Мои фотографии были буквально везде — во всех газетах, и в Си-эн-эн, и в местных новостях. Я куда ни пойду, на меня везде косятся. Иногда мужики качают головой, как будто жалеют меня. Бывает, кто-нибудь даже подходит ко мне и говорит: «Эй, приятель, я тебе сочувствую». Но женщины? Женщины смотрят на меня как на какие-то отбросы. Они считают меня конченым подонком.

Тебе это кажется справедливым?

Да я с ней даже не был знаком. Вот что обидно.

Я понимаю, за все нужно платить. Я с этим не спорю. Вопрос в другом: как долго?

Вся эта история сразила Мэттью наповал. Этот фарс сломал жизнь его сыну. Кто от этого выиграл? Академия Авери? Мэттью слышал, что она едва держится на плаву. А мальчишки, с которыми так беспощадно разделались? Вряд ли кто-либо, находясь в здравом уме, скажет, что с ними поступили правильно. Мэттью слышал, что один из них теперь целыми днями валяется на диване. А другой — его собственный сын — завяз в адской трясине между средней школой и колледжем.

Джеймсу уже исполнился двадцать один год. До этого несчастья его ждала баскетбольная команда Университета Гонзага и, соответственно, обучение там же. За ним гонялись представители многих колледжей. Чего только они ему не сулили! Мэттью и его жена работали в колледже Мидлбери: Мэттью в отделе развития и финансирования, а жена — преподавателем математики. Денег, естественно, постоянно не хватало. Столь блестящее будущее для их сына показалось им даром небес. О таком они и мечтать не смели. Но теперь всем мечтам пришел конец. Перспективы растаяли. Джеймса больше не ожидало прекрасное будущее. Его теперь вообще ничто не ожидало.

Мэттью был уверен, что проблема касалась только мальчишек и школы. Все можно было решить тихо. Не было никакой (ни малейшей!) необходимости поднимать шумиху, в которой Мэттью винил девчонку. Говорят, она сменила имя и перевелась в какую-то школу в Хьюстоне. Одно мысль о ней приводила его в ярость.

Когда Джеймс окончил школу, Мэттью и Мишель решили послать сына в Авери, чтобы он подготовился к поступлению в колледж. На их решение сильно повлиял тот факт, что Академия Авери находилась совсем рядом — в часе езды. До этого Джеймс учился в Истоне, и хотя он достиг успехов в спорте, с учебой у него были нелады. Мэттью и Мишель понимали, что Джеймсу опять придется стать пансионером. Зато он мог приезжать домой на выходные. И он приезжал. Господи! Мэттью весь свой рабочий график составил так, чтобы иметь возможность посещать игры сына по средам и субботам. Он не пропустил ни одного матча. Они с Мишель с трудом оправились после этого удара. Их репутация тоже пострадала, хотя в лицо им ничего не осмеливались сказать. Мэттью это и так знал. В одно мгновение они стали социальными изгоями. Сейчас ситуация несколько улучшилась, но Мэттью было известно, что среди преподавателей есть люди, которые больше никогда не пригласят их к обеду. Особенно досталось Мишель. Люди склонны во всем винить матерей. Как будто она не занималась сыном! Лучше матери, чем Мишель, Мэттью себе и представить не мог.

По мнению Мэттью, вся эта история произошла потому, что девчонка захотела доказать себе и другим, что она способна стать звездой, пусть лишь в сексе. Иначе зачем все это было записывать? Джеймсу ничего не надо было доказывать, он уже успел стать звездой Авери. Все трое ребят являлись баскетбольными звездами своей школы.

Ответственность за происшедшее Мэттью возлагал на девчонку и на человека с камерой.

Мэттью не знал, кто держал камеру. Джеймс в этом так и не признался, и он его за это уважал.

Мэттью тошнило, когда он вспоминал о том дерьме, Которое потоком лилось со страниц прессы, например, о «шекспировском характере трагедии в Авери». Что общего между тем, что случилось в Авери, и Шекспиром? Взлет и падение, роковая ошибка и тому подобная муть?

