все. Бушующие гормоны и соблазнительная девушка на фоне алкоголя образовали такую гремучую смесь, противостоять которой не смог бы ни один семнадцатилетний парень. Девятнадцатилетний парень.

Слушай, а может, за эти интервью и оплата причитается? Нет, если не причитается, все нормально, я так спросила, на всякий случай, вдруг причитается, ведь у меня есть расходы. Не очень большие, но расходы. Родители не разрешили мне летом поработать, вместо этого они заперли меня в специальный лагерь, заниматься исполнительскими видами искусства. Впрочем, там было очень весело, но это отдельная история. Однако в итоге у меня совсем нет — как это называется? — денег на мелкие расходы. Мне же нужны всякие там мелочи. Ну вот, а впрочем… Ладно, не страшно. Я все понимаю. Ты ведь тоже студентка, верно, хотя и называешься аспиранткой? Хотелось бы мне знать, как ты выяснила мое настоящее имя и где меня найти. Мое имя ни разу не упоминалось в прессе, хотя меня легко было вычислить, посмотрев список студентов моего класса за следующий после скандала год и увидев, кто ушел из школы. Но ты ведь назовешь меня просто Сиенной, верно? Потому что, хотя тебе это нужно для научной работы и все такое, закон о защите жертвы никто не отменял.

Да, я думаю о Робе, Джей Доте и Сайласе. Я пытаюсь не думать о них, хотя что тут такого? Просто дело в том, что я должна забыть о своем прошлом и все начать сначала. Наверное, нам пора идти. У меня урок через десять минут. Мне очень жаль, что Сайлас тоже участвовал в этом, но они пришли вместе, и он тоже там… ну, вроде как оказался. Похоже, он не очень понимал, что происходит, хотя я этого тоже не понимала. Я думала: наверное, они поссорились с Ноэль или что-нибудь в этом роде, потому что он был не в себе и вел себя очень странно. Может, она его бросила, и он распереживался, но я этого так и не узнала. Мне очень жаль его, несмотря на то, что он сделал это со мной, в чем нет никаких сомнений. Но выглядело так, как будто это вообще был не Сайлас. Я знаю, что это был он, его тело, но его самого в теле давно уже не было, настолько он был пьян, и я бы ничуть не удивилась, если бы он проснулся на следующее утро и ничего, вообще ничего не помнил бы. У меня случались провалы в памяти, я знаю, что это такое. Всплывают какие-то обрывки, но в одну картину они никак не складываются. Ты меня понимаешь? И если бы не кассета, ну, я не знаю…

Ты случайно не наращивала волосы? Просто у тебя такие густые и красивые волосы… Наверное, это невежливый вопрос. Но сейчас все наращивают волосы. Я тоже об этом подумываю. Мне кажется, я смогу уговорить маму. А сейчас мне нужна вода. Бутылка воды. Ты сегодня вечером возвращаешься в Вермонт? Ты проделала весь этот путь ради того, чтобы со мной побеседовать? Мы могли бы пообщаться и по электронке. Я в шоке, что тебе дали деньги на самолет. Это, должно быть, серьезное исследование. Или у Вермонтского университета полно денег. Я не собираюсь в него поступать. Ноги моей в Вермонте больше не будет. Кроме того, не обижайся, но ходят слухи, что вечеринки в Вермонтском университете препаршивые.

В воскресенье я звоню Сайласу. Его мама говорит, что он плохо себя чувствует и не может подойти к телефону; говорит, что он пришел домой поздно и был пьян. Она спрашивает, знаю ли я что-нибудь об этом. По голосу ясно, что она не сердится, и это очень странно. То, что Сайлас напился, должно было вывести ее из себя, разве не так? Но мне кажется, что ей очень грустно, и если бы мы были знакомы поближе, я бы спросила ее почему.

Она говорит, что Сайласа рвало, и я думаю: «Так ему и надо».

Сайлас не приходит на занятия в понедельник, и я списываю это на чудовищное похмелье и добрую маму.

В понедельник вечером я прохожу мимо открытой двери в одну из комнат. Три знакомые девчонки сгрудились у компьютера. Одна из них стоит, прикрыв рот рукой, как будто хочет закричать, но сдерживается. Еще одна сидит за клавиатурой, а другая присела возле нее на корточки. Та, которая на корточках, видит меня и чуть ли не бьет кулаком по руке ту, которая сидит. Экран тут же гаснет. Я уверена, что там была какая-то любительская запись.

Девчонка, сидевшая на корточках, смотрит на меня, медленно встает и потягивается. Все ее движения кажутся мне какими-то нарочитыми. Ее зовут Кристал.

— В чем дело? — спрашиваю я.

Кристал молчит, как будто от потягивания она оглохла. Девчонка на офисном стуле разворачивается и тоже смотрит на меня. Я иду из репетиционной комнаты, и у меня в руках футляр со скрипкой. На мне фланелевые пижамные штаны и вязаная шапка.

— Привет, Ноэль, — говорит девчонка, сидящая на стуле.

Та, которая прижимала ладонь ко рту, опускает руку и засовывает ее в карман, но не оборачивается. На мой вопрос ни одна из них не отвечает.

Мы все молчим, пока я пытаюсь придумать следующий вопрос.

— Вы смотрите кино?

— Да так, ерунда из Интернета. — Ответ Кристал кажется мне подозрительно поспешным. — Ты репетировала?

Внезапно мне становится ужасно жарко, ведь я до сих пор не сняла парку. Я стаскиваю с головы шапку.

— Да, — отвечаю я.

Во вторник я издалека вижу Сайласа, но он меня как будто не замечает. Я оставляю ему пять голосовых сообщений и отсылаю два текстовых. Хотя он и приехал в школу, он, наверное, прогуливает, потому что и Синтия, и Молли утверждают, что на уроках его не было. Его дисквалифицировали на четыре матча, но, может, он пойдет на тренировку? Тренер наверняка вне себя, потому что никто лучше Сайласа не умеет пройти к кольцу и никто лучше его не бросает трехочковые мячи.