Подняв голову, он увидел женщину, расположившуюся в кабинке напротив. Она надписывала адреса на белых конвертах, время от времени сверяясь с маленьким блокнотом на спирали. Она писала, смотрела на конверт, брала другой конверт и снова писала. Рождественские открытки? Майк пытался незаметно наблюдать за ней. На ней были черный свитер с длинными рукавами, доходившими ей до самых пальцев, обтягивающие джинсы и высокие туристические ботинки. У нее были белокурые волосы (если и крашеные, то очень дорогой краской). Майк даже не представлял ее возраст. Она была не молодой и не старой. Определение «женщина средних лет» ей тоже не шло, поскольку рождало в воображении коротко стриженную и несколько расплывшуюся в талии особу, которая ни за что не надела бы свитер с такими длинными рукавами и такие тесные джинсы. Когда официантка принесла ее заказ, женщина отложила конверты. Она подняла голову и встретилась с Майком взглядом, но не улыбнулась. Майк отвел глаза.

Он услышал тихий возглас и опять взглянул в ее сторону. Белокурая женщина откусила от своего чизбургера, и мясной сок, темно-розовый и прозрачный, забрызгал тыльную сторону ее руки и даже манжет свитера. Она рассмеялась сама над собой и промокнула сок салфеткой. Она снова подняла глаза на Майка, на этот раз несколько застенчиво. Женщина улыбнулась ему милой, но грустной улыбкой и вернулась к чизбургеру.

«Вряд ли она здесь с мужем», — подумал Майк. Женщины предпочитают обедать в обществе своего спутника, хотя ничего не имеют против одинокого завтрака и ленча.

Майку принесли его пиво, а затем подоспел и бургер, на который он с наслаждением набросился. Мясной сок брызнул и ему на большой палец, пришлось его слизнуть. Он так проголодался, как будто целый день посвятил напряженному физическому, а не писательскому труду, после которого, впрочем, его аппетит всякий раз превращался в волчий голод. Доев бифштекс, Майк задумался, не взять ли второй, но он и так уже нарушил свое обещание не есть красного мяса. Поэтому он не только не стал заказывать второй бифштекс, но и поклялся не делать этого как минимум до конца недели. Когда он отложил салфетку, таверна уже была переполнена: шумные компании сотрудников собрались на ежегодные рождественские вечеринки, на которых, по обычаю, белое и красное вино лилось рекой. Майк помнил такие вечеринки по Хартфорду и Авери. После них все коллеги проникались друг к другу необычайно теплыми чувствами, к сожалению, не доживавшими и до Нового года.

Пообедав, Майк поднялся к себе за шапкой, шарфом и перчатками, поскольку у него не было оснований не верить сводке погоды, предупреждавшей о леденящем ветре. Он дойдет до конца мраморных тротуаров, а затем свернет на широкую улицу, застроенную дачными домиками. Некоторые из них были утеплены и использовались также и для зимнего отдыха. Поднявшись на вершину холма, он продолжит прогулку вдоль оживленной дороги без тротуаров (которые он считал неотъемлемой частью любого цивилизованного поселения, уже не говоря об их важности для безопасности детей; а, впрочем, в вермонтских городках тротуары являлись скорее исключением, чем правилом), после чего вновь выйдет на главную улицу и по ней вернется в гостиницу. Он прикинул, что таким образом прошагает около трех миль, дистанцию не слишком утомительную, но вполне достаточную в плане нагрузки. Иногда Майк чуть ли не бегом взбирался на первый холм, с удовлетворением отмечая, как стучит его сердце, но после плотного обеда и пива об этом нечего было и думать.

Холодный воздух обжег его глаза и нос. У него не оказалось с собой салфетки, и он мгновенно стал похож на горько плачущего человека. Его щеки тоже горели от ветра, и ему пришлось повернуться боком к налетающим порывам. Из-за выступивших на глазах слез он плохо видел дорогу и поэтому часто моргал. Главная улица была довольно широкой, по обеим ее сторонам высились разнокалиберные, но внушительные дома, каждый из которых был по-своему интересен. Майку было очень любопытно, кто в них живет и чем их обитатели зарабатывают на жизнь. Он задавался этим вопросом всякий раз, попадая в Вермонт. Некоторые из особняков подступали к дороге так близко, что, сделав пару шагов от края тротуара, Майк уперся бы носом во входную дверь, а Другие располагались в конце длинных подъездных дорожек. За домами возвышалась гора, на которую вела дорога. Летом по этой дороге можно было заехать на самую вершину.

