На станции были устроены скромные проводы. Начальник станции, телеграфист, весовщик, подрядчик-китаец — Александр Иванович, фудутун соседнего города, три китайских офицера теснились в крошечном зале. В России водка была запрещена, но здесь был Китай — и солдатам выставили ведро водки, а офицерам шампанского.
Сначала была погрузка. С ней провозились долго. Упрямые монголки не шли в вагоны.
Мостков было мало, перрон короткий, вагоны подавали на руках. Уже начинало светать, когда приступили к водке и закуске. Были тосты и речи. Начальник станции превзошел сам себя в красноречии. Он целовался со всеми.
Но… Петрик умел кончать ненужные излияния… Прозвучал сигнал. Он простился с женой.
— Давать, что ль, отправление? — пьяным голосом крикнул начальник станции.
— Давайте.
Уныло в бледнеющим сумраке прозвучали три удара колокола, просвистал паровоз, по вагонам загремело «ура» — и поезд тронулся.
Тут, проходя мимо зала, с ужасом увидела Валентина Петровна, что весь их «гарнизон», обязанный охранять Настеньку, находился на станции. Пьяный Григорий в распахнутой шинели целовался с Александром Ивановичем, два солдата сидели, обнявшись с китайскими офицерами на скамье, и начальник станции наставлял на них фотографический аппарат, чтобы снять их при вспышке магния. Он уже сделал несколько таких снимков.
Страшное предчувствие овладело Валентиной Петровной.
"Настенька там одна!" — мелькнула мысль. Представились громадные казармы, пустые, без людей и в них Чао-ли и Настя.
Она бежала по растоптанной лошадьми дороге.
— Да что вы, барыня, безпокоитесь! — Таня догнала ее. И она оказалась на проводах. Она тоже хлебнула водки, прощаясь с Похилко. — Ничего такого не может случиться. Кругом народу!.. И никто не спит… Как в белый день.
Светало. Внизу, в выемке пути, по-утреннему блестели рельсы и четок был светлый песок с переплетом черных шпал. Дали раздвигались. Горы были совсем темные. За ними розовело небо. В отсветах рассвета кирпичные казармы, окруженные высокими стенами казались зачарованным замком. Карагачи и раины были в нежном зеленом пуху почек. По склонам выемки пышно и густо цвели кусты терновника. Их цвет казался восковым. Птицы начинали петь.
Из-за карагачей показались ворота. Одна половина их была распахнута. На другой уже издали стала видна кровавая полоса.
Валентина Петровна схватилась рукою за сердце и бросилась к казарме.
— Барыня!.. барыня, — кричала Таня в животном ужасе. — Не ходите… Дайте я раньше за солдатиками сбегаю… Не ходите… Еще убьют вас…
Точно подхлестывали ее крики Валентину Петровну.
— Вернемтесь за солдатиками, барыня!.. — Таня схватила Валентину Петровну за рукав ее редингота. — Что же одни-то так зря пойдем!..
— Там Настя! — со страшным укором крикнула Валентина Петровна и вырвалась из рук Тани. Амазонка путалась у ее ног. Шпоры цеплялись за подол. Дыхание захватывало. В глазах темнело. Их застилало слезами.
И сквозь слезы прыгала надпись на воротах: — "Я здесь!"
ХLVI
В воротах Валентина Петровна крикнула задыхающимся голосом: — "ама"!..
Никто не отозвался. Окна спальни и детской, затянутые простыми временными шторами — гардины были сняты — казались глазами мертвеца. Широко, настежь на обе половинки, были раскрыты высокие двери офицерского флигеля. На подъезде валялись клочья соломы и бумаги. Кругом была мертвая тишина. Ни одного живого звука не было на дворе. Эхо повторяло ее шаги и казалось страшным.
— Ама! — крикнула Валентина Петровна, вбегая на холодную лестницу, откуда пахнуло нежилою сыростью. — Ама! — повторило эхо и замерло где-то на чердаке.
Она одним духом взбежала во второй этаж. Двери их квартиры были раскрыты.
Анфилада разоренных комнат открылась перед нею. И вдали стала видна пустая кроватка.
Безпомощно свесилась с ее края простыня. Не было ни Насти, ни амы…
Как безумная бегала Валентина Петровна, собирала все силы, чтобы не лишиться сознания, она вбегала в квартиры офицеров, побежала в казармы… Точно туда — да зачем?! — могла забежать Чао-ли с ребенком?
