И тут Боланд вспомнил, что у него в руках председательский молоток, которым в таких случаях можно стукнуть по деревянной подставке, что он и сделал, но уж очень сильно. Молоток треснул, и головка его, кувыркаясь, полетела в зал. Все замерли. Хрущев продолжал еще что-то выкрикивать, но его уже никто не слышал, так как микрофон отключили. Боланд встал и покинул зал. И только тогда Хрущев, явно нехотя, возвратился на свое место.

Потом мне рассказали, что кто-то все-таки подобрал головку молотка в зале, и она до сих пор хранится в здании на Ист-Ривер. У председателя же впоследствии появился новый молоток. Его подарили норвежцы. Он много мощнее сломанного, выполнен из дерева какой-то ценной породы и покрыт орнаментами времен викингов. Сломать его уже не так просто. Да и таких возмутителей спокойствия, каким был Хрущев, больше нет в мировой политике.

Что касается нашего предложения о введении «тройки» вместо поста одного Генерального секретаря ООН, то оно вызвало решительный протест всех делегаций, кроме, конечно, наших союзников, и с треском провалилось. Тогдашний Генсек ООН швед Даг Хаммаршельд, отвечая на критику Хрущева, упрекнувшего его с трибуны в том, что он целиком и полностью на стороне капиталистического мира, сказал, что не может принять такие обвинения, что является беспристрастным слугой международного сообщества, каковым только и может быть Генеральный секретарь ООН, и что, на его взгляд, концепция руководства ООН «тройкой» не имеет будущего. И стал настаивать на том, чтобы «предложение о “тройке”» ни в коем случае не было принято. В ответном выступлении Хрущев воскликнул:

— Ну как же так, как вы можете выступать против?! Я вас принимал у себя в стране! Я вас на лодке катал!..

Обида и недоумение слышались в этих словах.

Думаю, что большая часть делегатов не поняла, о какой такой лодке шла речь. Видимо, сейчас стоит рассказать о том, что имел в виду Никита Сергеевич.

Несколькими месяцами ранее Хаммаршельд побывал в СССР. Мне было поручено сопровождать Генсека ООН. Показывал ему Москву, принимал участие в его переговорах с Громыко, потом ездил с ним в Дубну, в Институт ядерных исследований. Помню, там мне довелось увидеть Льва Ландау. После того как мы посетили лабораторию известного физика, директор института Дмитрий Блохинцев напомнил академику Ландау, чтобы он не забыл прийти на завтрак, который дается в честь Генерального секретаря ООН. Великий ученый спросил:

— А обязательно ли мне там быть? Не хотелось бы тратить время, работа ждет.

Блохинцев ответил:

— Нет уж, нужно быть обязательно.

Хрущев принимал Хаммаршельда у себя на даче в Пицунде. Анатолий Федорович Добрынин, в тот период заместитель Генерального секретаря ООН, в своих мемуарах вспоминает, что он уговаривал Хаммаршельда не садиться на своего любимого конька во время бесед с Хрущевым — не говорить об идее превращения ООН в некое подобие «мирового правительства». Хаммаршельд действительно носился тогда с этой идеей. Когда он приехал в Пицунду, то в первой же беседе с Хрущевым все же поднял данную тему. Она показалась Хрущеву скучной и нереальной. Поэтому в какой-то момент он предложил Хаммаршельду выйти и погулять по пляжу.

Они подошли к небольшому лодочному причалу. Там слегка покачивалась на воде маленькая, двухместная, лодка. Хрущев жестами предложил Хаммаршельду покататься на ней. Тот согласился. Они сели в лодку. Хрущев взялся за весла, Хаммаршельд устроился на корме. Я было тоже попытался сесть — на нос, где еще оставалось место, но охранник схватил меня за руку:

— Нет, Виктор, нельзя. Перевернешь лодку.

Я растерялся:

— Как же они без переводчика? Никита Сергеевич, меня не пускают!

Хрущев рассудил так:

— Ну ничего, мы немножко вдвоем молча покатаемся.

И они отплыли. Возле них появилась лодка с двумя охранниками. Я наблюдал с причала, как Никита Сергеевич работает веслами. Минут тридцать продолжалась эта морская прогулка. Как и о чем уж они там говорили без переводчика, не знаю, но, когда вернулись, Никита Сергеевич со смехом сказал мне:

— Вот уж где я наговорился всласть!

