В Грановитой палате, где в прошлые века собирались великие князья, государи, где стены расписаны библейскими сюжетами, надо было так разместить вождей коммунизма и их гостей, чтобы они, и только они были видны на экранах телевизоров, а сюжеты на стенах и особенно столы, богато сервированные, не бросались в глаза.

Телевизионщикам пришлось потрудиться, чтобы одно заслонить, а другое оттенить. Иначе, считалось, советские люди всего этого не поймут.

Когда отзвучали приветственные речи, у Генсека спросили, оставлять ли похвальный отзыв Вильсона о Микояне в печати и телерепортаже. Брежнев, помню, задумался и, вдруг оживившись, сказал: «Микояшку убрать!» Так и поступили. На следующий день кто-то, по-моему из английского посольства, обратил внимание Вильсона на это изъятие. Он сильно расстроился. Может быть, потому, что вспомнил о своей последней встрече с Микояном.

В 1970 году возглавляемая Вильсоном Лейбористская партия потерпела поражение на выборах и перешла в оппозицию. Хотя сам Вильсон в парламент попал. В этом, можно сказать, скромном качестве члена британского парламента он вскоре приехал в Советский Союз. Принимали его в Москве по линии Союза советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами, не без участия, как тогда было положено, Международного отдела ЦК КПСС. Вильсону организовали ряд встреч с «представителями общественности», в Министерстве внешней торговли, в Парламентской группе Верховного Совета, и он даже провел пресс-конференцию в Доме журналистов.

Вильсон высказал пожелание встретиться со своим старым приятелем А. И. Микояном, который с 1965 года находился на пенсии. Но по негласным правилам тех лет руководящие лица высокого ранга, вышедшие в отставку, не могли сами принимать решение о встречах с иностранными деятелями. Так что, естественно, о просьбе Вильсона доложили в ЦК, где и принималось решение, наверняка на высоком уровне. Оно оказалось в данном случае положительным, и через секретариат А. А. Громыко я получил указание отправиться вместе с Вильсоном к Микояну.

Должен сказать, что с Вильсоном я ранее не встречался.

Вильсон остановился в гостинице «Националь», куда я и прибыл к назначенному часу. Около гостиницы, как мне и было сказано, нас ожидала «Чайка». В вестибюле «Националя» я встретил сына Микояна, Серго, с которым давно был знаком. Вскоре появился и Вильсон. Кстати, ребята из «девятки» меня предупредили — за нами могут увязаться английские корреспонденты, каким-то образом пронюхавшие, что Вильсон собирается встретиться с Микояном. Анастас Иванович уже давно на людях не появлялся, и, конечно, журналистам было интересно разузнать, как живет на пенсии бывший член высшего советского руководства.

Мы поприветствовали Вильсона, вышли из гостиницы и поехали. Вильсон и Серго Микоян разместились на заднем сиденье, а я впереди, рядом с водителем. Охраны не было. Но я сразу обратил внимание, что за нами увязалась машина, вероятно с корреспондентами, однако промолчал. Едем, разговариваем. И вдруг я заметил, что Вильсон чем-то обеспокоен — все время как-то тревожно посматривает на меня. В какой-то момент он вынул курительную трубку и попросил у меня огня. Я достал из кармана английскую зажигалку «Ронсон», а про себя подумал: «Тоже мне курильщик — ездит без спичек». (Профессиональные курильщики трубки знают, что ее полагается зажигать только спичками.) Протянул Вильсону зажигалку. Тот прикурил. Я видел, что он по-прежнему нервничает. Потом он стал задавать мне какие-то незначительные вопросы, вроде бы только затем, чтобы о чем-нибудь говорить.

Анастас Иванович жил на своей даче по Рублево-Успенскому шоссе. Там и сегодня можно увидеть толстую стену из красного кирпича, которая уступами спускается вниз по холму, — ограду дачи Микояна.

У ворот нас встретила охрана. Дежурный офицер подошел к машине. Я опустил стекло, показал свое мидовское удостоверение и сказал ему, что автомобиль с журналистами, следующий за нами, надо отсечь. И тут я почувствовал, что Вильсон наконец успокоился.

