Последнее письмо было сухо подписано: миссис Роман Д. Сэндпайпер. Заключавшееся в скобках предложение называть ее по имени было снято.

Насколько бы эта женщина ни была погружена в фантастический мир, ее эмоции были далеки от яростной паранойи Энни, и тем не менее Пол понимал теперь, что источник их мании один. Комплекс Шахразады. Глубинная подсознательная сила надо.

Он уплывал все дальше. Он спал.

Он дремал в эти дни, как дремлют старики, засыпал ненадолго и зачастую в неподходящее время, и сон у него был стариковский, отделенный от бодрствования лишь тончайшей пленкой. Он не переставал слышать жужжание газонокосилки, но звук делался ниже, резче и превращался в гудение электрического ножа.

Он выбрал неудачный день для жалобы на «Ройал» и отсутствие буквы «н». К тому же, разумеется, не бывает удачных дней, чтобы перечить Энни Уилкс. Наказание можно отсрочить… но избежать его нельзя.

Хорошо, если тебя это так беспокоит, я помогу тебе поменьше обращать внимание на эти гребаные «н». Он слышал, как она шарит на кухне, швыряет предметы; до него доносились причудливые ругательства, характерные для языка Энни Уилкс. Через десять минут она вошла к нему со шприцем, бутылью бетадина и электрическим ножом. Он сразу же закричал. В чем-то он напоминал теперь собак Павлова[38]. Когда Павлов звонил в звонок, у собак начиналось слюноотделение. Когда Энни входит в спальню со шприцем, бутылью бетадина и острым режущим предметом, Пол начинает кричать. Она включила электрический нож в розетку около его инвалидного кресла, и крики, мольбы и обещания быть хорошим усилились. Когда он попытался увернуться от шприца, она велела ему сидеть смирно и хорошо себя вести, пригрозив, что в противном случае то, что произойдет, произойдет без всякого обезболивания. Но он все равно продолжал отдергивать руку, стенать и умолять, и Энни сказала, что, если он действительно этого хочет, она может воспользоваться этим ножом, чтобы перерезать ему горло и покончить со всеми неприятностями.

Тогда он затих и позволил ей сделать ему укол, который пришелся в основание большого пальца левой руки, и туда же опустилось лезвие ножа (когда Энни включила его и лезвие завертелось, в разные стороны полетели коричневые капли бетадина, которых Энни, кажется, не заметила), а когда дело было сделано, во все стороны разлетелись красные брызги. Дело в том, что когда Энни решала сделать дело, она делала. Мольбы не могли поколебать Энни. Крики не могли поколебать Энни. Энни оставалась тверда в своих убеждениях.

Едва вибрирующее лезвие погрузилось в мягкую плоть между большим-которого-вот-вот-не-будет и указательным пальцами, Энни сказала Полу (тоном «маме будет больнее, чем Поли»), что любит его.

А вечером…

Ты не спишь, Пол. Ты думаешь о таких вещах, о которых ты не осмеливаешься думать, когда бодрствуешь. Так просыпайся. Ради Бога, ПРОСЫПАЙСЯ!

Он не мог проснуться.

Утром она отрезала ему палец, а вечером в приподнятом настроении вплыла в комнату, где он сидел, одурманенный болью и наркотиком, прижав забинтованную левую руку к груди; она внесла пирог, напевая своим хорошо поставленным, но немузыкальным голосом «С днем рожденья тебя», и хотя тот день не был днем его рождения, пирог был уставлен свечами, а в центре пирога как главная особенная свеча торчал его палец его мертвый серый палец у него слегка поломан ноготь потому что у Пола была привычка кусать его когда он подыскивал слово и Энни сказала Если ты обещаешь быть хорошим Пол ты получишь кусок праздничного пирога и тебе не надо будет есть центральную свечку и он пообещал что будет хорошим потому что не хотел чтобы его заставили есть эту центральную свечку но главным образом потому конечно же что Энни великая Энни добрая давайте же вознесем ей хвалу за трапезу что она нам ниспослала и за то что нам не надо есть девчонок которые всегда веселиться хотят но от этого происходит зло пожалуйста не заставляй меня есть мой палец Энни мамочка Энни богиня в присутствии Энни надо быть честным она знает что ты спал она знает что сейчас ты проснулся она знает когда ты плохой а когда хороший так будь хорошим ради богини и не плачь и не дуйся но самое главное ты не должен кричать не должен кричать не должен кричать не должен кричать не должен

Он не кричал.

