У меня до сих пор хранятся все мои заметки и отснятый материал. Ко мне обращались многие издатели с просьбой написть книгу о «деле Авери». Честно говоря, меня удивляет, что ее до сих пор не написали.

Город взорвался. Другого слова не подберешь. Мы упоминались в новостях десять дней подряд, а статьи о нас появлялись еще очень долго. Это было похоже на историю о шахтерах, которых завалило в шахте, после чего все в напряжении ждали выхода новостей, желая узнать, что там у них происходит. Или на историю о школьном автобусе, рухнувшем с моста вместе с детишками. Наш город оказался в осаде.

Родители наводнили всю округу — не столько для того, чтобы забрать своих детей, сколько для того, чтобы быть с ними рядом и, в случае необходимости, защитить их. Мы должны обслуживать всех, кто входит в школьную столовую, — таковы принципы школы. Это делается для того, чтобы родители, навещая своих детей по родительским дням, или по каким-то особым случаям, или просто приезжая на матч или экскурсию, чувствовали, что им рады. Поэтому во время скандала за столами постоянно сидели десятки родителей, и мы кормили их совершенно бесплатно. У нас даже кассира нет. Поварам приходилось заказывать намного больше говядины, и макарон, и овощей, и молока. Вы не поверите, некоторые родители начали жаловаться на салатный бар, поэтому нам пришлось заказывать дополнительные продукты для салатов. А еще мы не могли отличить родителей от репортеров, и, пока не заперли ворота, они тоже пробирались в столовую. Потом, конечно, уже никто не мог войти без пропуска. Но в первые три дня мы, наверное, кормили не меньше пятидесяти журналистов ежедневно.

Но это еще не самое худшее. С тех пор наш город уже совсем не тот. Джордж и Джилл Марш переехали. Сначала они поселились у матери Джилл в Лудлове, а свой двенадцатикомнатный дом, идеально расположенный между школой и магазином Пита, сдали прессе. Они сдали его Си-эн-эн, заломив тысячу долларов в сутки, и, можете себе представить, они получили эти деньги, несмотря на то, что лучшие времена их дома остались далеко позади. Кроме того, в нем всего две ванные, и ни в одну из них я не согласилась бы даже войти. Джордж и Джилл заработали на этой истории двадцать тысяч баксов, а потом их жилище приглянулось одному из техников Си-эн-эн. Он предложил им за него сто пятьдесят тысяч «со всеми изъянами», и они быстро сообразили, что этих денег им хватит на отель во Флориде. Так что они навсегда уехали в Тампу. Я тоже подумывала о том, чтобы сдать наш домишко, но Эббетт и слушать не захотел о переезде к моей сестре Лили, поэтому мы остались не у дел. А я могла легко получать по четыреста долларов за ночь. Дом у нас небольшой, зато ванные отличные. Я зарабатываю всего четыреста долларов в неделю, и это без вычета налогов. Но, как я уже сказала, Эббетт и слышать об этом не захотел, и теперь я иногда его поддразниваю: «Где мой отель?» Нам его не видать как своих ушей. Но надо отдать Эббетту должное — он горой стоит за школу, и когда они закрыли ворота, он начал называть всех, кто помогал репортерам, пусть даже сдавая им жилье, предателями, как во время Второй мировой. И в этом он был не одинок. Город разделился на две части. Такое разделение сохранилось до сих пор. Вопрос стоит так: либо ты помогал журналистам, либо нет. Эббетт и сейчас отказывается переступать порог магазина Пита или разговаривать с Фредом Гризоном, который заработал на приезжих кругленькую сумму. Приезжие отчаянно искали жилье и пропитание. В Авери, если не считать школу, никогда не жило больше тысячи человек. В разгар скандала, по прикидкам Сэмюэла, начальника почты, это число удвоилось за счет репортеров, зевак и родителей, прибывших лично разобраться в ситуации. Я в математике не сильна, но мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь подсчитал бы валовой внутренний продукт города за этот месяц.

