Начальник участка подошел к Дракуле и сказал ему вполголоса:

— Надо постараться увести отсюда Великого Князя. Как бы немец не стал бросать бомбы.

Услыхал ли эти тихо сказанные слова Великий Князь, или, подозрительный ко всему, что касалось его оберегания, догадался, о чем тихо говорили генерал с командиром полка, он быстро повернулся к Аранову.

— А впрочем, милый Александр Иванович, — пожалуйста… Я с удовольствием с вами выпью чаю.

И, достав из большой кобуры бинокль, он стал разглядывать аэроплан:

— Немецкий Фоккер, — сказал он. — Черный крест отлично виден.

Ополченцы, а за ними и горцы, из окопов стали обстреливать аэроплан. Застреляли и кашевары за станцией.

— Глупая, безцельная стрельба, — сказал Великий Князь. — Аэроплан летит так скоро и так высоко, что попасть в него может только случайная пуля. А что она может ему сделать? Надо попасть в самого летчика, или в резервуар с бензином.

Сколько я видел аэропланов с простреленными пулями крыльями, сколько раз разговаривал с летчиками. Они за шумом мотора даже не слышат выстрелов и свиста пуль. Зря тратят патроны, а их и так у нас немного… Ага… Подает какой-то сигнал.

— Он заметил вас, Ваше Императорское Высочество, — сказал начальник участка. В его голосе была тревога.

— Александр Иванович, — обратился Дракуле к Аранову, — скажи, дорогой, чтобы перестали стрелять.

Ординарцы побежали передавать приказание.

— Очень трудно, Ваше Высочество, остановить людей от этого. Так и кажется — попадешь и свалишь такую птицу. Наши ведь в орлов на Кавказе пулей попадали.

— Орел, Дракуле, парит на месте, а этот летит со скоростью чуть не сто верст в час.

Гул летящих снарядов заставил всех примолкнуть. Лица генерала, Дракуле и Аранова стали напряженно бледны. Великий Князь, сохраняя полное спокойствие, сказал, шутя, напоминая анекдот.

— Ну… Сашка, держись… Начинается!.. А что же чай?

— Готов, Ваше Высочество, — под гул тяжких разрывов, особенно тщательно вытягиваясь, сказал Аранов.

— Тяжелыми, — вздохнул Дракуле.

— Хорошая наводка… По дымку, данному аэропланом. Всего сажень сто не добросил, — сказал начальник участка.

— Я сниму дымы разрывов. Отличный будет снимок. Борис! дайте мой аппарат.

— Надо подождать новых, Ваше Высочество, — сказал Дракуле.

— Ждать не приходится… Вот они… — бросил Великий Князь и юношески легко побежал с аппаратом к дымам, откуда с воем неслись осколки.

Снаряды разорвались почти на тех же местах, лишь один ударил подле станции, возле кашеваров. Гремя и звеня, поскакали назад кухни.

— Узнайте, что там? — сказал, оборачиваясь, Великий Князь.

Еще осколки тяжело падали на землю, когда он, расставив ноги, нацелился аппаратом и, щеголяя своим спокойствием, щелкнул затвором камеры.

Сделав снимок, Великий Князь вернулся на перрон. Он посмотрел на бледные лица генералов и офицеров и понял, что волновались за него.

— Ваше превосходительство, — подходя к начальнику участка, сказал полный молодой прапорщик ингуш, — Саратовцы телефонят: не могут держаться.

— Какие пустяки, — вспылил, быстро краснея, генерал. — Обстрел не по ним.

Скажите им: Великий Князь на станции и видит их!

— Слушаюсь…

Великий Князь подошел к широкой скамейке, приделанной к стене и покрашенной в темно-коричневую краску. Два ингуша там приготовили чай. Стояли стеклянные стаканы, железные эмалированные кружки, жестянки с печеньем и на серебряной бумаге лежали плитки шоколада.

— Ну, это совсем разврат! Такое угощение, — садясь на широкую лавку, сказал Великий Князь. — Впрочем, под обстрелом можно. Садитесь, господа. Прошу. Где достали стаканы?

Еще и еще ударили снаряды. Одни впереди, другие сзади станции. Теперь ожидали следующих — в самую станцию и потому никто из офицеров не ответил на вопрос Великого Князя.

— В буфете нашли, Ваше Императорское Высочество, — сказал за офицеров, наливавший из железного чайника чай, ингуш всадник.

