— Подождем! Сейчас боярина Василия не ухватишь — скользкий, что твой налим, — молвил Юрий Хромый, выслушав рассказ Михайлы Поновляева о разбое, учиненном над Лукой.

И Михайло и Малаша вскочили:

— Как так?

Но Юрий слегка прихлопнул по столу ладонью.

— Подождем до первого веча, а там с боярином Василием потолкуем…— и пальцы Юрия медленно сжались в кулак, смяв в комок концы парчовой скатерти.

Ждать пришлось недолго. Уже на третий день к вечеру Новгород был взбудоражен страшной вестью: немцы осадили Псков и Изборск!

Кое–кто из горячих голов, на ночь глядя, с факелами собрались на Ярославовом дворище: хотели ударить в вечевой колокол, но их отговорили. Пусть, дескать, Совет господ с псковичами сперва дело обсудит, а завтра и вечу быть. Утро вечера мудренее.

Но утром никто не услышал крика бирючей. Молчал вечевой колокол. Люди сами сходились на Ярославовом дворище, но, когда сунулись к вечевому колоколу, оказалось, там стоят владычные молодцы в кольчугах.

— Вечу сегодня не быть! — кричали они.

Народ начал ворчать. Известный всему Новому городу острослов Микула — торговый гость — выскочил вперед, лаяться.

— Почему вечу не быть?

— Совет господ так решил.

Микул швырнул шапку о земь, оглянулся на народ, подмигнул.

— И что это у нас в Нове–городе за господа завелись? — Развел руками, будто и вправду удивлен. — Совет господ да Совет господ! А я знать не хочу никаких господ!

— Эй, ты! Прикуси язык!

— Знать не хочу никаких господ, — повторил Микула, — окромя Господина Великого Новгорода.

Так повернул, что и сказать нечего. Однако один из владычных молодцев все же прикрикнул:

— Тише ты!

— Что ты на меня шикаешь, владычный кобель! Ишь окольчужился, так, думаешь, тебя и испугались!

Народу все прибывало. К Микуле протиснулись дружки — Иван Васильич Усатой, да Митрий Клочков, да Митрий Завережский.

Иван Васильич сказал Микуле:

— Ты шапку–то подбери. Нечего перед ними без шапки стоять, чаю, ты вечник, а не холоп.

Микула быстро подобрал шапку, хватил ею о колено — пыль стряхнул и, нахлобучив на самые брови, полез к колоколу.

— Вече!

— Вече! Вече! — гудела площадь, но владычные молодцы свое дело знали и первое, что сделали, спустили Микулу с лестницы. Внизу он с размаху ткнулся лицом в костяную мостовую, чешуей коровьих лопаток покрывавшую Ярославово дворище. Поднялся, рукавом вытирая разбитый нос. Погрозил:

— Погодите, попадетесь! — оглянулся на толпу. Люди, хотя и шумели, по народ пришел на площадь мирно, без доспехов, и лезть на копья владычных ребят не приходилось.

Михайло Поновляев понял: дело может кончиться ничем, завопил:

— Коли на то пошло, идемте, други, к святой Софии!

— Дело! — тотчас откликнулся Микула.

— Идем, ребята, к Софии… — зашумели в толпе. Новгородцы повалили через Волховский мост к собору. Там их не ждали. Владычных молодцев не было, а поймать софийского пономаря и заставить его открыть двери на звонницу было проще простого. Пономарь, взбираясь к колоколам, бубнил себе под нос:

— Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его. Будет мне ужо от владыки. А я чем виноват? Наши дьяволы не посмотрят, что осень и вода холодная, сбросят в Волхов. Пусть уж владыка гневается…

И вот над Новогородом тревожно и гулко поплыл звон главного колокола Софийской звонницы.

Посадник, прибежав к собору, и не пытался уговаривать народ разойтись. Сердиты. Могут и по шее накласть. Кряхтя, полез на телегу, которую вместо степени выкатили на площадь, начал вече. Потом на телегу встал псковский гонец.

Дымом сожженных сел, горячей золой спаленных посадов Пскова и Изборска пахнуло на новгородцев от слов псковитянина.

— Братья, вон солнце у вас за тучку спряталось, — солнце и в самом деле светило сквозь редкую тучу зловещим красноватым светом, — а у нас над Псковом солнце дымом закрыто.

Люди слушали, сурово нахмурясь. Всем было ведомо, что от рыцарского набега и солнце меркнет.

— Мы тут рыцаря одного полонили, — кричал псковитянин с телеги,— поначалу рыцарь заартачился, а как повели его к дыбе, [202]так и пытать не пришлось. Все рассказал, сучий сын! — Псковитянин передохнул, отер платком покрасневшее от натуги лицо. — Рыцарь сказывал, что неспроста немцы полезли на Псков, что–де собирались они ударить по Литве, но пришло послание от папы. Он приказал отнюдь Ольгерда не трогать, а идти воевать Русь. Подумайте об этом, братья новгородцы, рассудите.

На телегу вскочил один из добрых мужей новгородских Захар Давыдович. Был он сед, и через лицо у него проходил красный рубец — старый след немецкого меча. Захар поклонился народу и загудел басом:

— У Ольгерда ныне в Литве зять его Михайло сидит, его из Твери погнали, так ныне не иначе они с Ольгердом на Москву собираются. А давно ли нижегородцы набег орды Булак–Темировой отбили! Смотри, Господин Великий Новгород, как дело оборачивается, со всех сторон на Русь вороги лезут. Нынче на Псков пошли, завтра и до Нового города доберутся, коли мы Пскову не поможем.

Площадь на эти слова откликнулась грозным гулом.

Бояре пришли на вече поодиночке, а сейчас, собравшись у Корсунских врат Софийского собора, они встревоженно перешептывались между собой. Вчера Совет господ решил помощи Пскову не давать, а на площади дело оборачивалось иначе.

Слушая, что кричали на вече, Василий Данилыч только вздыхал. Прошли времена, когда Юрку Хромого можно было вытолкнуть на степень. От рук отбился парень, поумнел. Придется самому кричать. Боярин протолкался вперед, кряхтя, залез на телегу, набросился на Захара Давыдовича:

— Чего зря народ с толку сбиваешь, Захар? Отколь тебе ведомо, что Ольгерд на Москву пойдет? Да и опять же не на нас — на Москву. А Булак–Темира в реке Пьяне утопили, так что и поминать его нечего! Я по–иному скажу. Двадцать лет тому назад господ псковичей гордость обуяла, не захотел Псков быть младшим братом Великому Новгороду. Мы тому не перечили. Хотят псковичи жить по своей воле, быть по сему. И договор написали, и посадник и владыка тот договор от имени Новгорода скрепили. Что ж ныне Псков к нам лезет? Помогите! Как бы не так! Мы псковичам ответим: «Не плюй в колодец: пригодится воды напиться»… [203]

— О каком колодце толкуешь, Василий Данилыч, — звонко, закричала Малаша, — не о том ли московском, ради которого ты псковитянина Луку полонил и пытаешь?

Василий Данилыч даже поперхнулся, но быстро оправился, взревел:

— Где это видано, чтоб гулящие бабы да с бояр ответа спрашивали? — обругал Малашу срамным словом.

Но тут на телегу полез Юрий Хромый. Давно так близко не глядел Юрий в хорьи глаза Василия Данилыча. Прямо в упор Юрий спросил:

— А это где видано, чтоб перед вечем душой кривить? А ты кривишь, боярин Василий! Малаша правду сказала, ты лаяться начал. Брехней правды не закроешь! — Отвернувшись от Василия Данилыча, Юрий коротко рассказал вечу о его разбое. Василий Данилыч еле сдержался, чтобы не всадить нож в спину Хромому, но, хотя и трясло боярина от бешенства, с собой совладал и за нож хвататься поостерегся.

А Юрий кончил вопросом:

— Будешь ли ты, Господин Великий Новгород, слушать советы того, кто корысти ради на такое воровство пошел?

Захар Давыдович опять по–молодому вскочил на телегу, толкнул Василия Данилыча: уйди, пока цел! Крикнул:

— Аль мы малодушнее дедов наших, что били рыцарей под знаменами Александра Невского? Аль мечи у нас щербаты? Аль броню ржа съела? Быть походу!

— Быть походу! Посадник, пиши приговор! — взревел народ. Никто не посмел пойти против вечевого слова, никто не захотел, чтоб его в Волхов бросили. Бояре молчали. Приговор написали, народ с шумом повалил по домам, собираться в поход. Черный люд был доволен: «Утерли нонче нос боярам. Не часто так бывает. Здорово!»