А теперь, когда проснулся, он закричал и вздрогнул, боль пронзила его, а он и не чувствовал, что губы его плотно сжаты, чтобы удержать крик, хотя палец он потерял больше месяца назад.

Он так старался не закричать, что сначала даже не увидел, что к дому приближается некий предмет, а когда увидел, то решил, что видит мираж.

Это был полицейский автомобиль штата Колорадо.

За ампутацией большого пальца последовал пасмурный период, в течение которого главным занятием Пола, помимо работы над книгой, было ведение счета дням. Страсть считать дни превратилась в манию, и он, бывало, по целых пять минут сидел в прострации, стараясь убедиться в том, что не пропустил случайно один день.

Скоро я буду не лучше ее, подумал он однажды.

Его изнуренный мозг лениво ответил: И что с того?

После потери ступни – за время, которое Энни столь безжалостно называла «периодом восстановления», – книга значительно продвинулась. Нет, значительно – это оценка, данная из ложной скромности, если только на свете существует такая штука. Книга поразительно продвинулась; а ведь писал ее человек, который когда-то не мог работать, если у него не было под рукой сигарет, или болела спина, или он ощущал в голове нечто чуть-чуть более сильное, чем легкое гудение. Хотелось бы верить, что он героически преодолевал трудности, однако он полагал, что дело опять-таки в бегстве, так как боль была кошмарной. Когда восстановление в самом деле началось, фантомный зуд в несуществующей ступне сделался еще более невыносимым, чем боль. Больше всего его беспокоила подошва отрубленной ноги. Раз за разом он просыпался по ночам и скреб большим пальцем правой ноги воздух в четырех дюймах от того места, где теперь кончалась левая половина его тела.

Но он продолжал работать, несмотря ни на что.

Лишь после отсечения пальца и экстравагантного именинного пирога смятые листы стали вновь размножаться в мусорном ведре. Потерять стопу, почти умереть – и продолжать работу. Потерять большой палец – и впасть в некую тревожную нервозность. Не означает ли это, что у него есть другой выход?

Однажды он перенес лихорадку и неделю не вставал с постели. Но это была пустяковая болезнь, температура не поднималась выше 38 градусов, а в такой ерунде невозможно увидеть высокую драму. Скорее всего лихорадка была вызвана общим ослабленным состоянием его организма, а не занесенной инфекцией, и какая-то гребаная лихорадка не представляла проблемы для Энни. Среди унесенных с работы сувениров у нее нашлось немало кефлекса и ампициллина. Она давала Полу лекарство, и он поправился. Во всяком случае, настолько, насколько это было возможно в столь необычных обстоятельствах. Но что-то было не в порядке. Он утратил, казалось, какой-то важный жизненный компонент, и в результате его дух ослаб. Он предположил, что его творческий порыв доконали буквы «н», но что такое отсутствие «н» в пишущей машинке по сравнению с отсутствием ступни, а в последнее время к тому же и отсутствием большого пальца?

В чем бы ни заключалась причина, открывающийся в бумаге проход в иную реальность стягивался. Когда-то – Пол мог бы поклясться! – этот проход был широким, как туннель Линкольна. Теперь он стал не шире пролома в заборе, через который на строительную площадку можно пробраться только пригнувшись. Чтобы увидеть что-нибудь через этот пролом, приходилось всматриваться и вытягивать шею, но чаще всего по-настоящему важные события происходили вне поля зрения… И неудивительно, когда обзор настолько ограничен.