Я спрашиваю его, из какого учебного заведения студенты, о которых идет речь. Не из Академии ли Авери? Он отвечает: «Да», и это уже настоящая информация. Я в шоке от того, что он мне это сообщил, но делаю вид, что не услышал ничего интересного, и, как ни в чем не бывало, продолжаю допытываться. Я спрашиваю, как он узнал об этом происшествии, и он говорит, что ему позвонили родители жертвы. Я спрашиваю, как их зовут, и он опять злится на меня. Но ведь никогда не знаешь, как на человека подействует тот или иной вопрос. Он мог упомянуть, из какого они города, или сказать, что они из Авери, или что-нибудь еще. Но он говорит, что больше не располагает никакой информацией, и кладет трубку.

Итак, я исписываю пометками листок бумаги и начинаю поиск в «Гугле». Я выясняю имя директора школы, которого, как нам всем теперь известно, звали Майкл Бордвин, и звоню ему на домашний номер. Он отвечает на мой звонок. Совершенно ясно, что я его разбудил, но он мгновенно просыпается. Еще я понимаю, что у него за плечами очень тяжелый день. «Кто это?» — спрашивает он. Я представляюсь, и он говорит, что у него нет никаких комментариев. «Комментариев о чем?» — спрашиваю я. Он молчит, а я сообщаю ему, что, по моим сведениям, двое студентов Академии Авери арестованы по обвинению в посягательстве сексуального характера. Он молчит, тем самым подтверждая мою информацию. Я спрашиваю, есть ли у него какие-либо комментарии. Я загружаю ему свою стандартную тему: было бы неплохо, если бы он сделал комментарий, потому что эта история в любом случае выплывет наружу, и у него есть возможность подать ее под своим углом. Я думаю, он положит трубку, но вместо этого он говорит: «Сегодняшний день был очень трудным для нашей школы». А я спрашиваю у него: «Почему арестованы только двое парней? Где третий?» Видимо, именно в этот момент он осознает, что я практически ничего не знаю, и кладет трубку.

Но это не беда, потому что я уже выскакиваю за дверь и бегу к машине. Я еще до рассвета буду в Авери, заявлюсь прямиком в полицейский участок и потребую ответов на свои вопросы. Но слюнки у меня текут совсем по другой причине — я уверен, что меня ждет самый лучший источник информации, о котором только может мечтать репортер. Это студенты.

Я сразу хочу внести ясность и заявить, что комментирую этот случай вовсе не в своем профессиональном качестве профессора юриспруденции Вермонтского университета. Меня всего лишь попросили рассмотреть эту ситуацию как человека, знакомого с законами штата Вермонт.

Я посмотрела упомянутую видеозапись. На первый взгляд создается впечатление, что четырнадцатилетняя девочка демонстрирует определенную степень готовности к действиям сексуального характера. Также очевидно, что ее напоили алкогольными напитками, хотя, разумеется, она вполне могла употребить их самостоятельно. На протяжении всего события она в сознании и в коматозное состояние также не погружается. Более того, она, похоже, отлично знает дело, которым занимается.

Но существуют другие, более важные факторы, которые и должны определять степень юридической ответственности участников событий того вечера. Например, тот факт, что в деле участвовало трое парней и лишь одна девушка. Кроме того, все трое минимум на четыре года старше этой девушки. Эта ситуация сама по себе подразумевает принуждение с их стороны. Утверждения правонарушителей о том, что девушка их соблазнила, пошла с ними добровольно или даже спровоцировала весь упомянутый эпизод, отношения к делу не имеют. В тот момент, когда юноши позволили ей их соблазнить, вне зависимости от компетентности девушки в вопросах сексуального характера или степени ее опьянения, согласно законам штата Вермонт, они совершили преступление. Принуждение доказать совсем нетрудно. Положения закона не допускают здесь низких разночтений. Ситуация с участием трех парней, каждому из которых уже исполнилось восемнадцать лет и даже больше, и одной четырнадцатилетней девочки однозначно толкуется как случай принуждения. Просматривая эту кассету, очень легко сказать: «Да она сама на это напросилась!» По закону это не имеет никакого значения. Парни были достаточно взрослыми, чтобы сказать ей твердое «нет» и, собственно, обязаны были это сделать. Поскольку они этого не сделали, то жаловаться им не на что. Их совершенно обоснованно арестовали и предъявили им обвинение в посягательстве сексуального характера.