Но третья роковая очередь не прилетела на станцию. Ангел Господень отвел руку неприятеля от Государева брата и не дал ему умереть от руки врага. Ему уготована была страшная смерть от своих.

Немцы так же неожиданно, как начали, так и прекратили обстрел. Тишина летнего дня, грубо и резко нарушенная орудийным гулом и грохотом тяжелых разрывов, снова стала кругом.

Великий Князь пил чай с офицерами.

— Ваше Императорское Высочество, позвольте угостить вас шоколадом миньон…

Вчера из Петрограда получил, — предложил успокоившийся начальник боевого участка.

— Какие счастливые — третья бригада!

— Идрис! — крикнул полный прапорщик ингуш — принеси ту коробку, что вчера привезли генералу.

— Понимаю, ваша светлость.

— Балуют, балуют вас, — сказал Великий Князь, обращаясь к начальнику участка.

— Кто же это такой благодетель?

— Кому же и побаловать, как не жене.

— Постойте — я сниму вас здесь, и вы ей пошлете. Это будет интересный снимок — на позиции… Под обстрелом.

Почти два часа пробыл Великий Князь на станции, ожидая нового обстрела. Он считал неприличным уехать раньше, и его начальник штаба, генерал Юзефович должен был смириться: бумаги подождут.

В восьмом часу Великий Князь садился на коня у станции.

— В ваше распоряжение, — сказал он провожавшему его начальнику участка, — я передаю восемь сотен Заамурской бригады. Они стоят в полутора верстах за вами.

Ночью вас сменит пехота… Я думаю… ничего не случится.

— Бог даст, Ваше Высочество…

— Какой тихий вечер!..

Великий Князь шагом поехал по полям, направляясь к шоссе.

Провожавшие его начальник участка, командир бригады Заамурцев, полковник Дракуле и Аранов долго следили за ним.

До самого шоссе Великий Князь ехал шагом. Потом закурила пылью мягкая обочина — пошли рысью.

Солнце спускалось к Днестру. Было спокойно и тихо в теплом вечернем воздухе.

Ополченцы, дагестанцы и ингуши сидели в окопах заблаговременно укрепленной инженерами позиции. На станции Званец начальник участка, командир Заамурской конной бригады, полковник Дракуле, Аранов и толстый прапорщик с голубыми в серебре погонами Ингушского полка пили чай с шоколадом. Знойный день догорал.

От заамурцев был послан в сторону Подлещиков боевой разъезд из восьми солдат при красавце подпрапорщике.

В той стороне, скрытой мягким перегибом пологого холма, поросшего низкой пшеницей, два раза начиналась и сейчас же прекращалась ружейная трескотня. Но так было весь день, и никто на это не обратил внимания.

От станции, от прозрачных кружевных акаций потянулись длинные, холодные тени.

— Ну, вот и день к концу, — вздыхая, сказал Дракуле. — Бог даст, додержимся до смены.

Все промолчали. Слышно было, как толстый прапорщик шумно дул на горячую кружку с темным и мутным чаем да за станцией скверными словами ругались кашевары ополченских рот.

— Это что? — настораживаясь и протягивая руку к путям, сказал Аранов. Его бледное, болезненное, не поддающееся загару лицо выразило тревогу и безпокойство.

Слева и даже, — так показалось, — сзади пропела протяжно излетная пуля. Другая щелкнула по перрону.

Все встали. Начальник участка и Дракуле пошли к краю платформы. Над станцией определенно свистали пули. И совсем невероятно было их направление.

— Но ведь там… целая бригада генерала Бунте, — сказал дрогнувшим голосом Дракуле.

— Да, должна была быть.

Из-за перегиба холма, скрывавшего небосвод, показались скачущие на белых лошадях люди.

— Сейчас узнаем, в чем дело, — сказал начальник участка.

— От этих ополченцев всего можно ожидать.

— Нет… Это австрийцы… Их это выстрелы.

За скатом, и, казалось, совсем уже недалеко, двоили австрийские выстрелы: "та-пу!.. та-пу!.. та-пу!.." И все посвистывали над станцией на ветер пущенные пули.

Рослый прапорщик — на груди призовая цепочка из скрещенных ружей — подскакал к станции и у самого перрона вкопал широкогрудого монгола в песок. Начальник участка быстро подошел к нему.