– Я все могу сама! – И могла. Если знала, на кого свалить всю черную работу жизни. Дядя Миша, мать, потом Катерина. Выходит, она все еще дитя шестидесятых? Полно, пора вернуться в свое время.

– По закону моих предков, каталонцев, я должен оставить все свое состояние старшему сыну.

– А у тебя есть еще? – с нахальной улыбкой спросила Ксения.

– Дай сказать. – В его голосе она услышала раздражение.

– Но что мне делать, если у меня так быстро работает мысль!

– Не мысль, а язык, – бросил он. – Молчи, женщина.

Она засмеялась.

– У меня есть еще дочь, ты знаешь. Но как принято у каталонцев, я оставляю все сыну. Только сын должен быть от венчанного брака. Все остальное для нас, сама знаешь, просто сожительство. Понимаешь, о чем я?

– Н-нет, – с трудом выговорила Ксения. – Не понимаю.

– Объясняю для особо тупых. – Он фыркнул. – Коротко говоря, мы с тобой должны обвенчаться.

Ксения резко повернулась.

– Ты в себе? – Фарфоровые зубы щелкнули, она поморщилась: ей не нравилось, что эти щелчки выдают ненатуральность ее улыбки.

– В себе. Ты обвенчаешься со мной. – Он рассмеялся. – Я хотел этого давно, но я не буду каталонцем, если не получу свое.

– Но ты свое получил, – с некоторым вызовом проговорила она. – В Якутии.

– Я желаю получить все до конца. Ты не захочешь оставить сына ни с чем? Что тебе стоит согласиться?

– Ничего не стоит...

– Ты никогда не причисляла себя ни к какой церкви, – усмехнулся он.

– А ты?

– С некоторых пор причисляю. Когда ты вернешься из своей бесконечной экс-пе-ди-ции?

Когда? Вообще-то она уже сделала набросок своей дальнейшей жизни. Скорее всего она будет протекать здесь, на этом благостном фоне. Потом мирно завершится на погосте близ женского монастыря. Ее тело в свой час упокоится рядом с телами тех, кто не захотел или не решился послужить скорлупой для выведения новой жизни.

– Ты ведь крещеная, я знаю.

– Я должна подумать, – ответила она.

– Думай, пока идем за твоими вещами.

Ксения стояла между полем и небом. Что такое он предлагает? Ей, которая уже сама не знает, где она, а где не она. Но он предлагает ей... сделать добро для Федора.

Федор, ее мальчик... Которому она лично не дала ничего, кроме жизни. Она отказала ему даже в отце. Разве не виновата перед ним? Она осознала свою вину перед Катериной, она постаралась расплатиться с ней. Получилось. Но значит, она должна повиниться и перед ним?

Она вспомнила недавний разговор с доктором Верхотиным. Они сидели поздно вечером, в тот день, когда Катерина привезла свое лекарство. Оно еще не было упаковано, как должно, в порошки.

– Мне повезло с вами, Ксения Демьяновна.

– Вот как?

– Вы хорошая мать, – сказал он.

Она недоуменно уставилась на него. Себя она так не оценивала.

– Да-да. Потому что в такие Дома, как наш, – он обвел руками пространство вокруг себя, – привозят дети своих родителей, чтобы сдать их на чужие руки. А ваша дочь переменила профессию, чтобы найти лекарство для вас.

– Но все дети должны с почтением относиться к родителям. Это ужасное преступление, когда стареньких отцов и матерей сдают в приюты...

Доктор Верхотин покачал головой:

– Вы говорите не то, что думаете. Прописные истины – не ваша специальность. Чтобы дети относились к родителям так, как вы говорите, они сами должны были их воспитать такими. Не просто кормить, поить, одевать.

Ксения молчала. Могла ли она сказать ему, что все перечисленное делала не она, а ее мать и дядя? Стало быть, они делали это замечательно.

– Знаете, я сам об этом много думал, но не говорил вслух, пока наш священник не произнес это прилюдно.

– Кто?! – Ксения ахнула. – Но разве он может...

– Может и должен. Чтобы нынешние родители не ждали манны небесной, а готовили свою старость сегодня.

Они с Вечным Другом обошли вокруг дома. На скамейках сидели ее коллеги. Кто-то со спокойным лицом читал, отмахиваясь веткой березы от комаров, кто-то слушал музыку в наушниках. Она обратила внимание на их лица, они не были жесткими. Понятное дело, дети не оставили их, они прислали их к доктору Верхотину. Вот в чем разница.

