Таким был первый день переговоров. Диалог лидеров был ровным, уважительным. Говорили о праве народов на самоопределение, о колониальной политике. К чести Хрущева скажу, что он держался дружелюбно. Подробно, как всегда, разъяснял Кеннеди свою точку зрения: так же как феодализм неизбежно заменил собой рабовладельческий строй, благодаря незыблемым законам общественного развития, а капитализм пришел на смену феодализму, так и социализм придет на смену капитализму. Кеннеди возражал, говорил о свободе выбора.

— А что если, к примеру, в Польше, — спросил он, — в результате свободных выборов к власти придет какая-то другая партия, а не ПОРП?

Хрущев в ответ доказывал, что такого никогда быть не может. Теодор Соренсен, ближайший помощник Кеннеди, в своих мемуарах пишет, как велико было искушение президента возразить Хрущеву, приведя в качестве примера события в Венгрии, но он все-таки решил этого не делать.

Вечером, гуляя по саду вокруг резиденции советского посла в сопровождении своих помощников, Хрущев начал пересказывать содержание беседы с Кеннеди, делиться впечатлениями. В какой-то момент он обратился ко мне:

— Я понимаю, если ты сейчас будешь делать запись; то завтра на переговорах просто заснешь. Так что сделаешь ее по возращении в Москву.

Наконец Хрущев закончил свой рассказ, и я с недоумением услышал его итоговое мнение о Кеннеди. Он сказал:

— Да, если сейчас у американцев такой президент, то мне жаль американский народ.

Я с этим согласиться, конечно, не мог. К тому времени я успел поучаствовать во многих переговорах и повидал немало государственных деятелей. Кеннеди произвел на меня очень хорошее впечатление, хотя я обратил внимание на то, что при встрече с Хрущевым он был несколько напряжен. Может быть, он чувствовал, что находится в обществе человека значительно более опытного. Но я ни разу не заметил, чтобы Кеннеди не мог сразу найти достойный ответ на то или иное высказывание Хрущева. В общем, мне показалось, что американский народ вовсе не вызывает жалости в связи со сделанным им выбором.

Отличительной чертой Джона Кеннеди я бы назвал его несравненное обаяние. В нем всегда чувствовалось отменное воспитание. В США не любят слова «аристократ». Там есть старые, славные семьи, которые, переехав в Новый Свет, и сделали из Америки то, чем она стала. Кеннеди — отпрыск одной из таких семей. Даже его одежда отличалась особым стилем — он носил однобортные пиджаки на двух пуговицах и, не следуя тенденциям классической моды, застегивал их на обе. Из-за ранения, часто его беспокоившего, он немного сутулился, и пиджак на нем слегка обвисал, но это придавало ему какую-то особую элегантность. Раскованная манера держаться также шла Кеннеди.

Недели через две Громыко выступил в МИДе на так называемом партактиве. Андрей Андреевич рассказывал о встрече Хрущева и Кеннеди в Вене. Говорил довольно долго. Приведу лишь одну его фразу:

— Словом, если попытаться образно выразиться, то это была встреча гиганта и пигмея.

Думаю, мне не надо уточнять, кто подразумевался под гигантом, а кто под пигмеем. Мне, честно говоря, было очень стыдно за такие слова своего шефа. Но, к сожалению, он так сказал… Громыко выражал мнение самого Хрущева. Потом эта оценка изменилась. Но тогда, увы…

На следующий день лидеры встретились уже в здании советского посольства. Опять беседы, потом ланч. Хрущев тогда привез в Вену все, чем только может гордиться русская кухня.

Во время переговоров самым трудным оказалось обсуждение германской проблемы. Хрущев жестко говорил о том, что до конца года он подпишет мирный договор с ГДР. Это означало, что ГДР станет полноправной хозяйкой Восточного Берлина и, соответственно, границ вокруг Западного Берлина, который, согласно решениям Ялтинской и Потсдамской конференций, имел особый статус. Кеннеди ни на йоту не отступал от мнения, что такой ход со стороны Советского Союза противоречит всем послевоенным договоренностям и может привести только к серьезнейшему обострению отношений. Но никакие аргументы на Хрущева не действовали. Когда обоим стало окончательно ясно, что каждый остается при своем мнении, было решено завершить встречу. Не прощались, потому что вечером предстоял большой государственный обед от имени президента Австрии. Хрущев еще раз повторил, что намерен до конца года заключить мирный договор с ГДР. Кеннеди, уже стоявший в дверях, грустно улыбнувшись, пожал плечами и сказал:

— Ну что ж, видимо, будет холодная зима…

На этом переговоры закончились.

