Это ее долг… Долг солдатской жены и матери дочери солдата!
В казармах оставалось человек пять солдат, — хворых и для ухода за остающимися лошадьми.
"Отдувалы", как их называл Петрик. Эти отдувалы, как только сотня скрывалась за небосвод, исчезали с полкового двора. Валентина Петровна знала, что они зарывались под одеяла и спали непробудным сном целые сутки. Ночью ворота запирались. Никакого дневального не было. И можно было кричать, из пушек палить — никто из них не проснулся бы. Поздним утром они появлялись на дворе в китайских туфлях на босу ногу, в шинелях без хлястиков, накинутых поверх белья.
Они лениво выводили лошадей на коновязь, на уборку, поили их, а потом гонялись друг за другом с дикими криками, уханьем, визгом и скверною руганью, швырялись поленьями и камнями и грубо хохотали.
Валентине Петровне было жутко видеть их. Она уходила к окну, выходившему в поля, садилась и думала. Мог быть тогда, в городе, Ермократ — или нет? И днем ей казалось, что Ермократа быть не могло. Страхи проходили. День шел незаметно.
Уход за Настей, игры с нею и Диди, заказ завтрака и обеда бою-повару, английский язык с Чао-ли — утро летело. Она отваживалась даже выходить на прогулку. Шли вчетвером, не считая Насти. Чао-ли везла колясочку с ребенком, сзади шли Валентина Петровна и Таня. И шагах в двадцати денщик Григорий — ему препоручено было Петриком беречь командиршу. Ходили все по одной и той же дороге вдоль железного пути, до станции и обратно. Диди носилась, как бешеная по полянам, гоняла зайцев, выпугивала жаворонков и возвращалась к хозяйке с видом победительницы. Пасть раскрыта, дышит тяжело, просит ласки. И, когда брала ее под грудь, приподнимая к себе, Валентина Петровна, часто и сильно билось маленькое, преданное собачье сердце. На станции пропускали курьерский поезд. Он проносился мимо, не останавливаясь, мелькал громадными пульмановскими вагонами и исчезал в долине. И долго потом гудели вслед за ним рельсы.
Возвращались к сумеркам. Разморившаяся на весеннем воздухе Настенька спала в колыбели. Хмуро и серьезно было маленькое личико. Вдруг наморщится лоб. Точно видела во сне она свою будущую жизнь.
Что-то снилось ей? Что ожидало ее — дочь солдата? Против нее в кресле крутым клубком свернулась Диди — и спит, не шевелясь.
И кругом — звенящая тишина!
Вот когда приходили к Валентине Петровне ее ужасы. Она уже не сомневалась, что это Ермократ задушил Шадрина, увлекши его "китайской богородицей", что Ермократ приехал именно за ней. В эти часы она верила в существование темных сил и бога ада, сереброголового Чен-ши-мяо. Она ждала его мести. Ждала возмездия за прошлое.
Ждала наказания и мук.
Таня с Григорием зажигали лампы. Они ходили на носках, думая, что барыня дремлет в кресле. Нет… она не дремала. Чутким ухом она сторожила тишину.
Она вставала и подходила к роялю. Открывала крышку и сейчас же пугливо ее захлопывала. Звон разбуженных струн ей казался ужасным. Ударить по клавишам — казалось немыслимым. Кто знает, что такое музыка? От Бога ли она? Какие силы, каких духов разбудит она? А если, вместе с аккордами рояля, ворвутся в эту страшную тишину сами «ен-ваны» — короли бога ада?
Медленно шло время.
На несколько минут оно перерывалось коротким одиноким ужином. Она почти ничего не ела. Разве можно было есть? Потом с Чао-ли устраивала на ночь Настеньку.
Валентина Петровна сидела около часа над постелью дочери. Потом тихо в мягких туфлях входила в свою спальню. Таня помогала ей раздеться. Это хорошо, что здесь была Таня. С ней было легче. Валентина Петровна накидывала свой старый белый европейский халат и ложилась в постель.