Пока мы от ворот ехали к дому, он сказал мне:

— Вы знаете, только сейчас я понял, что напрасно волновался. Мне сказали, что журналисты решили любым способом попасть на мою встречу с Микояном, а по вашему английскому языку я решил, что вы — английский журналист. Каким-то обманом проникли в машину и едете со мной. А когда вы мне еще и английскую зажигалку протянули, я уже и сомневаться перестал. И только после вашего разговора с охранником мои сомнения развеялись.

Я рассмеялся. Он тоже развеселился и спросил, откуда я так хорошо знаю английский. Я объяснил, коротко рассказав о детстве.

Такова была моя первая встреча с Гарольдом Вильсоном. Потом, когда мы опять встречались, Вильсон всякий раз вспоминал об этом эпизоде. Кстати, он описал его в своих мемуарах, которые опубликовал после того, как окончательно ушел в отставку.

Микоян был рад повидаться со старым приятелем. Тепло поприветствовал он и меня. Он, конечно, сильно сдал — похудел, вернее, как-то усох. Мне показалось, что он, будучи не совсем рослым (известно, что в сталинском окружении все были невысокие), стал еще меньше ростом.

Вильсон с Микояном душевно поговорили, вспомнили прошлое, выпили чайку и даже немного вина. На том встреча и закончилась.

Микоян до конца был рядом с Хрущевым. В роковую для Хрущева осень 1964-го он отдыхал рядом с ним в Пицунде, на соседней правительственной даче. По политической логике тех лет Анастас Иванович как друг и соратник вождя должен был разделить участь Хрущева. Но этого не произошло. До 1965 года Микоян оставался Председателем Президиума Верховного Совета СССР. Брежнев почему-то не торопил события. Можно сказать, что с Микояном поступили гуманно, даже оставили ему на какое-то время кабинет в Кремле. Лишь в 1974 году Анастаса Ивановича Микояна не выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета.

Жизнь и политическая карьера этого удивительного человека закончилась, что называется, без драм и потрясений, во всяком случае внешних.

После освобождения Хрущева пленумом ЦК КПСС от всех государственных и партийных должностей он исчез из моего поля зрения. Я знал, что его заставили выехать из дома на Ленинских горах, где он жил, и перебраться на государственную дачу в районе села Петрово-Дальнее. Там располагался целый поселок дач, принадлежавших Совмину.

Новый, 1965 год сын Хрущева, Сергей, предложил мне встретить вместе. Собралась вся большая семья Хрущевых — Сергей с женой, Юля и Рада с мужьями, их дети, несколько близких друзей. Подъехали и Никита Сергеевич с Ниной Петровной. Когда часы пробили двенадцать, Никита Сергеевич произнес небольшую речь. Наверное, одну из своих последних. Он не давал никакой оценки тому, что произошло с ним, не говорил о политике. Он как бы вслух размышлял о принципах, которыми руководствовался в течение жизни. О том, что всегда стремился выступать не по писаному, вспомнил, что еще Петр Первый требовал от бояр, чтобы они излагали свои мысли не по бумажке, «дабы дурь каждого видна была». Он был открыт, напорист и искренен. В общем, я увидел того самого Хрущева, которого знал много лет.

Весной того же года, в его день рождения, я все-таки решился позвонить ему на дачу. Время было вечернее. Он, наверное, сидел за праздничным столом. К телефону подошла его младшая дочь Лена. Я передал через нее привет и поздравления с днем рождения Никите Сергеевичу. Потом Алексей Аджубей, муж Рады, писал в своей книге, что мой звонок был одним из немногих в тот день.

Вторая моя встреча с Хрущевым после его отставки произошла случайно. Мы с приятелем в обеденный перерыв прогуливались по Арбату. Вдруг я увидел — из переулка выезжает большой черный «ЗиМ». На перекрестке машина остановилась, и на заднем сиденье я разглядел Никиту Сергеевича и Нину Петровну. Хрущев тоже меня увидел. Улыбнулся, потянулся к ручке двери, открыл. Я поздоровался. Он сказал, что им дали городскую квартиру в Староконюшенном переулке, а вообще он продолжает жить на даче. И добавил: