– Какие вычеты? Они получают деньги на руки. Если я не ошибаюсь, получается шестьдесят пять тысяч в год, – подытожила Кэндис.

Все трое замолчали. Брук и Кэндис ждали ответа, Аманда напряженно обдумывала ситуацию. Шестьдесят пять тысяч в год – это здорово. Пожалуй, ей действительно удастся сохранить дом. А если убирать по три дома в день…

– Битей Менковски и Сьюзи Симмонс ищут новых уборщиц.

– Черт, я не знаю, как я смогу это сделать! – Аманда обхватила голову руками. – Ну, как мне быть? Просто позвонить и сказать, что я готова приступить к работе? Спросить, когда я смогу приступить к натирке полов?

– Я вот что подумала, – сказала Кэндис. – Я могу выступить посредником. Проще простого – позвоню и договорюсь за тебя, не называя имен. И ведь уборку можно делать, когда никого нет дома.

Аманда молчала, представляя, как она входит в дом к кому-нибудь из знакомых и раскладывает в шкафу вещи, собирает с пола грязное белье… Она поморщилась. К тому же на качественную уборку дома нужен не один час, и вряд ли ей удастся избежать общения с клиентами. И самое плохое – что не только она попадет в дурацкое положение и будет чувствовать себя неловко. Ведь можно представить себя на месте знакомых. Как бы она сама чувствовала себя, если бы хорошо знакомый человек – соседка, приятельница – пришел убирать ее дом? Учитывая затруднительное материальное положение, она согласилась бы дать человеку работу – из жалости. Но чувствовала бы себя неуютно. Она вздохнула и попыталась объяснить подругам, что думает:

– Я не против самой уборки. Уж не знаю почему, но когда я навожу порядок в доме, то чувствую себя лучше, меня это успокаивает. То есть я не против тяжелого физического труда как такового. – Она помедлила и с нажимом продолжила: – Я не уверена, что смогу вынести унижение. Это как получать объедки у черного хода в доме, куда прежде тебя звали обедать. И я точно знаю, что Меган не вынесет такого. Вы не можете не помнить, что для подростков самое ужасное – стать вдруг не как все, потерять статус и место в компании. Она умрет от стыда, если я буду мыть полы в домах ее друзей.

Брук почувствовала, как ее сердце забилось быстрее. Да, так оно и было, только вот ее никто не спрашивал, и деваться ей было некуда. Щеки Брук обожгло румянцем.

– Я прекрасно тебя понимаю, – сказала она Аманде и потом вдруг выпалила тайну, которую считала позорной: – Моя мать работает горничной. – Она закрыла глаза и продолжала говорить, не в силах остановиться и, опасаясь увидеть неприязненные или презрительные взгляды подруг, – И я не имею в виду подработку или место в приличном доме. Она уборщица из тех, что моют с утра до вечера и не смеют ничего возразить хозяевам из страха потерять место.

Аманда круглыми от изумления глазами уставилась на молодую женщину. Вот это да! А она решила, что знает Брук! Впрочем, ее первое впечатление также было ошибочным – она приняла Брук за пустоголовую красотку. Теперь же выяснилось, что у той есть мозги, и она сама добилась всего в жизни. Потому что с мамой-уборщицей на многое рассчитывать не приходится.

– А где она живет? – спросила Аманда.

– Там же, где всегда, где и я жила с рождения: город Бетвикст, штат Джорджия. И должна сказать, расценки там намного ниже тех, о которых говорит Кэндис. – Они помолчали, и Брук продолжала шепотом: – Знаете, я всегда стыдилась ее и постаралась уехать как можно дальше из города, чтобы забыть свое происхождение и чтобы никто не знал, из какой семьи я родом. Я окончила колледж и получила степень бакалавра… и каждый раз, когда мне бывало трудно, я вспоминала свою мать и думала – я сделаю все, что угодно, чтобы не стать тем, кем стала она.

– Никогда бы не подумала, – пробормотала Аманда, разглядывая красивую молодую женщину в одежде от известного дизайнера, с тонкими руками и нежным лицом.

– Я потратила много сил и времени, чтобы никто не мог заподозрить меня в подобном происхождении.

– А Хэп знает?