Вечером два лидера встретились на обеде и концерте. Оба были воплощением доброжелательности по отношению друг к другу. Хрущев оживленно рассказывал Жаклин Кеннеди, которая сидела рядом с ним, о наших собачках, Белке и Стрелке, побывавших в космосе. Сообщил ей, что у одной из них появилось потомство. И пообещал Жаклин подарить щенка.

Забегая вперед, скажу, что, когда я вернулся в Москву, мне напомнили об этом обещании. Я сидел в кабинете, диктовал запись переговоров, вдруг меня вызвали к телефону. Звонил председатель КГБ. Естественно, волнуясь, я взял трубку. Это был Семичастный. Он строго спросил:

— Что, действительно Хрущев что-то обещал насчет собак?

Я подтвердил, что это так — Хрущев обещал подарить Жаклин Кеннеди щенка.

— Спасибо, — сухо сказал чекист и положил трубку.

В итоге Жаклин получила щенка по имени Пушинка.

Попрощались Хрущев с Кеннеди очень любезно. И мы улетели в Москву.

Вернувшись, я сразу засел за диктовку своих записей. Это заняло у меня целые сутки. Громыко поручил заведующему отделом США Добрынину, будущему послу СССР в США, сразу же, по мере готовности, просматривать машинописные листы и править возможные шероховатости. Потом текст поступал Громыко, а далее — прямиком Хрущеву. Надиктовал я тогда сто двадцать машинописных страниц.

На следующий год, встретив своего американского коллегу Александра Акаловского, я спросил у него: а он сколько тогда надиктовал страниц? Тот ответил, что не меньше ста двадцати пяти. Я заинтересовался, почему у него получилось больше, чем у меня. Он объяснил:

— Помнишь, ты отлучился в туалет, когда они по саду гуляли? Так вот, они в это время кое о чем поговорили — о цветах, о газоне… Я поначалу и записывать не стал. А потом позвонил помощник Кеннеди и спросил, о чем они беседовали. Я сказал: да ни о чем. А он заявил, что они «ни о чем» беседовать не могут. Пришлось мне сделать дословную запись. Поэтому у меня получилось на пять страниц больше.

Венская встреча не привела к каким-либо конкретным договоренностям. В чем-то позиции сторон даже разошлись еще существеннее. Но знакомство лидеров двух сверхдержав состоялось, и оно, наверное, получило бы какое-то дальнейшее развитие, если бы не цепь событий, вызванных опрометчивыми действиями Хрущева по размещению наших ракет на Кубе, спровоцировавшими, в свою очередь, Карибский кризис, который разразился в октябре 1962-го. К счастью, он был преодолен, и на протяжении уже следующего года шел активный обмен мнениями по самым разным международным проблемам. Были предприняты и конкретные шаги, в частности установлена прямая линия связи между Кремлем и Белым домом, а в августе 1963-го подписан договор о запрещении ядерных испытаний в трех средах.

По дипломатическим каналам говорилось, хотя и не в установленном плане, о возможностях новой встречи Хрущева и Кеннеди.

Но… Наступило 22 ноября 1963 года, день, когда трагически погиб Президент Соединенных Штатов Америки.

Новость, конечно же, застала всех врасплох и сильно опечалила. Стали поступать сообщения о намерении глав многих государств и правительств поехать в Вашингтон на похороны. Не знаю, как конкретно решался этот вопрос у нас. Не исключаю, что Никита Сергеевич сам хотел отдать последний долг Джону Кеннеди. Но думаю, что определенное влияние на принятие окончательного решения послать на похороны А. И. Микояна, известного своей близостью к Хрущеву, оказала версия «советского следа» в деле об убийстве президента.