— Вот, господа, вам и еще партнер, — сказала Матильда Германовна.

— Мазать будете? — пренебрежительно щурясь, спросил старый инженер.

— Нет, играть, — спокойно сказал Петрик.

— У нас игра большая, — сказал сердито инженер. — Меньше ста ставки не бывает.

Замятин подвинул Петрику стул. Петрик молча сел и достал свой бумажник. В нем были все его сбережения — приданое Настеньки — по Мариенбургской терминологии — девять «попов» и один «архиерей» — девять Катенек и Петр — тысяча девятьсот рублей.

Банк держал Замятин. Петрик невольно поддавался общему серьезному настроению.

Точно сквозь все его тело, как в виолончели, были протянуты струны и только ударь по ним — зарыдают. Но наружно он был спокойнее всех. Он был почти небрежен. У Барышева, когда он принимал карты, лицо менялось, у Канторовича, закуривавшего толстую папиросу с золотым мундштуком, дрожали руки и никак не загорался фитиль в зажигалке.

— У вас, верно, бензина нет, — сказал Замятин.

— Да нет же, наливал.

Замятин зажег свою и подал Канторовичу.

— Сдавать? — сказал Замятин. Молчание стало за столом.

Мягко летели карты и беззвучно падали на зеленое сукно стола. Игроки брали их, приподнимали и засматривали.

— Еще…

— Пожалуйте-с…

— Куплю еще.

Карты открывались.

— Ваши!

И с тихим шелестом и легким звоном кредитки и золотые монеты передвигались к выигравшему.

Сотня за сотней, «поп» за «попом», уходили из бумажника Петрика и сыпались в гору денег банка. Он уже разменял «архиерея» на десять «попов» и продолжал проигрывать. Ему казалось порою, что и им начинает овладевать власть игры и денег. Но он сейчас же справлялся с собою и напускал холод в свое сердце.

— Еще карточку!..

Все шел жир… Глупые бородатые короли, черноусые валеты, некрасивые дамы, двойки, да тройки. Паршивая шла игра.

Но собою Петрик был доволен. Он шел в пэйсе игры и, несмотря на проигрыш, чувствовал себя первым. Он и старый инженер только и владели собою. Старый инженер косился на него глазом. И мычал одобрительно. Хорошо играл этот офицер!

Лакей в белой рубашке, видно, вышколенный для игры, безшумно разнес по игрокам стаканы с темно-янтарным чаем, задернул портьеры и пустил электричество. Ночь наступала. В комнате было очень душно. Табачный дым стоял неподвижными сизыми полосами. От него першило в горле у Петрика и ело глаза. Он проиграл семнадцатого «попа» и поставил предпоследнего.

"Проиграю его, встану и уйду. Значит — не вышло".

И Петрик обдумывал самым тщательным образом, как он встанет, как пойдет в залу к жене и как, улучив удобный момент, уедет. Он не жалел проигрыша. Ему были противны деньги. Ему странно было, что за несколько таких «попов» он купил когда-то Одалиску — живое и чуткое существо, уже сколько лет дающее ему много радости.

Когда-то покупали и людей… Он сам читал в старых газетах: — "продается девка"…

А разве теперь?… Вспомнил заведение госпожи Саломон… Почему-то показалось, что и Матильду Германовну можно купить. Разве не купил ее инженер Замятин? Они не венчаны… И Матильда Германовна только что покровительственно целовала его жену. А чем она лучше Ревекки Хозендуфт, дочери его хозяина в Мариенбургском штабе, что «работала» в заведении госпожи Саломон? Власть денег? Им не овладеть ротмистром Ранцевым!.. Он поднял свои карты.

— Ваши.

Значительная кучка денег передвинулась к нему.

"Как это просто", — подумал он. То не было ничего, вставать хотел, а вот опять более пятисот". Он взял новую карту.

Оса на задних лапках склонилась над ним. Петрик чувствовал легкий аромат духов, шедший от ее платья. Кружилась от него голова.

Он опять выиграл. Это она принесла ему счастье.

У него разменяли деньги и его «архиерей» вернулся к нему. Карты все шли. Деньги валили. Сзади Петрика уже стояла не одна оса, но еще какие-то люди.

Распечатали свежую колоду, и пока тасовали, Петрик отсчитал свои первоначальные девятнадцать сотен — Настенькино приданое и уложил в бумажник. Порядочная сумма денег осталась лежать перед ним. Вероятно — несколько тысяч.

— На выигрыш, значит? — хриплым голосом спросил Барышев.