Ксения Демьяновна не могла сразу определить чувство, которое ее охватило. Неужели гордость? За то, что Катерина, ее дочь, привозит лекарство, за которым эти люди приехали сюда?

Ксения вздохнула и поморщилась: «Послушай, лопнувшая скорлупа, ты еще о чем-то думаешь? Тебя зовут под венец, чтобы венец твоего творения получил особенные условия для жизни, а ты споришь? Да ты должна кинуться к Вечному Другу, броситься ему навстречу, как тогда, в зоне беды. Если родила детей, так спаси их».

Сегодня она собиралась позвонить Катерине и сказать: «Вадим твой, доверься наконец!» Но разве не должна она сказать себе то же самое? «Вечный Друг твой. Доверься Диме Микульцеву».

Она медленно повернула к нему голову. Боже, да он совсем седой! А какие густые черные волосы клубились над белым лицом! Эта голова много раз лежала у нее на коленях. А потом, в последний раз, у нее на груди. Она отогревала его тогда, в Якутии.

На глаза навернулись слезы. Как? У нее слезы? Что-то новое. Наверное, работа Катерининых лекарств.

– А где? – спросила она.

– Мы будем венчаться у Гауди. В Барселоне, в его соборе Святого Семейства.

– Но разве...

– А ты не знаешь, что я много лет работаю на каталонское правительство? – спросил он ее. – Моя фирма занимается сводничеством – их предпринимателей свожу с российскими.

– Понимаю. Что ж, назначай дату.

– После венчания уедем в домик у моря, – сказал он. – Между Таррагоной и Барселоной, я тебе говорил о нем. Он мой, мне продали его за заслуги перед тамошним правительством.

– Ох! – засмеялась Ксения. – Уж не медовый ли месяц ты мне предлагаешь?

– Думаешь, не справлюсь? – В его густом низком голосе она услышала игру. И в тон ему ответила:

– Думаешь, я справлюсь?

Он расхохотался:

– Почитай о сексе для...

– «Пожилых», ты хотел сказать, да?

– Для зрелых женщин, как вас теперь называют.

– А ты все такой же наглый, – фыркнула она. – Но если ты насчет интимных препаратов...

– Да знаю я, сам куплю, – фыркнул он в ответ.

– Оставим технические детали. Скажи лучше: ты уверен, что у тебя все в порядке с адекватным восприятием действительности?

– Ага-а, тебе интересно, нет ли у меня старческого маразма?

– Это называется более изысканно: старческое слабоумие, – поправила она его.

Он шумно вздохнул ей в ухо:

– Ну погоди...

– Ты не волк, а я не заяц...

Дмитрий Сергеевич Микульцев застонал.

– Ну как? Все хорошо? – спросил Вадим.

– Лучше, чем когда-нибудь, – ответила Катерина.

– Видишь, все, что мы делаем вместе, получается.

– Гм... – неопределенно произнесла Катерина, но глаза, которые не отрывались от Вадима, говорили без слов.

Она потянулась к нему, он как будто знал, что произойдет именно это, вытянул свои руки и крепко обнял ее. Ее руки взмахнули в воздухе, потом сплелись вокруг шеи.

– Все прекрасно, – бормотала она. – Ты... Ты... Ох, Вадим... Никогда не думала, что я...

– Тихо, тихо. – Вадим гладил ее по голове, а она замерла. Он засмеялся: – Тихо, осторожный суслик.

– Кто? – Она хотела вырваться из объятий.

– Сиди там. У меня на груди безопасно, – смеялся он. – Когда-то я читал книжку об охотниках, удивился. Маленькие суслики – ты слышала про таких зверьков – очень осторожны. За ними надо долго наблюдать, подкрадываться, чтобы они стали твоей добычей. – Он говорил, чувствовал, как от горячего смеха сотрясается его грудь.

– А сейчас я доверчивый суслик, – засмеялась она, голос ее напомнил глухое буханье соседки Вадима через стенку – бразильского мастиффа Бусинды.

– Кое-кого напоминает, – заметил он, его грудь снова сотряслась.

В спальне стало совсем темно. Плотно задернутая штора на окне с видом на Болотную площадь хорошо выполняла свою работу.