Вечером того же дня Хаммаршельд был приглашен на ужин. Он, видимо, уже понял, что обсуждать с Хрущевым концепцию превращения ООН в «мировое правительство» не только не целесообразно, но и, как сейчас говорят, контрпродуктивно. И завел вдруг разговор о книге Бориса Пастернака «Доктор Живаго», вокруг которой тогда у нас разгорелся большой скандал. Хаммаршельд знал это и предельно вежливо защищал право писателя на свободу творчества. Он, разумеется, книгу читал и пытался доказать, что в «Докторе Живаго» не содержится ничего крамольного.

Хрущев занервничал и стал возражать ему, повторяя вздорные трафаретные обвинения в адрес Пастернака, публиковавшиеся в наших газетах. При этом чувствовалось, что сам он книгу не читал. К счастью, в беседу вступил В. Лебедев, помощник Хрущева, который на другом уже уровне повел разговор, хотя все с тех же, наших, позиций. Хаммаршельд почувствовал, что перед ним собеседник, хотя бы читавший книгу, и с интересом втянулся в литературный диспут. Хрущеву стало скучно. Разговор как бы уже его не касался. Он к этому не привык. Никита Сергеевич оборвал Лебедева:

— Хватит. Не для этого разговора сюда приехал Генеральный секретарь.

Вот о какой встрече вспомнил Хрущев, упрекая Хаммаршельда с трибуны ООН. Кто знает, может быть, именно та встреча и породила у Никиты Сергеевича идею о трех генеральных секретарях. Чтобы хоть один из них придерживался наших взглядов.

Кстати, тогда, в зале заседаний ООН, Хаммаршельд на нашего лидера не обиделся. Когда Хрущев вернулся с трибуны на свое место, он подошел к нему. Хрущев как ни в чем не бывало сказал:

— Ну, господин Хаммаршельд, не обижайтесь. Знаете, чего не наговоришь в пылу полемики! Приезжайте к нам еще, я вас снова на лодке покатаю.

Хаммаршельд ответил, что как раз потому и подошел, что хотел еще раз поблагодарить за ту прогулку…

Но Хрущеву больше не довелось покатать Хаммаршельда на лодке. Через год Генеральный секретарь ООН погиб в авиационной катастрофе, которая произошла над территорией раздираемого внутренним военным конфликтом Конго, куда он направлялся с миссией мира.

После сорванной встречи в Париже и отмены официального визита Эйзенхауэра в Советский Союз отношения между нашей страной и США оказались практически замороженными. Контакты на высоком уровне прекратились.

1960-й был годом високосным. А как известно, каждый ноябрь високосного года в США проходят очередные президентские выборы. Уже во время пребывания Хрущева в Нью-Йорке предвыборная кампания набирала темп. На телевизионных экранах шли дебаты между основными кандидатами — тогдашним вице-президентом Ричардом Никсоном и молодым, почти никому не известным в Советском Союзе, сенатором Джоном Кеннеди.

Одну из таких телепередач я смотрел в гостинице, с удовольствием затягиваясь сигаретой. Надо сказать, что до этой поездки я примерно на полтора года бросил курить. Причем довольно легко: заболел сильно гриппом, недомогал долго и курить просто не хотелось. А в Нью-Йорке опять закурил. Приехал без сигарет, а уехал с несколькими блоками «Мальборо». Да еще Фидель Кастро после встречи с Хрущевым в Нью-Йорке подарил нашей делегации несколько коробок сигар. И все мои коллеги дымили этими сигарами.

Теледебаты увлекли меня. Никсона я к тому моменту уже знал лично — общался с ним в 1959 году на открытии нашей выставки в Нью-Йорке. Кеннеди же я практически не знал, смутно помнил по его короткому общению с Хрущевым, опять же в 1959-м, когда советская делегация приезжала на встречу с членами сенатского Комитета по международным делам. Сенатор и наш лидер обменялись тогда буквально несколькими словами. А вот во время теледебатов я хорошо рассмотрел Кеннеди, и он мне очень понравился. Молодой, симпатичный, говорил не только грамотно, но и убедительно.