Петрик не ответил. Он с трудом удерживал торжествующую улыбку. Счастье валило к нему.

Ему послышалось, что кто-то сказал, или это было подсознательное ощущение, но он понял, что Замятин уже играл не на свои, а на казенные деньги.

"Так ему и надо" — подумал Петрик.

Должно быть, было поздно. Где-то по-утреннему лаяла отрывисто и грубо собака. "Бедная Аля" — думал Петрик, "ей должно быть отчаянно скучно. Ну, что же: — tu l'аs vоulu, Gеоrgеs Dаndin…

Первый и последний раз"… Он чувствовал, что теперь уже скоро конец. Он выиграл и выиграл основательно. Он видел, как старый инженер записывал на сукне свой и, по просьбе Барышева, его проигрыши. И Петрик обдумывал, как ему поступить дальше.

То, что он хотел сделать, казалось ему резким и оскорбительным, и он решил еще раз попробовать судьбу.

— Сколько в банк? — спросил он.

Его голос был поразительно спокоен. Он внутренне любовался собою. "Да ведь я офицер", — подумал он про себя, и добавил — "и какой молодчик — ротмистр Заамурец Ранцев!.." Он весь подобрался.

— Подсчитать надо, — прохрипел Барышев.

— Подсчитайте.

Замятин и Канторович быстро разбили кучу по пачкам.

— Двадцать две тысячи, — сказал, вздыхая, Канторович.

Теперь уже все знали, что тут были и казенные деньги. Лицо Замятина было очень бледно. От ухаря купчика-голубчика ничего не осталось. Был просто попавшийся мазурик.

— Играю ва-банк, — сказал отчетливо Петрик.

На соседних столах прекратили игру. Генерал Заборов встал и, хромая на отсиженную ногу, двинулся к их столу, но его на пути перехватил адьютант Ананьев и увел в соседнюю комнату.

Замятин метал банк. Руки его сильно дрожали.

Петрик поднял карту. Девятка!

В полной тишине как-то деревянно прозвучал голос Замятина:

— Банк ваш.

Инженер с Владимиром на шее встал. Канторович услужливо подвинул пачки ассигнаций и золотые столбики Петрику. Петрик впервые ощутил власть и силу денег, но она не опьянила его.

— Я кончаю игру, — сказал Петрик и встал.

— Как вам угодно-с, — холодно сказал Замятин.

Петрик не дрогнувшей рукою отодвинул на середину стола все деньги, причитавшиеся ему, и сказал: — Господа, разберите ваши деньги.

— То есть… как это?… Я не разслышал… — заикаясь, сказал Замятин. Лицо его стало совершенно белым. — Что вы хотите этим сказать?… Я вас не по-ни-ммаю!

— Это ваши деньги, — снисходительно, покровительственно сказал старый инженер.

— Вы их выиграли.

— Я имею… и признаю только деньги, или заработанные или заслуженные… от Государя… Это не работа и не служба… Это игра… — и, чуть криво и бледно улыбаясь, договорил Петрик, стараясь улыбкой и шуткой смягчить то, что он сказал: — поиграли… и за щеку.

— Но… позвольте, — дрожащим голосом сказал Замятин. — Но вы то… понимаете, что говорите? — Румянец возвращался к нему. Петрик сделал шаг от стола. Только теперь он вполне ощутил, как было душно в комнате. В опаловом табачном дыму красными языками горели свчи. Черная копоть лентами вилась к потолку.

— Я?!.. вполне… Разбирайте свои деньги… И кончено. Я же их все равно ни за что не возьму.

Старый инженер пожал плечами.

— Постойте, ротмистр, — сказал он спокойно. — Я вижу, вы новичок… Вы думаете… Мы же не на орехи играли… Эт-то оч-чень серьезно… Такие шутки недопустимы… Это ребячество.

— Я вовсе и не шучу.

— Хор-шо-с! Ну, а допустим, если бы вы проиграли?

— Я и проигрывал… Заплатил бы проигрыш и ушел.

— А, если бы мы, как вы, вашего проигрыша не взяли.

— Это уже ваше дело.

— Господа, — взвизгнул, становясь из белого внезапно красным, Замятин, — это оскорбление… Это чорт знает, что такое!

Спокойствие и уверенность Петрика сбивали с толка его партнеров.

— Я, господа, не имел и не имею никакого намерения кого бы то ни было оскорблять, — сказал Петрик. — Мне ваши деньги просто не нужны… Если угодно знать — я свои взял. Теперь прошу вас разобрать и ваши..