Гризон сорвал отличный куш. За счет наплыва людей ему удалось толкнуть как минимум три дома. Вполне возможно, что и больше, но лично мне известно о трех. Как я уже сказала, мы с Эббеттом больше не общаемся с Фредом, хотя это у Эббетта на него зуб, а не у меня. Если я встречусь с Фредом или его женой в церкви, я поздороваюсь с ними, как и надлежит доброй христианке.

Но и это еще не все. Люди разделились на два лагеря. Одни считали, что мальчишки виноваты. Другие — что мальчишки не виноваты. Девчонка стала жертвой насилия. Девчонка сама напросилась. Но Сайласа жалели все, все до единого. Видите ли, он был одним из нас, а не каким-то там богатеньким мальчишечкой из Нью-Йорка. Его семья трудилась не покладая рук, чтобы заработать на жизнь, как и все мы. Мы все им гордились. Многие из нас ходили на баскетбольные матчи только для того, чтобы посмотреть на его игру. Кстати, мяч угодил в Джилл Марш.

Я не знаю, что Сайлас делал там в тот вечер. И если бы не чертова кассета, я бы ни за что в это не поверила. Ни за что. Весь город был в шоке. Анна… я ее не видела в городе… да, пожалуй, уже больше года. Иногда я вижу Оуэна, но это уже не тот Оуэн, которого я знала раньше. От него осталась одна оболочка, внутри ничего нет. Да и внешне его не узнать. Проходят дни, недели, и ты даже не вспоминаешь о скандале, а потом проезжаешь мимо фермы Квинни (хотя это теперь такая же ферма, как и мой домишко) или встречаешь Оуэна на заправке, и все это опять наваливается на тебя; ты понимаешь, что твоя жизнь в одно мгновение может рухнуть под откос.

Студентов в школе теперь намного меньше, и работы в столовой тоже. Мою зарплату еще не урезали, хотя время от времени появляются слухи о том, что это скоро произойдет. Я имею в виду — уменьшение зарплат. Школьное начальство со страшной силой обрушилось на употребление алкоголя внутри школы. На танцах теперь дежурит по десять человек, а на деревьях развесили камеры наблюдения, но следят они не за безопасностью детишек, а за их поведением. Майкла Бордвина уже давно нет, а мистер Коггесхолл… он все держит в руках. Он постоянно вводит новые правила. То это правило, то еще какое-нибудь. Хотя, мне кажется, детишки и в самом деле стали пить поменьше, хотя бы потому, что теперь раздобыть выпивку очень тяжело. Как бы то ни было, но в воскресенье к завтраку приходит намного больше народу, а это, как ни крутите, показатель.

Да, иногда я думаю о Робе и Сайласе. Я не знаю, почему они были там в тот вечер. Я еще тогда спрашивал себя: «Зачем Сайлас это делает?» Ведь у него была Ноэль. Но ясно, что думал я об этом только половиной своего мозга. Если бы я думал обеими половинами, я бы задал себе тот же вопрос: «Зачем я это делаю?» А ответ… ответ заключается в том… что у нас просто был секс. Никто не произнесет этого вслух, но девчонка была чертовски похотлива. Это возбуждало. Это сводило с ума. И еще мы были в доску пьяные. Мы обезумели, мы просто отпустили все тормоза… и понеслось. Что тут еще можно сказать?

Почему с нами был Сайлас? Он целый день находился в каком-то странном, я бы сказал, даже опасном настроении. Это я точно знаю. Что-то случилось у него дома, а может, повздорил с кем-то из учителей. Настоящую причину я так и не выяснил. Но он был не в себе. Я помню, как в середине матча он вдруг изо всех сил швырнул мяч на трибуну. Он попал какой-то женщине в лицо, все были в шоке. Рефери выгнал его с площадки. Вы об этом, наверное, слышали. Об этом писали в газетах, как будто одно вытекало из другого. Сайлас ушел из зала и ни с кем не хотел общаться. Потом мы его нашли. Он сидел в машине и уже был наполовину в отключке. Что-то все-таки случилось. И это не имело никакого отношения к Ноэль, потому что она была в шоке, как и мы все.

Да, следовало с ним поговорить. Следовало многое сделать. Но когда тебе семнадцать или восемнадцать лет, ты не думаешь. Ты просто на несколько часов посылаешь все к чертовой матери.