– Конечно, нет! – Она значительно взглянула на подруг: – И я не хочу, чтобы узнал. Он никогда не встречался с моей матерью. Я сказала… что мы не очень ладим и далеки друг от друга. Так что мою тайну знаете только вы двое.

– Я никому не скажу, – торжественно пообещала Кэндис.

– Я тоже, – подхватила Аманда. – Но знаешь, я хотела бы отдать должное твоей матери. Думаю, у нее была сильная мотивация для работы.

– Может, и так, – тихо сказала Брук. – Я как-то никогда не задумывалась, для кого именно она это делала. Я только всегда понимала, что ничего больше она не умеет, а потому делать не может.

В комнате воцарилось молчание. Женщины погрузились в раздумье и позабыли о кофе. Через некоторое время Аманда взглянула на Брук, но та упорно молчала, и Аманда решила, что ей не хочется развивать эту тему. Ее растерянность и смущение кажутся совершенно сиюминутными, хотя, казалось бы, за столько лет чувства должны притупиться и стать чем-то привычным. Возможно, Меган будет так же переживать, если ее мама пойдет работать поломойкой?

– Так что же мы решили? – спросила Кэндис. – Впрочем, насколько я понимаю, ничего. Возможно, нам просто нужно больше времени, как ты думаешь, Аманда? Что, если каждый поразмыслит, а потом мы попробуем провести мозговой штурм еще раз?

Но Аманда печально покачала головой:

– У меня нет времени фантазировать, кем я хочу стать, когда вырасту. И мне не приходится быть слишком разборчивой. Мне нужно кормить детей и платить за дом.

Она помолчала, смиряясь с неизбежным. Что ж, она хотела найти решение – и вот оно. Они перебрали массу возможностей и нашли единственную реальную. Придется выбросить из головы все доводы против, потому что практическая нужда их явно перевешивает. Она не может позволить себе смущаться и думать о чувствах, когда речь идет о насущных нуждах детей.

– Если ты сможешь помочь мне с клиентами, Кэндис, я готова приступить к работе. Я буду убирать дома.

– Ты уверена? Но ведь…

– Уверена. – Перед ее мысленным взором встала картинка: она, Аманда, моет чей-то туалет и в дверях появляется Меган в своем чудесном серебряном платье, мучительно краснеет и говорит: «Это не моя мама». – Просто… просто, когда ты будешь договариваться о времени, не называй моего имени. И если можно, договаривайся на то время, когда хозяев не будет дома. И я подумала, что мне нужна маскировка. Ведь если переодеться, ну, как в театре, то никто не догадается, что это я.

– Маскировка? – Кэндис с сомнением покачала головой. – Что ты, ни одна из моих знакомых не пустит в дом особу в маске или в каком-нибудь жутком парике.

– Ну, все будет не так очевидно, – пробормотала Аманда, чье воображение уже работало на полную катушку. – Я все же провела какое-то время в театре и ставила спектакли в местной студии. У меня сохранилось множество костюмов и сценический грим. Найди мне клиентов, Кэндис, а уж о прикрытии и маскировке я позабочусь.

Когда гостьи ушли, Аманда поспешила в подвал и разыскала коробки с костюмами и париками. В одной из них нашлась большая косметичка с гримом и всем необходимым для изменения внешности.

Она взяла косметичку и кое-что из костюмов наверх, некоторое время вертела их так и эдак, потом пошла в ванную и начала экспериментировать. Аманда надела белоснежный комбинезон, который как-то приобрела специально для уборки. Затем спрятала волосы под парик из темных волос, вьющихся крупными локонами. Растрепала их, любуясь тем, как темные волосы контрастируют с белой униформой.

Она намочила спонжик и нанесла на лицо темный тон. Карандашом сделала брови темнее и немного изменила их линию. Пара накладных ресниц – длинных, черных и даже немного спутанных. Теперь контактные линзы – и вместо карих глаз в зеркало смотрят голубые.

Аманда, улыбаясь, разглядывала свое отражение в зеркале. Теперь это было вовсе не ее отражение – та, другая, женщина в белой униформе не в пример ярче и выразительнее Аманды Шеридан. Пожалуй, нужен последний штрих. Она долго рылась в косметичке и, наконец, нашла то, что нужно, – тюбик ярко-красной помады. Ну и завершающий мазок – мушка с левой стороны над верхней губой.