Вот таким образом мы с ним и разговаривали, а потом начали спорить о религии. Я, естественно, доказывал преимущества коммунизма, поскольку именно он «приведет род людской к равенству и братству»…

После очередной встречи с этим священником я заглянул в гостиную, где сидел Громыко со своими помощниками. Шел уже третий день плавания, и помощники заметно устали. Запас их альтруизма подходил к концу, а «развлекать» Андрея Андреевича по-прежнему надо было… Я рассказал одному из помощников о своем новом знакомстве. Тот обрадовался.

— Это просто отлично! — воскликнул он и повел меня к Громыко. — Андрей Андреевич, а знаете, с кем тут наш Виктор познакомился? С католическим священником! — радостно оповестил он шефа.

Громыко оживился:

— Суходрев, а ну-ка расскажите. Это интересно.

Я сел и долго, во всех подробностях, рассказывал о том, что услышал от священника. Громыко внимал с большим интересом. Когда я дошел до наших с американцем споров, Андрей Андреевич начал мне подсказывать аргументы: коммунизм — это основная движущая сила, извечное совершенство, живое учение и так далее. И настаивал, чтобы я именно так при следующей встрече и заявил священнику.

На пятый день мы прибыли в Гавр. Во время прощания священник спросил:

— Вы не возражаете, если я напишу вам письмо?

Я замешкался, а потом, вспомнив, что о наших беседах я рассказывал не кому-нибудь, а самому министру иностранных дел Советского Союза, смело ответил:

— Конечно не возражаю, пишите, пожалуйста!

Но писем не было. Ни одного. Вот такая история.

Оглядываясь на прошлое, я думаю, что Андрей Андреевич Громыко был человеком во многих отношениях негибким, прямолинейным. Но ведь и система была такова. Будь он другим, не занимал бы столько лет такой пост, не сослужил бы большой службы Стране Советов.

Проявлял ли он раболепие перед первыми лицами, начиная со Сталина и кончая Горбачевым? Да, конечно. Как, впрочем, и все остальные. Или, по крайней мере, подавляющее большинство. Он всегда хранил непоколебимую верность тому человеку, который в данный момент находился у власти. Вначале это был Сталин. Потом, когда стало ясно, что Хрущев все больше утверждается как «первый среди равных», Громыко всецело перешел на его сторону. То же произошло, когда начал возвышаться Брежнев. Громыко всегда умел вовремя определить, в чьи паруса дует ветер. И это чутье ни разу его не обмануло.

Несмотря на то что Андрей Андреевич всячески поддерживал Хрущева в борьбе с так называемой антипартийной группой, тот так и не ввел Громыко в состав Политбюро. Его членом он стал лишь при Брежневе, в 1973 году.

Тогда и положение МИДа изменилось. До этого в течение многих лет над Громыко стоял Борис Пономарев — секретарь ЦК, заведующий Международным отделом. В 1972 году Пономарев был избран кандидатом в члены Политбюро, в то время как Громыко оставался всего лишь членом ЦК КПСС. Поэтому любые мидовские документы, которые шли через ЦК, запросто правили сотрудники аппарата Пономарева. Они, кстати, очень любили это делать, зная о непростом отношении своего шефа к МИДу.

И вдруг в одночасье, минуя этап кандидатства, Громыко становится членом Политбюро. Сразу все переменилось. Замечу, что тут Громыко свое взял. Сотрудники МИДа, в том числе и я, это сразу почувствовали. Мы уже могли огрызаться, если кто-то звонил из Международного отдела ЦК и уж очень настойчиво критиковал наши бумаги. Теперь нам было достаточно сказать, что их утвердил Громыко, и все вопросы отпадали сами собой.

Отмечу еще вот что. Косыгин, глава правительства в те годы, не мог давать указаний Громыко, члену правительства, как, впрочем, он не мог их давать и министру обороны или председателю КГБ. Они подчинялись только Политбюро, стало быть, Генеральному секретарю. Поэтому Громыко на заседания правительства, которые проводил Косыгин, почти никогда не являлся.

Совсем другое дело Политбюро. Сюда его вызывали даже в то время, когда он не был в его составе. И, как мне рассказывали, он всегда довольно твердо выступал в поддержку Генсека. А споры там тоже бывали, часто довольно ожесточенные.

