Зал был переполнен. Многие пассажи в выступлении Никиты Сергеевича встречались громом аплодисментов, исходящих прежде всего от наших союзников. Иногда Хрущев, взяв стоящий перед ним стакан боржоми, отпивал из него, хвалил, как всегда, этот напиток и советовал попробовать его всем присутствующим.

Сразу замечу, что в конечном счете Декларация о предоставлении независимости колониальным странам и народам была принята на основе нашего проекта. И добавлю, что с тех пор, можно сказать с легкой руки Хрущева, вопрос, озаглавленный «О выполнении Декларации о предоставлении независимости колониальным странам и народам», в качестве отдельного пункта включался в повестки дня всех последующих сессий Генеральной Ассамблеи ООН вплоть до наших дней. Получилось, что в том году мы со своим «главным вопросом» угадали.

Практически все ораторы, выступавшие после Хрущева в ходе общей дискуссии, так или иначе затрагивали выдвинутые советским лидером инициативы. При этом некоторые из них обращали внимание зала на то, что кроме колониализма, о котором говорил Хрущев, есть и другой вид угнетения — тот, который навязал Советский Союз странам Восточной Европы. Это вызывало бурную реакцию Хрущева. А тут еще кто-то начал вещать с трибуны о «кровавых действиях Советского Союза» в Венгрии в 1956 году, и этого уже Хрущев перенести не мог. Он стал с места громко возражать против заявлений того или иного оратора. Однако микрофоны перед делегатами тогда еще не устанавливали, и поэтому ему приходилось кричать изо всех сил, но все равно без толку: ведь сидящие в будках синхронные переводчики его не слышали.

В своих мемуарах Никита Сергеевич пишет, что многие в зале выражали несогласие с выступающими: топали ногами, громко протестовали и так далее. Но этого не было. В ООН подобное просто не принято. Там действуют строгие правила процедуры. Разрешается в ходе дискуссии брать слово для ответа на то или иное выступление или же по порядку ведения, если оратор говорит не на тему или как-то иначе нарушает регламент. В этом случае председательствующий прерывает оратора и дает слово для чисто процедурного возражения. Но Никиту Сергеевича все эти права и правила мало интересовали.

И вот на трибуне — представитель Филиппин, флегматичный, тщедушного вида мужчина. Он говорил о событиях в Венгрии, об аннексии Прибалтийских республик. К тому моменту Хрущев уже уяснил себе, что его выкрики с места никто не слышит, но все же продолжал буйствовать. Кстати, премьер-министр Англии Макмиллан прервал свое выступление, когда Хрущев начал снова что-то выкрикивать, выдержал паузу и с легкой улыбкой в усы произнес: «Хоть бы мне кто-нибудь его перевел, что ли…» Реакция — типично британская. Филиппинец же старался не обращать внимания на выкрики. Тогда Хрущев начал барабанить кулаками по столу. Пробовал и топать ногами, но получалось малоэффективно, поскольку пол был устлан сплошным ковровым покрытием.

Рядом сидел Громыко. Мало того что он не пытался успокоить своего соседа, так еще и сам разошелся. Кто бы мог представить Андрея Андреевича, бьющего кулаками по столу в зале Генеральной Ассамблеи! Однако я это видел.

Громыко все же сумел в какой-то момент объяснить Хрущеву, что тот имеет право перебить оратора и взять слово по порядку ведения.

— Ах, все-таки имею право перебить? Очень хорошо! — обрадовался Никита Сергеевич и поднял вверх табличку с названием своей страны.

Председатель прервал филиппинца. Тот покорно сошел с трибуны, а его место быстро занял Хрущев. Причем, подходя к трибуне, он сделал жест рукой, как будто смахивает с нее оратора словно муху.

Хрущев, разумеется, начал говорить не по порядку ведения заседания, а свое. Председатель сессии — Фредерик Боланд, ирландец — перебил его, мол, извините, но это — не по порядку ведения. Однако Хрущев все же успел-таки высказаться об «американских марионетках» на Филиппинах. А про самого оратора сказал:

— Не знаю, может быть, он сам по себе и неплохой человек, но ясно, что он выполняет волю своих заокеанских хозяев.