— Ама!.. Ама!.. кричала она.
Ей вторила такая же обезумевшая Таня. Эхо звенело за их голосами и, двоясь и троясь, повторяло: — Ама… ама… ама!..
Тысячи темных духов смеялись в жутких своею пустотою казармах.
Они опять выбежали за казармы. Серебряная голова Чен-ши-мяо показалась над горами. Рядом точно в золоте была такая же громадная голова Ермократа. Серые глаза щурились и злобная улыбка кривила его тонкие губы.
— Таня, что там такое!.. показывая рукою на горы, сказала Валентина Петровна.
— Там… Горы… барыня.
— Горы… Да… конечно… Я знаю… горы… А… Настя, а Чао-ли?
Таня охватила ее за плечи и повела от казарм.
— Барыня… надо солдатикам сказать… Это… мне говорили… так делают…
Хунхузы… украдут чьего-нибудь ребенка, а потом, значит, и требуют, чтобы им выкуп дали… Надо к фудутуну бежать… телеграмму дать по начальству…
Это было разумно… Но это ее не утешало. Валентина Петровна тяжело опустилась на землю и лишилась сознания.
Она очнулась, когда услышала чужие голоса. Она сидела на земле. Таня оживленно и быстро разсказывала Григорию и двум солдатам о том, что случилось.
Был страшен обезумелый взгляд Валентины Петровны, брошенный на Григория.
Деньщик скинул с головы фуражку и повалился ей в ноги на пыльной дороге. Хмель вышел из его головы.
— Мой грех — лепетал он побледневшими губами, — не оберегли малое дите…
Барыня… как перед Истинным!.. Мы вот што… Со дна морского достанем барышню…
Куда же ей даваться-то?… Не убили… унесли… Им тоже выгода, чтобы сберечь…
Они это понимают… У каждого свое ремесло… Мы зараз такого онганизуем…
Погонь… По следу… Должон его след быть… Он далеко не ушел… Лександре Иванычу скажем… Говорю… онганизуем… А вы, барыня, телеграмму его высокоблагородию… Они это разберут… Ишь как — командерское дите воровать!..
Манзы проклятые… Им кантами за это мало!..
Пьяные слова, вид солдата, бьющего лбом в пыльную землю у ее ног, совсем пришибли Валентину Петровну.
— И точно, барыня, идемте на телеграф, — сказала Таня… — А вы Григорий, по следу поищите…
— Поищем… Да мы найдем… Не хуже полицейских собак это дело онганизуем…
Валентина Петровна сидела в душной маленькой аппаратной и смотрела, как с золотого сквозного колеса спадала лента под молоточек и по ней длинной вязью бежали черные точки и черточки… Ей казалось, что в них была ее жизнь.
Скучное солнце светило в окно аппаратной. Оно в радужные краски красило столбы пыли и бросало золотые квадраты на темный заплеванный пол телеграфной.
Валентине Петровне казалось, что время остановилось… Что эта душная комната, пропахшая махоркой, всегда была и всегда будет. Это и была, должно быть, смерть.
ХLVII
Телеграмма о похищении Насти хунхузами застала Петрика на станции Шаньдаохедзы, где Старый Ржонд провожал эшелоны своего полка. Там была прицепка платформ с фуражем, двуколками и парными повозками полкового обоза.
Петрик сидел со Старым Ржондом, Анелей, Кудумцевым и Ананьевым в маленькой буфетной комнате. Пили чай.
Петрик, пробежав глазами телеграмму, подал ее Старому Ржонду. Тот долго читал, словно не понимая написаннаго, потом смял седеющую бороду, разгладил длинные шляхетские усы и серыми глазами зорко посмотрел на Петрика.
— Пойдем, миленький… выйдем…
Они вышли на платформу. Состав стоял на четвертом пути, и низкая, песком усыпанная площадка была пуста. От поезда слышался гомон голосов. Где-то играли на гармонике. Солдаты пили по вагонам чай.
— Да… вот оно что, — тихо сказал Старый Ржонд. — Однако… все это совсем невероятно… Сколько лет я живу в Маньчжурии… Крали, конечно, и детей для выкупа… Богатых купцов… Здесь?…Кто? Зачем…почему?.. Ты не богач какой…
Да и время военное…
— Разрешите мне сейчас поехать туда?
