Утренний туман стлался над нею. Потом визжала пила и рубанок вращался, делая восемь тысяч оборотов в минуту. Розовые смолистые стружки летели широким фонтаном и был их запах нежен и отзывал спиртом. У станка стоял простой маневр Пьер.

— Cа у еst!.. Cа vа!..

— С'еst cа!..

По воскресеньям Петрик выходил из отеля Модерн в восьмом часу. Он был приодет. В улицах Парижа было тихо и, казалось, в воздухе чувствовалась городская усталость.

Томен и сладок был воздух, не успевший насытиться автомобильной гарью. Движения было мало. Париж отдыхал. Петрик шел легкой походкой по пустынному в эти часы Воulеvаrd dе Grеnеllе к Сене, переходил в Пасси и узкими, крепко спящими улочками выбирался к Роrtе Dаuрhine.

Сердце Петрика сжималось. Он шел, точно на любовное свидание.

Перед ним была широкая площадь разрушенных укреплений. Вправо и влево видны были строительные работы. Планировали улицы. Высокие «доходные» дома строились на месте срытых брустверов. К голубеющему небу тянулись тонкие ажурные подъемные краны и под ними были скелеты железо-бетонных стен. Горы земли и песку были подле них. Глубокая траншея шла в земле.

Все мое, сказало злато!.. Мирный торговый Париж вытеснял Париж боевой, помнивший страшные дни 1870-го года.

Широкое Аvеnuе du Воis dе Воulоgnе было в нежном розовом тумане. Триумфальная арка на Этуали казалась прозрачною голубою игрушкой. Широкие аллеи уже пожелтевших платанов скрывали вышину шестиэтажных домов. Площадь перед Петриком была в маленьких садиках. Арки входов в метро скрывались в зелени. Мощною лесною стеною высился позлащенный солнцем прекрасный Булонский лес.

Петрик переходил по блестящим, еще мокрым от росы, гладким, гудронированным шоссе площадь и направлялся ко входу в лес. Влево от большого ресторана лакеи накрывали столики для утреннего завтрака. Над окнами были спущены бледно-желтые жалюзи. Вправо под раскидистыми деревьями стояла высокая беседка-сарай с крутою соломенною крышей. Она имела вид какой-то экзотической постройки, точно там был индейский вигвам. Под ним на затоптанной лошадьми земле была короткая коновязь.

Там уже стояли лошади. Подле, — о, позор! — была лесенка, чтобы садиться на них.

Петрик выбирал на Rоutе dе l'Еtоilе желто-коричневую, исщербленную временем скамью и садился на нее. Отсюда был виден угол городской площади с песчаной верховой дорогой. Прямо перед Петриком был соломенный вигвам, где конюхи ожидали всадников и амазонок. Две верховые аллеи уходили перед Петриком в глубину Булонского леса.

Здесь Петрик отдыхал душою. Наконец он видел лошадей и всадников. Не все еще было механизировано, не все были тупорылые автомобили, были еще и животные. Мимо Петрика проходили какие-то старые дамы. Он прогуливали своих собачек.

Безобразные модные псы с жесткой, точно щетка для вытирания ног, шерстью, с не по росту большими лобастыми головами, с коротенькими прямыми ножками, неуклюже бежали за ними. Точно и псы были не псы, но всего лишь заводные игрушки.

Задорные и шаловливые фоксы, уже «dеmоde», а потому подлежащие вымиранию, неслись парочкой за барышней с молодым человеком, шедшими легкой гимнастической походкой по аллее. Наконец, показывались и ездоки. Они появлялись вдруг и незаметно. Лошади шли, неслышно и легко ступая по мокрому мягкому песку. Полный седой человек проехал мимо Петрика на громадном светло-рыжем хентере. Петрик знал от конюхов, кто был этот человек. Это был тот, кто обезобразил все дома Парижа громадными детскими головками моющихся в ванне детей. Потом, оживленно разговаривая, просторным шагом проехала мимо Петрика целая семья. Отец на поджарой гнедой лошади, с ним девочка на рыжем кобе и два мальчика на пони.

Младшего, — ему было не больше восьми лет — отец вел на коротком поводке.

Рысью, тяжело болтаясь в седле, проехал толстый человек в коротком пиджачке.

Очень был он похож на жида. Плотный генерал в седых усах и с красным лицом скакал галопом со своим адъютантом. На генерале была красная каскетка котелком с широким голубым околышем, расшитым золотыми лаврами и дубами. Они проехали, и несколько минут в аллее не было никого. Петрик уже хотел вставать и искать другое место, как мимо него полевым галопом проскакали молодой человек и девушка.

