Мелькнула несвязная мысль: Уж теперь-то она придет. Захочет посмотреть, действительно ли Пол Шелдон превратился в Лучано Паваротти, или ей только так показалось.

Но она не явилась, а терпеть дикую боль в левой ноге было невыносимо. Пол неуклюже перевернулся на живот, просунул руку под матрас и достал упаковку новрила. Проглотив две капсулы, он отключился на некоторое время.

Когда он пришел в себя, ему показалось, что сон все еще продолжается – слишком сюрреалистической была сцена, как и в тот вечер, когда она принесла в комнату жаровню для барбекю.

Энни сидела на краешке его кровати. На прикроватном столике стоял стакан, наполненный капсулами новрила. В руках Энни держала ловушку для крыс. И крыса была, внутри – крысоловка сработала и перебила ей хребет. Задние лапки свисали по бокам крысоловки и беспорядочно подергивались. Голова крысы была перепачкана кровью.

Это был не сон. Очередной день, проведенный в комнате сюрпризов с Энни Уилкс, только и всего.

Ее дыхание смердело, как разлагающийся труп.

– Энни?

Он выпрямился, переводя взгляд с нее на крысу и обратно. За окном темнело. Странные черные сумерки и – дождь. Струи воды заливали окно. Дом дрожал под крепкими порывами ветра.

Пусть утром с ней не все было в порядке, к вечеру стало явно хуже. Гораздо хуже. Пол понял, что она сбросила все свои маски, и теперь перед ним настоящая Энни, глубинная Энни. Ее щеки, казавшиеся прежде такими пугающе твердыми, теперь безжизненно обмякли, как тесто. Глаза были пусты. Она переоделась, но юбку надела наизнанку. Лицо было перепачкано еще больше, на одежде появились новые жирные пятна. От нее исходило столько всевозможных ароматов, что Пол был не в состоянии их сосчитать. Один рукав ее шерстяного свитера пропитался какой-то засыхающей жидкостью, по запаху напоминающей соус.

Она показала ему крысоловку:

– Они приходят в погреб во время дождя. – Умирающая крыса тихонько пищала и ловила ртом воздух. Ее черные глаза, куда более живые, чем глаза ее мучительницы, бегали по сторонам. – Я ставлю ловушки. Приходится. Мажу их салом. Каждый раз ловлю восемь-девять штук. Бывает, я еще нахожу…

И она отключилась. Отключилась и сидела, как восковая фигура с крысой в руке, почти три минуты – классический пример кататонии. Пол смотрел на нее, смотрел на пищащую и старающуюся освободиться крысу и уже не сомневался, что хуже быть не может. Нереально. Настолько хреново, что нереально.

Наконец, когда Полу уже стало казаться, что Энни отплыла в море забвения навсегда, без прощального салюта, та заговорила – так, словно и не прерывалась:

– …в углах утонувших крыс. Бедные.

Она посмотрела на крысу и уронила слезу на ее пушистую шкурку:

– Бедные, бедные создания.

Она обхватила тельце крысы сильной рукой, а другой рукой отвела назад пружину. Крыса била хвостом и вертела головой, стараясь укусить. Писк ее стал еще более пронзительным и нестерпимым. Пол зажал ладонью дергающиеся губы.

– Как у нее бьется сердце! Как она старается вырваться! И мы – так же, Пол. Точно так же и мы. Мы думаем, что очень много знаем, а на самом деле мы знаем не больше, чем крыса, попавшая в ловушку, крыса с переломанной спиной, которая думает, что все еще хочет жить.

Кулак ее сжался. В глазах стояло то же пустое, отсутствующее выражение. Пол захотел отвести взгляд и не смог. На ее руке выступили жилы. Изо рта крысы вытекла тоненькая струйка крови. Пол услышал треск ломающихся костей, а затем толстые пальцы Энни впились в тело крысы до сгибов первого сустава. Кровь растеклась по полу. Тускнеющие глаза зверька выпучились.

Энни отшвырнула крысу в угол и рассеянно вытерла ладонь о простыню, оставив на ней длинные красные полосы.

– Теперь она успокоилась. – Энни пожала плечами и рассмеялась. – Пол, я принесу ружье, хорошо? Возможно, следующий мир будет лучше. И для крыс, и для людей – разница между теми и другими не так уж велика.