— Спокойной ночи, Таня… Я почитаю немного, — Но она не читала.
В углу в зеленом стекле горела лампадка и бросала отсветы на лик Божией Матери.
Несколько мгновений Валентина Петровна смотрела на игру света на золотом вечике, потом закрывала глаза. Она боялась и Божьей Матери.
Надо молиться… А как будет она молиться, когда она ставила свечи богу Чен-ши-мяо и говорила: — "помилуй меня"?
Она грешная, вся кругом грешная, гадкая и подлая.
Она лежала тихо. Даже и не старалась заснуть. Знала: — не заснет ни за что. Она слушала тихую поступь ночи.
Вдруг, внезапно открывала глаза. Все было то же. Только в узкую щель между занавесей пробивался серебряный луч. Полный месяц светил за окном.
Она долго, вся дрожа под халатиком и одеялом, следила за этим лучем. И ей уже казалось, что кто-то смотрит вместе с этим лучом в ее комнату.
Она долго собиралась с духом. Потом решительно сбрасывала с себя одеяло и вся белая, с золотыми распущенными волосами в два прыжка подходила к окну и раздвигала занавесь… Тяжело, но с облегчением вздыхала.
Никого!
Лунная, алмазами и жемчугами играющая ночь стыла за окном. Из окна небо казалось черным. И мелкие играли по нему чуть видные звезды.
И там, далеко — блестят, блестят, блестят в лунном свете серебряные, снегом покрытые горы.
От окна поддувало зимним холодком.
Валентина Петровна не обращала на это внимания. Схватившись руками за края занавесей, нагнувшись к самому стеклу, она смотрела на далекие горы.
Да… конечно… Они приближались… Во всяком случае они меняли форму.
Появилась серебряная голова Чен-ши-мяо над ними. Выпученные глаза горели ужасною злобою… Он оперся руками о горы. И рядом его «ен-ваны», и между ними Ермократ, такой же огромный, как они, ухватился руками за горный хребет, как за какой-то забор.
Сейчас обопрется и перескочит.
Неизбежное случится.
Будет душить ее Ермократ, как душил он Портоса руками, или задавит красной удавкой, как задавил Шадрина на глухой, лесной заимке. Смерть неизбежна. Но… муки!?…
Время шло. Где-то назойливо жужжало его веретено. Сматывались нитки ее жизни.
Горы останавливались у небосвода. Не видно было больше серебряной головы бога ада. На месте рыжей бороды Ермократа чуть проблескивало вдруг пожелтевшее облачко. Рассвет наступал.
Тогда тихо, пятясь, отступала Валентина Петровна от окна и ложилась в остывшую, холодную постель. Все тело ее тряслось, как в лихорадке. И на мотив "Сказок Гофмана" в мыслях кто-то пел ей странные слова: — "О, приди, приди старушка Муй-пуо, дай нектара забвенья…" Эта песнь звучала гимном — и под него, наконец, заснула измученная Валентина Петровна.
Она проснулась поздно. Через столовую, — там вероятно открыли форточку, — доносились дикие крики:
— А, гад паршивый!.. Язви тя мухи!..
"Отдувалы" шли с уборки.
Сейчас и им была рада Валентина Петровна. Все-таки не духи тьмы, а живые люди.
Валентина Петровна открыла глаза. В спальне был полумрак. Кто-то входил к ней во время сна и задернул занавеси. Диди сидела в кресле у ее ног и внимательно смотрела на хозяйку.
Дверь открылась. Таня с подносом с кофейным прибором вошла в комнату. Она молча ставила прибор. Внимательно вглядывалась в лицо Валентины Петровны: — Опять не спали, барыня… Стоит ли так-то себя мучить… Завтра приедет барин и все по-хорошему будет.
Валентина Петровна виновато потупила глаза и уселась на постели.
"Чего это она в самом деле! Ничего же и нет! Какой может быть Ермократ в Маньчжурии… Нервы разгулялись… Идола испугалась… Картонной куклы, набитой соломой!".