С Косыгиным у Громыко постоянно были натянутые отношения. Они недолюбливали друг друга (со стороны Громыко это объяснялось, может быть, тем, что к Косыгину прохладно относился сам Брежнев). Это чувствовалось даже в повседневном общении, хотя внешне они этого особенно не выказывали.

На данную тему вспоминается такой эпизод. На переговорах в Ташкенте между президентом Пакистана Айюб Ханом и премьер-министром Индии Шастри Советский Союз выступал посредником. Руководителем нашей делегации был Косыгин. Громыко, конечно, тоже вошел в ее состав.

Косыгин, как я уже рассказывал, занимался на этих переговорах челночной дипломатией: ездил в резиденцию премьер-министра Индии, оттуда — к президенту Пакистана, ибо те напрямую не разговаривали друг с другом.

Однажды Косыгин с Громыко приехали в резиденцию Шастри в одном лимузине и, соответственно, вернуться должны были вместе, в этом же автомобиле. После окончания беседы все вышли к машинам. Мы с Андреем Вавиловым быстро сели в свою «Волгу», чтобы потом не отстать от лимузина Косыгина и Громыко. И вдруг я вижу: Громыко, что-то сказав Косыгину, внезапно поворачивает назад и возвращается в здание. Позже выяснилось, что он забыл свою папку. Такого с Громыко никогда не случалось, я, по крайней мере, подобного не помню.

Косыгин как ни в чем не бывало сел в лимузин и укатил. Не стал ждать. Мы же остались. Через минуту вышел Громыко. Не обнаружив лимузина, он начал растерянно озираться по сторонам, явно не зная, что делать. Выглядело это довольно необычно — министр иностранных дел стоит на улице в одиночестве, без сопровождения, без машины. Я направился к нему. Громыко, заметив меня, обрадовался:

— Суходрев, у вас есть машина?

Я не знаю, ездил ли Андрей Андреевич когда-нибудь до этого в обычной «Волге». Он долго усаживался, устраивая свои ноги. Всю дорогу сидел насупившись, поджав губы, молчал. Мы тоже, естественно, не вымолвили ни слова. Приехали в особняк, в котором поселили Косыгина. Вошли в дом, поднялись на второй этаж. Председатель сидел в гостиной. Увидев Громыко в нашем сопровождении, он с издевкой посмотрел на него, улыбнулся и ехидно заметил:

— Ну что? Папку забыл? Все секреты небось разгласил…

При всем моем уважении к Косыгину не могу не признать, что эти слова его не украсили.

У Андрея Андреевича Громыко было правило: из командировок, особенно в Америку, привозить подарки первым лицам государства — Брежневу, Подгорному, Андропову, а позже и Черненко. Причем каждый раз это был один и тот же набор — шляпы, рубашки, галстуки.

Конечно, сам Громыко не ходил по магазинам. Он чаще всего поручал эту «почетную» миссию мне — я слыл в МИДе человеком, который разбирается в мужской одежде. Надо сказать, я с большой охотой отправлялся в эти походы по магазинам, так как выделяли машину и попутно я что-то покупал для себя.

Покупками для семьи Громыко, довольно многочисленной, занималась в основном его жена, Лидия Дмитриевна, сопровождавшая супруга почти во всех его поездках за границу. Материальные возможности четы были не безграничны (во всяком случае, до той поры, пока Андрей Андреевич не стал членом Политбюро). Правда, во время командировок он получал самые высокие суточные, с определенными надбавками, но все равно это были не слишком большие деньги. Лидия Дмитриевна целыми днями колесила, например, по Нью-Йорку с женой одного из наших дипломатов, досконально изучившей рыночную «конъюнктуру» города и его окрестностей. Ездили они за покупками в самые дешевые районы, в частности в Даунтаун, где все продавалось по бросовым ценам. Там Лидия Дмитриевна покупала вещи для себя, мужа, сына, дочери и внуков. Качество товаров, естественно, было невысоким.

Однажды Лидия Дмитриевна, зная, что я поеду по просьбе ее мужа закупать партию рубашек, обратилась ко мне и со своей просьбой — купить для одного из внуков спортивную рубашку навыпуск. Он стеснялся собственной фигуры из-за полноты, а такая рубашка скрадывала бы ее. Я сказал, что это не проблема, и привез искомое. Лидия Дмитриевна поохала насчет дороговизны, но смирилась.