А Сайлас… Мысль о нем была невыносима. Ему так хотелось удалить Сайласа с этой видеозаписи. Если бы оператор (это был он или она?) не снял его лицо! Но Сайлас был там. Он тоже виновен. Последствия ожидаются очень тяжелые. Его также придется исключить. Его отношениям с Ноэль, если только они вообще пережили минувшую субботу, придет конец. А еще Майк и представить себе не мог, как Сайлас сможет оставаться под одной крышей с Анной и Оуэном. Майк опять подумал, что он должен позвонить Анне, причем как можно скорее.

Майк развернулся вместе со своим офисным стулом и уставился в окно. Он вспоминал проведенные в Авери годы, всех студентов, окончивших за это время школу. Ему приходилось иметь дело с множеством дисциплинарных проблем, но он еще ни разу не сталкивался с чем-либо подобным. Он думал о Сайласе, Робе и Джей Доте. Он думал об Анне и Мэг, и еще об Оуэне. Майк не написал свое признание, но знал, что тоже заслуживает наказания. Он был виноват, несмотря на то что его вина была косвенной.

В среду утром моя соседка ушла очень рано. Когда она вернулась, на ней лица не было. Она закрыла дверь, но не попросила меня выйти. Я делала уроки. Честное слово, в ее присутствии я иногда сама себе казалась пустым местом. Она вела себя так, как будто в комнате, кроме нее, никого нет.

Первый звонок она сделала какой-то подруге, а может, другу. Я не обратила внимания на этот разговор, потому что моя соседка делала это постоянно — звонила кому-нибудь, когда я была в комнате, да к тому же занималась. Но я к этому привыкла. Кажется, мое внимание привлекли слова «Как кассета попала к директору?» Я думала, она подразумевает какую-то музыкальную запись, хотя в ее голосе звучали нотки отчаяния. А потом она сказала: «О господи, родители меня убьют!» Я обернулась и посмотрела на нее. Готова поклясться, она смотрела на меня в упор, но я совершенно точно знаю, что она меня не видела. Она видела человека, с которым разговаривала по телефону. Или же она представляла себе, как разозлятся ее родители. Я не могла понять, что она имеет в виду, и начала прислушиваться. После этого она сказала: «Что мне делать?» и «Ты так думаешь?»

Она разговаривала минут десять, по большей части слушая своего собеседника. Иногда она произносила что-нибудь вроде «О боже, ты так считаешь?». Еще я помню фразы «Кстати, как называется этот наркотик?» и «Если это не сработает, мне конец».

Я и представить себе не могла, что все это означает. Когда она захлопнула телефон, я обернулась к ней.

— У тебя все нормально? — поинтересовалась я.

Она опять открыла телефон и набрала какой-то номер

— Что? — переспросила она.

Я повторила вопрос. Но в это время человек, которому она звонила, ответил на звонок. Моя соседка мгновенно начала плакать. Я была в шоке. Она рыдала. Если это была игра, то она потрясающая актриса. Она с трудом выговаривала слова, всхлипывала, и икала, и все такое. Она склонилась над телефоном, как будто у нее болел живот.

— Мам, — выдавила она сквозь рыдания, — меня изнасиловали.

Я была потрясена. Мне никогда не приходилось сталкиваться с реальным изнасилованием. Я сидела и смотрела на нее, открыв рот. Кто-то постучал в нашу дверь, и соседка отчаянно замахала рукой, показывая, чтобы я поскорее отделалась от того, кто стоял за дверью. Я подошла к двери и сказала своей подруге Кэти, что я разговариваю по телефону с мамой и что я зайду к ней, как только освобожусь. Я вернулась и села на кровать, не в силах отвести глаз от своей соседки.

Она начала рассказывать маме о том, что ее изнасиловали трое парней-старшеклассников. Это случилось в субботу вечером. Она боялась об этом кому-нибудь говорить и не ходила к врачу, поскольку не знала, что это так важно. Нет, она не собирается идти к врачу. Нет, она не знает этих парней. Они все вместе на нее набросились. И вот еще что. Возможно, это сняли на кассету.

Визг ее матери я слышала через всю комнату.

— Я не знала, что это снимают, — рыдала соседка. Они меня чем-то накачали.

Дальше выяснилось, что она никому не собиралась об этом рассказывать. Нет, нет, и дежурному учителю тоже.

Она решилась рассказать маме только потому, что до нее могли дойти соответствующие слухи. Нет, физически она не пострадала. По крайней мере, она так думает. И все это время она рыдала, всхлипывала, вытирала сопли и умоляла, чтобы родители за ней приехали. Я узнала, что она ненавидит нашу школу и очень хочет вернуться домой.

Наконец она закрыла телефон. Я подала ей салфетку.

— Как ты? — сочувственно спросила я.

Она шмыгнула носом и высморкалась. Затем подошла к зеркалу и промокнула глаза.

— Все нормально, — ответила она.

Клянусь Господом, именно так она и сказала.

Скоро стемнеет. Хотя уже май, сегодня первый по-настоящему теплый вечер. Студенты целый день перебрасывались фрисби. Сайласу пришлось играть в бейсбол. Это его третий вид спорта, и он не воспринимает его всерьез. Иногда он начинает со второй базы, но по большей части сидит на скамейке. У него хорошая рука и врожденный атлетизм, но он плохо бьет по мячу. Он мог бы потренироваться и улучшить свои результаты, но он равнодушен к бейсболу. Сайлас любит баскетбол. Если бы ему разрешили, он бы играл только в баскетбол. После тренировки и ужина в столовой мы долго сидим на лужайке. Сгущаются сумерки. В общежитиях открыты окна, время от времени оттуда доносятся голоса и музыка, иногда раздаются взрывы хохота.

Мы сидим совсем рядом, вытянув перед собой ноги. Я откидываюсь назад и ложусь на траву. Всю весну мы с Сайласом только и делали, что пытались уединиться. Мы это не обсуждаем вслух, но именно этим мы и занимаемся. Почти все свободное время мы проводим в машине Сайласа, в хорошую погоду валяемся на траве. Весь день я думала о том, что моя соседка по комнате уехала на выходные домой и вернется только в воскресенье вечером. Я никогда грубо не нарушала правила школы и спрашиваю себя, готова ли я пойти на это. Мои шорты и футболка отсырели от росы. Быстро холодает. В Вермонте ночи холодные даже в мае.

Я встаю и протягиваю Сайласу руку.

Когда мы огибаем угол моего общежития, Сайлас, наверное, догадывается, куда мы идем, но не говорит ни слова. Интересно, если мы попадемся, нас обоих отстранят от занятий? Я прошу его подождать у двери, пока я зайду внутрь и проверю, нет ли кого в вестибюле. Там никого нет, и телевизор выключен. Сегодня вечером все нашли себе другие занятия. Я открываю дверь и приглашаю Сайласа к себе. Он разувается, и от удивления я широко открываю глаза. Может быть, он делает так дома, когда возвращается позже, чем обещал родителям. Я вспоминаю его комнатку под крышей. Сегодня я веду Сайласа в свою собственную комнату. Мы поднимаемся по лестнице, стараясь производить как можно меньше шума. Сайлас положил руку мне на спину, и я покачнулась, то ли от волнения, то ли потеряв равновесие.

На площадке своего этажа я снова машу ему рукой, чтобы он подождал на лестнице. Я бегу к своей двери, отпираю ее и оставляю приоткрытой. Затем я опять делаю ему знак рукой, на этот раз — чтобы позвать его. Он бежит по коридору и проскальзывает в приотворенную дверь, как солдат, выполняющий задание. Мы оба беззвучно хохочем.

Существует только одна причина, по которой я могла позвать его в свою комнату, и мы оба это понимаем. Сайлас привлекает меня к себе и целует. Мы еще ни разу не занимались любовью, и мне немного страшно. Я девственница. А Сайлас? Я не знаю. Однажды он спросил, был ли у меня кто-нибудь. Я ответила «нет» и увидела облегчение на его лице.