– Нет, я еще не закончил, – произнес он, стараясь тщательно выговаривать каждое слово. Это оказалось нелегко, потому что чувствовал он себя так, словно набрал полный рот новокаина. Ему приходилось видеть ее в скверные минуты, но он еще не видел ничего подобного; интересно, подумал он, а бывали ли у нее вообще такие скверные минуты? Значит, вот так выглядит депрессия, когда люди убивают всех родных, затем себя; в таком вот состоянии женщина одевает детей в нарядные платья, ведет их на улицу за мороженым, доходит до ближайшего моста, сажает обоих на руки и прыгает с ними через парапет. Депрессия приводит к самоубийству. При психозе человек с непомерно раздутым «я» желает оказать услугу всем, кто оказывается рядом, и забирает их с собой.

Я еще ни разу в жизни не был на пороге смерти, а сейчас подошел, подумал он, потому что она говорит всерьез. Эта сука говорит всерьез.

– Мизери означает страдание? – спросила она почти так, как будто никогда прежде не слышала этого слова, – и все-таки разве не показались на мгновение искорки в ее глазах? Пол решил, что так оно и было.

– Да. Мизери – страдание, невзгода. – Он отчаянно думал над тем, что говорить дальше. Любое продолжение казалось опасным. – Я согласен, что наш мир по большей части довольно мерзок, – сказал он и глупо добавил: – Особенно когда идет дождь.

Что ты болтаешь, идиот!

– Я хочу сказать, что в последнее время очень много страдал от боли и…

– Пол. – Она взглянула на него с видом печального, отрешенного удовлетворения. – Вы не знаете, что такое боль. Вы, Пол, и вообразить не в силах, что это такое.

– Да… Наверное, не знаю. По сравнению с вами.

– Это верно.

– Но… Я хочу закончить книгу. Хочу увидеть, как там все обернется. – Он помолчал. – И я хочу, чтобы вы тоже увидели. Писателю незачем писать, если его работу некому прочесть. Вы понимаете, о чем я?

– Да… – вздохнула она. – Я хочу знать, что там будет. Мне кажется, это единственное, чего я еще хочу в этом мире. – Медленно, явно не сознавая, что делает, она поднесла пальцы ко рту и принялась слизывать с них крысиную кровь. Пол сжал зубы, мрачно твердя себе, что его не вырвет, не вырвет, не вырвет. – Это как в детстве – ждешь, чем кончится киносериал.

Внезапно Энни повернулась к нему. Кровь на губах была очень похожа на помаду.

– Позвольте мне повторить предложение, Пол. Я могу принести ружье. Могу положить конец всему для нас обоих. Вы неглупый человек. Вы знаете, что я ни за что не позволю вам покинуть этот дом. Вы ведь об этом давно знаете, верно?

Не отводи глаза. Если она заметит, что ты отводишь глаза, она убьет тебя.

– Да. Но все когда-нибудь кончается, правда, Энни? В конце концов мы все уходим.

Призрак улыбки в уголках рта; короткое, почти нежное прикосновение к его щеке.

– Полагаю, вы думаете о побеге. Я уверена, крыса в ловушке тоже об этом думает – на свой лад. Но вы не убежите, Пол. Может, вы бы и убежали, если бы действие происходило в одном из ваших романов. Но мы не в романе. Я не могу вас отпустить… но могу уйти с вами.

Внезапно ему захотелось сказать: Ладно, Энни, давайте кончать все это. Но необходимость жить и воля к жизни – а в нем оставалось немало и того, и другого – восстали и подавили секундную слабость. Да, слабость – вот что это было. Слабость и трусость. К счастью или к несчастью, у него не было душевной болезни, которая побуждала бы его сдаться.

– Благодарю вас, – сказал он, – но я хочу окончить начатое.

Она со вздохом поднялась:

– Хорошо. Наверное, я должна была знать, что вы так решите; ведь, как видно, я приносила вам лекарство, хотя сама этого не помню. – Она хихикнула – издала короткий безумный смешок, но лицо ее оставалось расслабленным, как будто она была чревовещательницей. – Мне надо уехать на какое-то время. Если я не уеду, тогда ваши или мои желания не будут иметь значения. Потому что я кое-что делаю. У меня есть одно место, куда я езжу, когда чувствую себя так. Одно место в горах. Пол, вы когда-нибудь читали «Сказки дядюшки Римуса»[27]?