Этот случай интересен и с другой точки зрения. Просмотрев упомянутую кассету, директор школы вызвал двоих из троих участников инцидента к себе в кабинет и заставил их написать признания с тем, чтобы представить их вниманию Дисциплинарного комитета, заседание которого было намечено на конец недели. При этом он не предложил им позвонить родителям или адвокатам. Это также является случаем принуждения, причем самого вопиющего свойства. Зная, что очень немногие восемнадцатилетние подростки в подобном случае добровольно позвонят родителям или адвокатам, хотя бы из страха, что родителям покажут унижающую их достоинство запись, директор рассчитывал получить от парней признания. И он их получил. Здесь мы, несомненно, имеем дело с попыткой администрации Академии скрыть произошедшее от внимания широкой общественности и закона. Как я поняла, в этот же день родители жертвы позвонили в школу и потребовали принятия Мер. Еще до созыва Дисциплинарного комитета заявления ребят, которые следует приравнивать к официальному признанию в совершении посягательства сексуального характера, были переданы полиции. Ко времени ареста ни один из студентов не успел получить доступ к юридической помощи.

Один из них, девятнадцатилетний Джеймс Роублс, подал на школу в суд на основании того, что директор школы Майкл Бордвин обошелся с ним несправедливо и противозаконно. В своем заявлении он утверждает, что школа разорвала контракт с ним в тот момент, когда вынудила его признаться в совершении преступления, не предоставив ему возможность воспользоваться помощью родителей или адвоката. В отсутствие юридического представительства школа не имела права принимать его признание, а напротив, была обязана порекомендовать ему ничего не говорить и не предпринимать без профессионального совета юриста. В иске утверждалось, что школа этого не сделала, поскольку интересы школы вступили в противоречие с интересами отдельно взятых студентов. Парни, которые в тот момент являлись студентами школы, могли не осознавать необходимость вмешательства родителей и адвокатов, но зато директор школы, будучи старше и значительно образованнее, все прекрасно понимал. Истец утверждает, что парней вынудили сознаться в совершении преступления. Вполне возможно, что, проигнорировав интересы студентов ради сохранения собственного имиджа, согласно законам штата Вермонт, школа совершила преступление.

Майку было внове это чувство возбуждения, ощущение электрических импульсов, пронзающих его мозг и тело. Неужели он точно так же чувствовал себя в тот судьбоносный день, когда увидел напротив себя Мэг? Тогда он был почти на двадцать лет моложе. Возможно, он уподобился стареющему бейсболисту, тело которого с годами все хуже справляется со стрессом, а эмоции все чаще выходят из-под контроля. Если он не вспоминал, как Анна стояла у стойки, сложив под грудью руки, перед его глазами всплывал ее профиль, когда она отвернулась, смущенная какой-то совершенно незначительной, с его точки зрения, фразой. Или момент, когда она неожиданно накрыла его руку своей. Оказавшись в своей кухне, он налил себе красного вина, пытаясь продлить эту призрачную связь между ними. Хорошо, что Мэг ушла на собрание и вернется не раньше девяти, потому что сейчас он был не в состоянии поддерживать связный разговор. Хотя за последний год их общение становилось все более натянутым. Иногда Майку думалось, что у Мэг кто-то появился. Ему это казалось вполне возможным. Тем более что раздражительность Мэг приобрела невыносимые масштабы. Теперь ее выводил из себя уже один его вид. Он не понимал, чем он ей так досаждает. Быть может, она надеялась, что ее брак будет более счастливым? Что, если он не удовлетворяет ее в постели? Или ею овладела тяга к перемене мест, становящаяся все более настойчивой по мере того, как перспектива зависнуть в Авери надолго (возможно, даже до пенсии, что пугало Майка не меньше, чем ее) становилась все более отчетливой? Майка часто подмывало поинтересоваться у жены, что ее так беспокоит. Однако в тех редких случаях, когда он решался на этот вопрос, она называла причину, о существовании которой он и не подозревал, а если подозревал, то не придавал значения: например, унылые перспективы ее волейбольной команды. А порой этот вопрос, к его немалому огорчению, порождал новую волну возмущения, такую сильную, что она ничего и сказать не могла, а только вздыхала или, того хуже, выходила из комнаты.