Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

В редеющем тумане рати двинулись вперед, а когда своими глазами увидали брошенный татарский табор, по полкам пошел говор:

— Ишь удирали!

— Известно, у страха очи выпучены.

— Други, а ведь и вчера ударить на нас у них духу не хватило.

— Правда, не хватило!

— Да неужто татары нас бояться стали?

— Будет вам судачить! Дело–то просто: ждали татары, что мы и на Воже, как на Пьяне, пьяны будем, да просчитались, с того просчета и побежали. А вы раскудахтались: «Боятся нас ордынцы, боятся!» А того невдомек, что от слов, от мыслишек таких мечи ржавеют.

Проезжавший мимо Дмитрий Иванович взглянул: «Кто говорит так?»

Говорил Фома. Князь молча проехал мимо. Чего угодно, но мудрости не ждал он от Фомы. А вот на тебе, все, как на ладонь, выложил старый брехун. Омир не Омир, [284]Аристотель не Аристотель — просто Фомка–тать, а как сказал: «От мыслишек таких мечи ржавеют». А ржаветь им нельзя!

Весь день пролежал Игнатий Кремень в полузабытье. Весь день дорога была пуста, и только к вечеру снизу от Вожи заскрипели колеса. Игнатий силился встать — куда там, голову из пыли не поднять. Надо кричать, молить — язык, как колода.

«Ужели и эти мимо проедут, ужели не подберут?»

Скрип колес близился, близился и сразу стих. Игнатий шевельнулся, застонал. Над ним голос:

— Никак это Игнатий Кремень лежит? — Голос знакомый, но чей, Игнатий сообразить не мог. Тот же голос приказал:

— Поднимите его, положите в телегу, пусть поп Иван потеснится.

Игнатия шевельнули, подняли, он открыл глаза. Над ним нахмуренное лицо Бренка, вокруг ратники. У телеги воины замешкались, кто–то причитал. О чем, Игнатий не понял, услышал только, как Бренко прикрикнул коротко, срыву:

— Тебе сказано, потеснись! Ну–ко, ребята, шевельните попа.

Из телеги вопль:

— Мучайте! Терзайте!

От крика этого Игнатия передернуло, он застонал, заметался. Бренко сказал ему:

— Ты, Кремень, не пеняй на меня, что кладу тебя в одну телегу с этим гадом. Нет у меня другого воза.

Поп всхлипывал:

— За што? За што?

Бренко ответил злобно, как кнутом ударил:

— Ты, Иуда, помолчи! — Передразнил: — За што! Или не ведаешь? Лютых зелий мешок не у тебя нашли? Спознался с кнутом…

Поп опять взвыл:

— Спознался, говоришь. Тебе бы, боярин, так спознаться. Вся спина у меня ободрана.

— Дай срок. На Москве пытки отведаешь. В застенок тебя везем.

— Откуда, откуда вызнали? — всхлипнул поп.

Бренко ответил и на это:

— От русских людей, что в Орде погибают. Видели, как ты корешки Ваньке Вельяминову отдавал царевича Арапшу потчевать, знали, что ты к Мамаю утек. Лучше сознайся, почто на Русь с отравой шел, а то как бы не велел тебя князь смертию казнить.

— Врешь! Врешь! — плакал поп. — Не бывало такого на Москве. В Русской правде о казни смертной не записано.

Бренко не ответил. Отвернулся, крикнул:

— Поехали!

Опять заскрипели колеса. Поп затих. Лежал он на животе, лицом в сено, изредка всхлипывал. Игнатия поп совсем затеснил, но тот молчал, терпел, думал и внезапно, сам не зная почему, нашел в себе силы раскрыть рот, сказать:

— Поп, повинись… лучше будет…

Не много слов, но и их хватило Игнатию, чтобы разбередить рану. Больше уговаривать попа не стал, а поп живо поднял голову, наклонился над Игнатием, дохнул в лицо.

— Думаешь, лучше будет?

Кремень молча мигнул.

— Я и сам то же думаю, — прошептал поп и, встав в телеге на колени, запричитал:

— Слушайте меня, люди русские, и ты, боярин Бренко, и ты, товарищ мой по скорбному ложу…

Преодолевая боль, Кремень сквозь стиснутые зубы пробормотал:

— Не бывал я товарищем Каину…

— Именно! Именно! — кивнул поп. — Аки Каин, я! Окаянный я! Грешен! — Оглянувшись на столпившихся вокруг воинов, продолжал: — Велел мне поганый Мамай идти вместе с ордой. Сказал нечестивый Мамай: «Аще побьет князь Митрий мово мурзу Бегича, иди, поп, на Русь, отрави князя Митрия да князя Володимира, отрави ближних бояр. Тако и будет победа на стороне ордынской», а я, Мамая страшась, пошел.