В очередной раз отерев слезы с саднящих щек, он увидел в свете выстроившихся вдоль дороги фонарей женщину, несколько минут назад обедавшую в таверне. На ней был черный, отороченный мехом пуховик, а в руках она держала свои конверты. Шею она обмотала шарфом, но была без шапки. Он видел ее только со спины, но без труда узнал по джинсам и массивным ботинкам. Он прибавил шагу, подумав, что ведет себя как самец, преследующий самку. Впрочем, ничего хищнического в этом преследовании не было, обычная потребность мужчины увидеть скрытое от него лицо женщины.

Она остановилась перед почтовым ящиком на одном из домов и начала перечитывать адреса на конвертах, видимо, желая удостовериться, что все написано правильно, а может, проверяя наличие необходимых марок. Конвертов было не меньше дюжины, что позволило Майку догнать ее, не переходя на бег. Он попытался придать встрече случайный характер, как будто он только что ее увидел.

— Привет! — удивленно воскликнул он.

Она обернулась, и Майк тут же понял причину своего интереса. Что-то в ее лице, а может, в улыбке до боли напоминало Анну. Теперь он знал, почему ему захотелось догнать эту незнакомку, но, сделав это, он растерялся.

— Простите, — пробормотал Майк.

Женщина тоже удивилась и немного насторожилась.

— Я принял… я принял вас за свою знакомую, — выдавил из себя он. — Простите ради бога.

Он резко развернулся и зашагал к гостинице. Из его глаз текли слезы, и он не видел, куда идет. «Это все ветер», — подумал он, часто моргая. Разумеется, ни за кого он ее не принял, эта спасительная ложь пришла ему в голову в самый последний момент. Ни за что на свете Майк не перепутал бы эту женщину в отороченном мехом пуховике с той, что в этот самый момент сидела в одиночестве в темной комнате дома у подножия холма.

Майк рассчитывал, что, написав о скандале, он сможет забыть о нем и начать новую жизнь. Он надеялся, что, излив свою боль, свою вину, свою сопричастность на бумагу, он сбросит этот тяжелый камень с души. Но увидев на лице незнакомой женщины испуг, смешанный с любопытством, он вдруг понял, что не имеет права избавляться ни от чувства вины, ни от преследующей его повсюду боли. Он даже не имеет права вспоминать о моментах ничем не замутненной радости, объединявших их с Анной.

Он не напишет больше ни слова. Ни единого слова. Более того, вернувшись в свою стеклянную комнату, прозрачные стены которой в одно мгновение утратили всю свою притягательность, отчего она стала напоминать ему стеклянную будку, предназначенную для заключенного, он разорвет все, что успел написать.

Подгоняемый леденящим ветром, Майк ускорил шаг.

Ты сидишь на кровати, подложив под спину подушку, и смотришь Си-эн-эн. Ты включила телевизор, не в силах больше выносить молчание и тишину. На комоде возле телевизора стоит коробка с наполовину съеденной пиццей. Ты съела два куска, неожиданно поняв, что умираешь от голода. Твой сын заявил, что у него нет аппетита. Ты сказала ему, что он должен поесть, поэтому он сел на кровати, сложил вдвое жирный ломоть, засунул его в рот и прожевал. Ты так и не увидела его глаз. Ты не хотела видеть его глаза.

Когда в дверь постучал полицейский, его стук показался тебе на удивление осторожным. Ты представила стоящую за дверью жену владельца мотеля с полотенцем и куском мыла в руках. Но когда ты открыла дверь и увидела форму, твоя нога автоматически скользнула вдоль порога в тщетной попытке подпереть дверь. Ты подняла руки и оперлась ими о противоположные стороны косяка, прежде чем потребовала объяснений: