Он медленно развернул кресло, постоянно оборачиваясь, чтобы придать колесам нужное направление. Еще недавно одно такое движение заставило бы его кричать от боли, но сейчас боль отступала, ее заливал благословенный прилив.

Он выкатился в коридор, и его пронзила жуткая мысль: если пол в ванной чуть влажный или грязный…

Он оглянулся. Он настолько поверил, что колеса не могли не оставить следов на белых плитках пола, что на мгновение действительно увидел следы. Он тряхнул головой и посмотрел еще раз. Никаких следов. Но дверь ванной открыта шире, чем прежде. Он откатился назад к двери, чуть повернул кресло, дотянулся до дверной ручки и наполовину прикрыл дверь, присмотрелся и слегка поправил. Вот так. Теперь все как было.

Он уже начал поворачивать кресло, собираясь отправиться обратно в свою комнату, и вдруг заметил, что кресло развернуто как раз в сторону гостиной, а в гостиной в большинстве домов бывает телефон.

Сверкнула ослепительная вспышка, и туман в его голове рассеялся.

– Алло, полицейский участок Сайдвиндера, офицер АБВ у телефона.

– Слушайте внимательно, офицер АБВ. И не перебивайте меня, так как я не знаю, сколько времени в моем распоряжении. Меня зовут Пол Шелдон. Я нахожусь в доме Энни Уилкс на положении пленника по крайней мере две недели. Может быть, месяц. Я…

– Энни Уилкс!

– Приезжайте немедленно. И пришлите «скорую помощь». Только, ради всего святого, приезжайте, пока она не вернулась…

– Пока она не вернулась, – простонал Пол. – О да. Пока не вернулась.

Да с чего ты взял, что у нее вообще есть телефон? Ты что, слышал когда-нибудь, как она с кем-нибудь разговаривает? Кому она будет звонить? Добрым соседям Ройдманам?

Пусть болтать по телефону ей действительно не с кем, но она должна понимать, что бывают непредвиденные случаи; она может упасть с лестницы и сломать ногу или руку, сарай может загореться…

Сколько раз этот якобы имеющийся телефон звонил?

А что, он обязательно должен был при тебе звонить? Телефон должен непременно звонить раз в сутки, иначе приходит Телефонный Бог и уносит его в горы? Кстати говоря, я большую часть времени провел без сознания.

Упускаешь шанс. Гонишь от себя счастливый случай и сам это понимаешь.

Да, он это понимал, но не мог устоять перед такими соблазнами, как образ телефона, воображаемая трубка в руке, прохладная, черная, воображаемое жужжание диска при наборе номера, воображаемый гудок.

Он повернул кресло таким образом, чтобы оно оказалось точно напротив двери гостиной, и поехал вперед.

Воздух в гостиной был тяжелый, спертый и влажный. Несмотря на то что шторы на окнах были опущены лишь наполовину и приоткрывали чудесный вид на горы, казалось, что в комнате слишком темно – наверное, из-за темных тонов. В гостиной преобладал темно-красный цвет, как будто здесь пролилось немало венозной крови.

Над камином висел фотопортрет отталкивающего вида женщины; маленьких глазок почти не было видно на мясистом лице. Сморщенные губы формой напоминали розовый бутон. Портрет был обрамлен вычурной золоченой рамкой в стиле рококо. Размер портрета примерно соответствовал размерам портретов президента, висящих в почтамтах больших городов. Полу не нужно было нотариально заверенного свидетельства, чтобы установить, что на фотографии изображена пресловутая матушка Энни.

Он проехал чуть дальше. Левое колесо его кресла нечаянно толкнуло столик, стоявшие на нем керамические безделушки покачнулись, и одна из них – глиняный пингвин, сидящий на глиняной ледяной глыбе, – упала.

Не раздумывая он протянул руку и поймал фигурку. Это движение вышло почти непроизвольным… и быстрая реакция сделала свое дело. Он с силой сжал пингвина в кулаке, стараясь унять дрожь. Поймал, и хорошо, да и на полу тут ковер, может, она все равно бы не разбилась…

А если бы РАЗБИЛАСЬ! – завопило его сознание. Если бы РАЗБИЛАСЬ! Давай двигай к себе в комнату, пока ты тут не оставил… следов.

Нет. Не теперь. И пусть он сейчас до смерти боится. Но он добрался сюда очень дорогой ценой. И если есть шанс добиться успеха, его надо использовать.

Он оглядел комнату, обставленную неуклюжей тяжелой мебелью. Ее облик должны были бы определять окна с полукруглым верхом и роскошный вид на Скалистые горы, но на самом деле его определял портрет грузной женщины, заключенный в безвкусную золоченую раму, изукрашенную завитушками.

Около кушетки, с которой Энни могла бы смотреть телевизор, стоял стол, а на нем – обыкновенный телефонный аппарат с диском.

Осторожно, едва дыша, он поставил глиняного пингвина (на глиняной ледовой глыбе была надпись: ОКОНЧЕН МОЙ РАССКАЗ) на ненадежный столик и двинулся к телефону.

Напротив дивана стоял еще один столик, и Пол далеко объехал его, так как на нем стояла гнусная зеленая ваза с засохшими цветами, и все это сооружение выглядело так, словно было готово опрокинуться от малейшего прикосновения.

Никаких машин за окном – только вой ветра.

Он взялся за телефонную трубку и медленно поднял ее.

Еще до того, как он поднес трубку к уху и не услышал никаких звуков, у него возникло необъяснимое предчувствие поражения. Так же медленно он положил трубку на рычаг. Ему вдруг вспомнилась строчка из старой песенки Роджера Миллера: Телефона нет, и бассейна нет, нету даже сигарет. Неожиданно эта чепуха обрела определенный смысл.

Он проследил, куда тянется телефонный шнур, увидел на плинтусе квадратную розетку и убедился, что штепсель вставлен как следует. Все как следует.

Как сарай с батареями на крыше.

Пристойная внешность – это очень, очень важно.

Он прикрыл глаза и представил себе, как Энни вытаскивает штепсель, заливает в дырочки розетки клей и вставляет штепсель на место. Телефонная компания никогда не узнает, что телефон Энни Уилкс не в порядке, если только кто-нибудь, не дозвонившись до нее, не обратится с просьбой проверить линию. Но ей ведь никто не звонит, не так ли? Она будет ежемесячно получать счета за молчащий телефон и аккуратно оплачивать их – составная часть нескончаемой борьбы за пристойную внешность, такая же, как окраска сарая и установка батарей на его крыше. Неужели она испортила телефон специально на такой вот случай? Неужели она предусмотрела, что он сумеет выбраться из своей комнаты? Едва ли. Телефон – работающий телефон – наверняка действовал ей на нервы задолго до появления Пола в доме. Наверняка ей случалось лежать ночью без сна, прислушиваться к завываниям ветра за окном и думать о людях, которые смотрят на нее с неприязнью или с открытой недоброжелательностью, обо всех ройдманах мира, которые могут в любой момент позвонить ей и прокричать в трубку: Ты сделала это, Энни Уилкс! Тебя вызывали в Денвер, и мы знаем, что ты это сделала! Была бы ты невиновна, тебя не стали бы вызывать в Денвер! Несомненно, она подала заявку на исключение ее номера из телефонных справочников и добилась своего – любой, кого обвиняли в серьезном преступлении (а Денвер означает, что преступление было серьезным) и затем оправдали, поступил бы так же, – но человека, страдающего таким глубоким неврозом, это не успокоило бы надолго. Они все в заговоре против нее, если им понадобится, они узнают любой номер, скажем, юристы, которые вели дело против нее, будут рады дать ее номер всякому, кто попросит, а они попросят, можно не сомневаться… Ведь мир в ее глазах окутан мраком, в котором непрерывно движутся людские массы; враждебная вселенная окружает единственный ярко освещенный островок сцены… ее. Поэтому стоит уничтожить телефон, заставить его замолчать, как она заставит замолчать его самого, если узнает, что он совершил.

Его вдруг охватила паника, и он вспомнил, что должен попасть к себе в комнату, где-то спрятать лекарство и подъехать обратно к окну, чтобы она не заметила никаких перемен, абсолютно никаких перемен. На этот раз он согласился с внутренним голосом, чистосердечно согласился. Он осторожно отъехал от телефона на достаточное расстояние, чтобы развернуться, и начал выполнять этот трудоемкий маневр, следя за тем, чтобы случайно не задеть столик.