— Небось, заплатить Мамай обещал?

Поп сердито взглянул на спросившего: «Чего глупость спрашивать?» Однако ответил, но, видно, забыл о покаянии, ответил с ухмылкой:

— Это само собой.

Тогда Бренко, ухватясь за резной передок телеги, закричал:

— Ты бы и меня отравил, дьявол!

Поп от страха осел, мотал головой.

— Ты и Русь погубил бы!

Игнатий Кремень приподнялся, взял Бренка за локоть.

— Полно, боярин, не серчай! Не под силу Иуде Русь погубить, зелья не хватит! — поперхнулся кровью, замолк и, валясь на сено, все–таки повторил: — Не хватит!

14. НА ЛАЧЕ–ОЗЕРЕ

Гривастый темно–серый простор Лача–озера [285]развернулся перед странником. Сняв скуфейку, он вытер залысый лоб. Тяжек, видно, путь по лесному болоту, если на студеном ветру лоб вытирать пришлось. У воды странник остановился, хотел опустить полы подрясника, засунутые за ремень, но, взглянув на низкие мшистые берега, раздумал.

«Рано подрясник опускать, еще идти и идти. Вон он, монастырь. Далече!»

За темной полосой озера — деревянные башни под шатрами, не то просто приземистыми, не то осевшими от ветхости, между ними — темные стены. Не сразу и разглядишь их за дождевой завесой. Странник осторожно пробирался по прибрежным зыбунам, время от времени поглядывая вперед. «Ветхий монастырь, совсем худой. Башни пошатнулись, бревна стен просели, заросли мохом, и даже кресты на чешуйчатых маковицах стоят наискось, словно зацепились за них низкие тучи и волокут за собой».

У ворот странник опять принялся вытирать лоб. Не успел нахлобучить свою скуфейку, как в воротах показался монах, закричал:

— Иди, божий человек, мимо! Странных мы не приемлем. Сами на бруснике живем…

— Так уж одной брусникой и живы?

— Место наше худое, мокрое. А ноне беда паче — наши мужики бога прогневили: жита у них вымокли.

— Бог терпел и нам велел.

— Вот и мы мужикам то ж толковали, а они во грехах погрязли и оброка не отдали.

— Так–таки ничего с мужиков и не взяли?

— Ну как не взять! Взяли! А недостачи большие.

— Или у вас лесу мало? Или батогов сделать не из чего?

— В том и беда, что лес вокруг. Мужики от батогов в лес ушли всей деревней, не сыщешь их. Хуже того, наученные беглым холопом Ильей, мужики впали в ересь, дескать, нет того в писании, чтоб монахи с хрестьян дани брали.

Странник сурово поддакнул:

— Экий грех! Воистину соблазн и ересь!

— И не говори! — Монах вздохнул всей утробой. — Аль уж последние времена настают, а только, диаволу на потеху, мужики, уходя, пытались запалить нас. Глянь, Благовещенская башня обгорела.

Монах кивнул в сторону угловой башни, стоявшей у самого приплеска. Поглядел на башню и странник, а монах вдруг спохватился:

— Разговорился я с тобой, ты иди, божий человек, иди с миром…

Странник на это сказал строго:

— Веди меня сей же час к отцу игумену.

— Я, чай, те только что сказывал: мы странных не приемлем.

— Не твоего ума дело, — странник ткнул посохом прямо в толстый живот монаха, — веди к игумену.

Пришлось вести.

Игумен встретил странника спесиво, но, взглянув в лицо ему, ахнул:

— Святители! Никак отец Пимен!

Странник нахмурился. Игумен понял, приказал монаху:

— Брат Сысой, выйди.

Пимен сам проверил, плотно ли монах закрыл дверь кельи, потом строго спросил:

— Ты, отче, язык за зубами держать умеешь?

— Умею, отец Пимен.

— Непохоже! Пошто знать Сысою, что меня Пименом зовут? Ты бы еще при Сысое меня архимандритом Переславским назвал. Пришел к тебе странник, так странником мне и быть. Сумеешь язык за зубами держать — и на зуб получишь. Слышал я, отощали вы, помочь вам нужна.

вернуться

284

Омир — искаженное Гомер.

вернуться

285

Озеро Лача в Архангельской области.

158
{"b":"146334","o":1}