На следующий день филиппинец, получив официальный протокол прошедшего заседания, содержащий и высказывания Хрущева, попросил на очередном заседании воспользоваться своим правом на ответ. Это получилось довольно смешно. Филиппинец вышел на трибуну и начал цитировать Хрущева: «Вот он вчера сказал, что он, то есть я, может, и неплохой человек, но…» и так далее.

Зал разразился смехом. Хрущев же хохотал чуть ли не до слез. Получилось, что обиженный оратор просто повторил его слова.

Выступления продолжались. Время от времени в них звучали заявления, которые Хрущев воспринимал как выпады против коммунизма, Советского Союза и социалистической системы в целом. Протестуя, он продолжал стучать кулаками по столу. А потом, в какой-то момент, я вдруг вижу — он снял с ноги ботинок и стучит уже им. Отмечу, что это был не совсем ботинок, хотя так его потом называли во всех газетах мира, а, скорее, башмак, что-то вроде сандалии, с несколькими ремешками на носке. Тупоносую коричневого цвета обувь Хрущев тогда любил носить в теплую погоду.

Когда он начал колотить башмаком по столу, мне стало дурно. Думаю, не только мне. Позже Никита Сергеевич пытался объяснить этот случай, взглянуть на него, так сказать, объективно. В своих воспоминаниях он пишет, например, что Неру не очень одобрил его действия, и поясняет, почему вынужден был прибегнуть к башмаку. В зале, прямо перед ним, сидела делегация франкистской Испании. А перед его отъездом из Москвы пребывающая в эмиграции в СССР Долорес Ибаррури, деятель испанского и международного рабочего движения, обратилась к нему с просьбой: если будет возможность, пристыдить и разоблачить франкистов. И вот после выступления министра иностранных дел Испании он, Хрущев, выполняя просьбу Долорес Ибаррури, стал выкрикивать слова против Франко и для большей убедительности стучать ботинком по столу. Тем самым он выполнил просьбу Долорес.

Цель как бы оправдывала средства.

Но я помню и другое объяснение, данное им в тот же день, как говорится, по горячим следам. После заседания Хрущев пригласил некоторых руководителей соцстран в свою машину, поскольку устраивал в нашей миссии завтрак в их честь, и по дороге завел разговор о злосчастном башмаке. Сказал, что вывел его из себя испанский оратор, пришлось так бить кулаками по столу, что часы остановились. «Вот, думаю, черт возьми, еще и часы свои сломал из-за этого капиталистического холуя. И так мне обидно стало, что я снял ботинок и начал им стучать». И ни слова о просьбе Долорес. Конечно, обидно сломать часы… Хорошо еще, что башмак уцелел.

Выступление испанского министра глубоко задело Хрущева. Он тут же потребовал слова в осуществление права на ответ. Когда его предоставили, стал с трибуны на чем свет стоит крыть и режим в Испании, и самого Франко. А Франко, какой бы он ни был, являлся главой государства — члена ООН. Хрущев кричал, что «придет время, и народ Испании поднимется и свергнет кровавый режим!». По всем парламентским законам это было явным оскорблением. Председатель сессии прервал Хрущева и заметил, что «выступающий оскорбляет главу государства, а это у нас не положено». Он тщетно пытался лишить Хрущева слова. Но ведь Никита Сергеевич стоял на трибуне у микрофона, наушников, через которые поступает синхронный перевод, у него не было, и английскую речь Боланда он не понимал. Да если бы и понимал, полагаю, не захотел бы остановиться. Догадываясь, что председатель пытается его урезонить, он обернулся к нему и стал обличать уже Боланда:

— Ах, вот как?! И вы, председатель, тоже поддерживаете этого мерзкого холуя империализма и фашизма?! Так вот я вам скажу: придет время, и народ Ирландии поднимется против своих угнетателей! Народ Ирландии свергнет таких, как вы, прислужников империализма!

Ирландцы — народ эмоциональный и горячий. Боланд, услышав выпады теперь уже в свой адрес, стал пунцовым и закричал:

— Вы нарушили уже все правила! Я лишаю вас слова и закрываю заседание!