Оба были без шляп. На молодом человеке была темно-зеленая рубашка. У ворота болтался свободно завязанный галстух. На ногах короткие кожаные трусики желтого цвета. Они поднялись от скачки и белая нога, поросшая редкими темными волосами, ерзала по крылу седла. На девушке, сидевшей по-мужски, была такая же рубашка, желто-серые рейтузы и коричневые высокие сапоги. Они так заинтересовали Петрика, что он пошел спросить, что это была за кавалькада. Уже не большевики ли?

Необычным показалось Петрику такое пренебрежение к стилю езды. Но успокоился.

Это были люди, очень стильно даже одетые в костюмы для игры в поло.

В эти утренние часы Петрик старался забыть все то, что ему пришлось пережить. Он вспоминал Школу. Вот так же, летом, в Красном Селе, в Новопурском лесу ездили и скакали они, офицеры Императорской Русской конницы. Петрик оценивал лошадей, присматривался к ним, точно и правда когда-нибудь будут у него снова лошади и он будет ездить верхом. В эти часы он верил и в это чудо. Много было разбитого на ноги манежного брака, но попадались и очень хорошие лошади. Тогда Петрик вставал и стороною шел за всадником и амазонкой, стараясь возможно дольше любоваться ими.

Высокий худой старик в длинном черном сюртуке и в длинных рейтузах на тощих ногах, с маленькими шпорами на тонких лаковых башмаках шел «пассажем». У Петрика горели глаза. Он шел по пешеходной дорожке сбоку, следил за каждым движением всадника и лошади и мысленно давал указания. "Так, так", — думал он, невольно делая руками те движения, какие было нужно. — "Так… Мягче руку… Зачем шпора?…

Собьете… Ну, вот, конечно!.. Да, подберите трензель!.. Мягче мундштук! А цепку надо было построже натянуть".

У Петрика были уже облюбованные лошади. "Это мои", — думал он. — "Вот таких бы я хотел"… Он их ждал с нетерпением и огорчался, когда они долго не появлялись.

Они прошли, наконец, легкой воздушной рысью. Молодой прекрасно одетый человек сидел на большой и статной, — Петрик не мог ошибиться — чистокровной рыжей лошади, не хуже Одалиски Петрика, за ним ехал мулат в котелке и костюме наездника, на такой же отличной темно-серой лошади. Петрик чуть не побежал за ними. Он, казалось, чувствовал всю мягкость приподниманий всадников в седле, всю плавность и легкость рыси. Петрик долго следил за ними, как скрывались они между деревьев, появлялись вновь, все уменьшаясь в перспективной дали и, наконец, и совсем скрылись в лесной чаще.

Петрик знал, что к полудню они подъедут к ресторану и всадник слезет со своей чудной рыжей кобылицы. Он перекинет поводья мулату, а тот, не слезая с седла, поднимет по путлищу стремена и поведет рыжую лошадь в заводу.

Петрик шел за лошадьми, любуясь ими. Они выходили из Булонского леса и Петрик долго провожал их по аvеnuе du Воis dе Воulоgnе, пока они не скрывались за уличной толпой. Тогда Петрик шел в маленький переулочек тут же неподалеку, заходил в скромную «lаitеriе», и там спрашивал дежурное блюдо.

Он не завидовал, но много критиковал. Не нравились ему стриженые гривы и слишком короткие или, если длинные, то общипанные хвосты. Не нравилась ему и остриженная машинкой шерсть, делавшая гнедых лошадей рыжими, а рыжих розовыми. Все говорило Петрику об экономии рабочих сил, о неимении хороших конюхов. "А мы-то", — думал Петрик, — "в школе и полку руками разбирали хвосты, гребешками расчесывали гривки и челки, подпаливали шерсть в ушах, делали «туалет» лошади, не жалея ни сил, ни времени. Да, то была кавалерия, наследница рыцарей, а это… демократия…

Не понимают и не любят они лошадей… Ну — этот? Ну, для чего он выехал? Жид?.. банкир?.. А трясется-то как! Поди, доктор приказал ему геморрой разгонять, или любовница послала его для того, чтобы он хотя немного жиру спустил… Кто эти наездники? Богатые фабриканты, банкиры, — сколько между ними жидов! — бездельная дипломатическая молодежь, кокотки… Ездят из снобизма, из моды…