Мэттью и Мишель знали, что в Истоне Джеймс экспериментировал с наркотиками и алкоголем. Это переросло в проблему, и его исключили за распространение марихуаны. Поэтому они с Мишель хотели, чтобы теперь он учился поближе к дому. Лучшего варианта, чем Авери, они не видели. Им посоветовали отдать туда Джеймса на дополнительный год, чтобы лучше подготовить его к учебе в Университете Гонзага. Это был просто идеальный план… если бы он не провалился с таким треском.

Как считал Мэттью, девятнадцатилетним парням просто необходимо спускать пар. В идеале это должно происходить на баскетбольной площадке, но современная молодежь живет в состоянии постоянного стресса, временами давление становится невыносимым, поэтому иногда происходят срывы. Но ошибки необходимо уметь прощать. Мэттью насмотрелся в колледже такого, что происшествие в частной школе казалось ему детским лепетом. Разумеется, это не возводило парней в ранг святых, но все равно, случившееся являлось частным делом школы и молодых людей. Адвокат Джеймса очень удачно развил тему неосведомленности парней о том, что все события снимались на пленку, фактически доказав, что их подставили. Верил ли в это Мэттью? Он и сам не знал.

Самым смешным казалось то, что, случись нечто подобное в колледже, эту пленку назвали бы произведением искусства.

Таких четырнадцатилетних девчонок Мэттью никогда не видел. Ему на ум пришло слово «стерва». Именно поэтому он обвинял ее в соблазнении парней, но ему было все равно, кто и что о нем подумает. Он не скрывал своих чувств по этому поводу.

Джеймсу и его друзьям нечего было доказывать. Они давно уже реализовались на баскетбольной площадке.

Джеймс больше не прикасается к мячу. Мэттью это просто убивает. Джеймс не просто любил баскетбол, он им жил.

Мэттью показал Мишель письмо аспирантки из Вермонтского университета. Он не знал, стоит ли им с ней встречаться. Он знал, что ей скажет, а от адвокатов его уже тошнило.

Если то, что я расскажу, может помочь другой матери, значит, из этих жутких событий, которые нам пришлось пережить, выйдет хоть что-то хорошее.

Я уже много лет ожидала, что с Джеймсом случится нечто скверное. Того, что произошло в Авери, я, разумеется, и представить не могла, а кто мог бы на моем месте? Но позже я поняла, что всегда боялась за сына.

Иногда мне кажется, что я могла этому помешать. Но потом я осознаю, что это было не в моих силах. Порой я спрашиваю себя: «Что с Джеймсом не так?»

Дело в том, что Джеймс всегда умел врать. Даже когда ему было всего тринадцать или четырнадцать лет, он делал это просто мастерски. Он был очень милым, обаятельным и забавным, но врал так здорово, что даже мне не удавалось уличить его. Разумеется, зачастую вранье обнаруживалось, но это происходило уже значительно позже. Иногда на вранье указывало лишь отсутствие логики в его заявлениях. Подростки не всегда умеют логически обосновать ложь. И все же даже в этих случаях он был так убедителен, что я начинала сомневаться в правильности своих рассуждений и своем здравом смысле. Глядя мне прямо в глаза, мой сын утверждал нечто, коренным образом противоречащее известным мне фактам. Сначала я сомневалась в себе, а потом смирялась с ситуацией.

Теперь я часто спрашиваю себя: «Возможно, я была недостаточно строга? Возможно, я была слишком строга?» Об этом трудно судить задним числом. Возможно, когда он был совсем маленьким, я уделяла ему недостаточно внимания? Возможно, мне следовало бросить работу?

Теперь я думаю об этом постоянно.

Вранье началось в восьмом классе. Хотя, может, и раньше, а я просто не замечала. Я очень хорошо запомнила один день. Приближалась свадьба нашей старшей дочери Джули, и мы договорились встретиться с ней в прокатном пункте, чтобы выбрать смокинг для Джеймса. Я забрала Джеймса из школы, и всю дорогу до магазина он беспрестанно болтал. Я, помню, еще подумала: «Сегодня хороший день. Джеймс приветливо разговаривает со мной, и мы едем выбирать смокинг на свадьбу Джули». Но когда мы встретились с Джули, она посмотрела на брата так странно, как будто что-то о нем знала. Это было так заметно, что Джеймс начал отворачиваться от сестры. Он делал вид, что разглядывает пиджаки или запонки. «Что ты курил? — поинтересовалась Джули. — Что у тебя с глазами?»